плотным металлическим щелканьем передернул затвор пистолета.
Хотя сигнальщики и считаются на военных кораблях людьми безмозглыми, которые из всех полезных органов пользуются только глазами, старшина явил достаточно соображения, чтобы не быть обнаруженным нигде в пределах крейсера. Что тоже объяснимо, потому что прятаться человека, как даже самое низкоорганизованное живое существо, гонит не разум, а инстинкт, инстинкт же старшине подсказывал, что мало ему не обломится. Одновременно почел за благо раствориться вахтенный, потому что, по совести, отвечать-то следовало ему.
— Снять, — ткнул Колчак пистолетом в боцмана.
Коротенький Кондрат дисциплинированно подпрыгнул, не достал, огляделся, по принципу длины выбрал Сидоровича и дал ему в ухо. Сидорович сделал прыжок, но не вбок, как можно было ожидать в согласии с законами механики, а вертикально вверх, как взлетающая кошка, ухватил флаг за свисающий угол и сдернул, свободной рукой успев поймать летящие отдельно очки.
— Откуда красный флаг на гафеле?
— Это, вроде, не флаг, — ответил Сидорович.
— То есть?..
— Это, вроде, трусы.
— Что?..
— Точно трусы. Спортивные.
— Чьи?
Трусы подняли, растянули. В начинающихся сумерках прочли вытравленное ляписным карандашом изнутри под резинкой:
— Прин-сип… Это Грунины трусы, товарищ капитан первого ранга.
— Баталер!!! Откуда у матроса красные трусы!!! Может, еще кружевное белье у кого-то есть?! Сюда этого мудака!
Груню извлекли из слесарки, где он отрабатывал наряд, подтачивая соединительные кольца для подключения забортных водяных шлангов.
— У нас возникла мысль в воскресенье сыграть с местным населением в футбол, — пояснил он. — Я и постирал.
— А почему вывесил на гафеле?., идиот! идиот!
— В машине товарищ капитан-лейтенант запретил. А тут ветерок. А боцман сказал, чтоб я не вздумал нигде на леерах и надстройках сушить. А про гафель ничего не сказал.
Кондрат взвыл.
— Господи, — воззвал Колчак. — Не за то прости, что не верую, а за то, что не утопил давно эту суку. Рви!!!
Груня посмотрел на него с мучительным недоумением. Затем возникло впечатление, что в голове у него что-то переключилось, взгляд и весь облик сделался затравленным и готовным, даже казалось, что он опустился на четвереньки, чтобы придать себе еще более виноватое собачье выражение. Он вцепился в злосчастные трусы, дернул, наступил ногой и рванул — раздалось слабое подобие выстрела, ткань треснула и разошлась.
— Топи!
Два влажных комочка улетели за борт.
— Боцман!
— Есть.
— Двадцать линьков! По ягодицам! Об-на-жен-ным! Только не на палубе. Сейчас!
— Есть.
— Полудюймовым шкертом. С узлом!..
Разрешив таким образом конфликт ко всеобщему облегчению, он вынул обойму и выбросил патрон из патронника: покатившийся по палубе патрон мгновенно поймали, подали, стали улыбаться.
— Прошу запомнить всех, и в первую очередь — уважаемого председателя революционного военного комитета, какового сейчас не шлепнул только по своей офицерской выдержке.
— Так точно, — сказал Шурка, взвешивая, не пора ли распустить эту вредную для здоровья своего председателя организацию. Все равно — уже дошли…
— Отправлять командира в сумасшедший дом никому из вас, сволочей, я не позволю. А он был сейчас к тому близок. Если же еще раз повторится нечто подобное — реввоенсовет ликвидирую. Можете понимать это как хотите. А узнаю, что у кого есть красные трусы — лично отконвоирую вообще без трусов в гей-клуб, такой в Москве есть, и прослежу, чтоб использовали без вазелина. Вопросы?! Разойдись!!
6
В двадцать один час все собрались перед телевизором. Ждали своего сообщения. Прошли события в Чечне и на Балканах, прения по бюджету в Думе, сообщение пресс-секретаря о здоровье президента, полноценно работающего с документами в Барвихе, наводнение в Китае — после чего пошли реклама и футбол.
Напряжение сменилось недоумением. Злой Ольховский начал дозваниваться на телевидение, и сумел даже прорваться в редакцию новостей, где никто ничего не знал. Позвали кого-то компетентного.
— Представьтесь, пожалуйста, — предложил вежливый казенный голос.
— «Аврора»! Слышали?
После недолгого молчания голос с почтительным придыханием осведомился:
— Простите, пожалуйста, вы — Яков Беме?
— Что еще за бе-ме!? Какой Яков! — взорвался Ольховский. — Тыкову дали тыблоко!
— Что? Кому дали? Вы можете повторить?
— Вам был передан пакет с сургучными печатями с крейсера «Аврора». Вы его получили?
— Сюжет о прибытии крейсера прошел в утренних новостях. А какой у вас вопрос?
— Такой, что «Аврора» готовится произвести выстрел по городу!
— Успокойтесь, пожалуйста. По какому городу?
Ольховский зашипел и плюнул кипятком, как чайник.
— Я — командир крейсера «Аврора» капитан первого ранга Ольховский!
— Так бы сразу и говорили, — разочарованно сказал голос. — Вероятно, вам нужна передача «Армейский магазин»?
«В брюхо тебе магазин», — бросил в сторону Ольховский.
— Я передал в вашу редакцию сведения о выстреле «Авроры», — как можно вразумительнее объяснил он.
— Так. И что вы теперь хотите? Узнать их судьбу? А какие сведения?
— О выстреле!
В трубке заиграла музыка, и женский голос крикнул на нерве: «Саша, еще раз будет такая подлянка со строкой — вылетишь на хуй с работы!»
— Если вы не смените тон — я брошу трубку, — отреагировал голос. — Во-первых: откуда у вас такие сведения?
— Ну и хрен с вами!! — Ольховский шарахнул телефон и высунул голову в иллюминатор — охладиться. — Только пусть потом интервью не просят… во репортеры, понимаешь!..
Он неприятно задумался о переоценке роли своей личности в истории и прибег к знакомству — набрал записанные телефоны княжны Сорбье, энтэвэшницы. Все-таки этот канал считается наиболее оперативным и интеллигентным.
Рабочий телефон, понятно, не отвечал, а домашний интимно прокурлыкал: «Здравствуйте! Я сейчас в гостях, или в ванной, или гуляю с собакой. Оставьте сообщение после сигнала, целую».
— Поцелуй себя в жопу, — грубо сказал Ольховский.
