— Верно-то верно, и все же первые люди появились в пределах крупнейшего разрыва земной коры — так называемого Пан-Африканского рифа, — не сдавался Игорь Дмитриевич. — На сегодняшний день считается доказанным, что первые цивилизации с оседлым земледелием сформировались именно на территориях, изобилующих ярко выраженными геопатогенными зонами, или, как их иначе называют, в энергоактивных зонах. Примерами чему служат Египет, Рим, Греция.
Эвелина выглядела бы совсем неплохо, если бы не отсутствующий взгляд и снегинский халат, в который она зябко куталась, хотя на кухне было тепло. Игорь Дмитриевич покосился на тяжелый серебристый браслет, плотно охватывавший левое запястье Эвелины, и подумал, что ему следует больше доверять современной медицине. Раз биостимулирующие, или, как их ещё называют, компенсирующие, браслеты успешно используются вот уже два десятилетия во всем мире, значит, не такая это лабуда, зря он шарахался от них, как черт от ладана.
Напичканная сложнейшей электроникой штучка, будучи настроена хорошим врачом в соответствии с параметрами человека, была, по мнению Виталия Ивановича, полезнейшим изобретением, и все же Снегин не мог избавиться от ощущения, что она чем-то сродни наркотикам. Невинный на первый взгляд браслет был нашпигован миниатюрными сенсорами, которые, улавливая колебание температуры, потовыделения, частоту пульса и другие физические параметры, сообщали их микродиагносту, и тот корректировал состояние пациента, воздействуя на него слабыми электрическими импульсами. Так, во всяком случае, Снегин представлял работу компенсирующих браслетов, хотя на самом деле всё обстояло, разумеется, гораздо сложнее. В принципе, в этом не было ничего плохого, за исключением того, что без точной настройки браслет мог принести больше вреда, чем пользы, а настройка зависела от компетентности и добросовестности врача. До боли знакомая история, касающаяся любого изобретения, превращающегося, в зависимости от того, в чьи руки оно попадает, либо в дар божий, либо в одну из казней египетских…
— Древние цивилизации развивались в энергоактивных зонах потому, что реки успешно заменяли дороги, давали рыбу, воду для питья и полива, позволяли тут же перерабатывать добытые полезные ископаемые, — продолжал Виталий Иванович по-английски, полагая, что любая тема годится для того, чтобы отвлечь Эвелину от горестных размышлений. — Кроме того, нельзя забывать, что эмпирическим путем наши предки еще в древности научились избегать гиблых мест. Наблюдая за животными, они поняли: там, где овцы, коровы и собаки чувствуют себя комфортно, где мыши не боятся рыть норы, селиться можно безбоязненно. Ибо все домашние животные, за исключением кошек, избегают геопатогенных зон. А потом люди научились обходить эти зоны без помощи животных. Петербург, например, застраивался так. Вдоль просек, обозначавших направление будущих улиц и проспектов, на одинаковой высоте подвешивали куски свежей говядины. Если мясо не гнило, а подвяливалось, место считалось пригодным для жилья. Если загнивало, его обходили стороной. С ростом города застройка уплотнялась, позабыв опыт отцов и дедов, люди возводили здания на негодных для жилья пустырях, и результаты, естественно, были печальными. А ведь раньше в гиблых местах даже огороды не разводили, всхожесть семян там в 2–4 раза ниже нормальной, урожай втрое меньше. Геопатогенную зону, кстати, можно узнать и по тому, что деревья в них вырастают уродливые, изогнутые, с раздвоенными стволами.
— По-моему, это страшилки, которыми пугают легковерных, — неожиданно вступила в разговор Эвелина. — Их придумывают те, кому это выгодно, тем более что проверить подобные утверждения трудно.
— Я бы сказал, что трудно полностью объяснить природу глубинных аномалий, — осторожно возразил Решетников. — Почему над зонами разломов ослабевает сила гравитации, меняется температурный режим, зашкаливают некоторые приборы? А отыскивать и определять их границы научились довольно точно, поскольку по разломам из земных недр пробиваются ядовитые испарения: метан, радон, бензапирены. Хороши страшилки, если промышленное загрязнение в больших городах повышает уровень заболеваемости раком в полтора раза, а расположение жилых домов и рабочих мест над геопатогенными зонами ведет к увеличению заболеваемости в два с половиной раза! А ежели над пересечением этих самых зон, то в пять раз! Это я вам как врач говорю — проверено. Да что далеко ходить — заболеваемость раком в экологически чистых, но находящихся над пересекающимися разломами населенных пунктах, таких, как Комарово и Сосново, значительно выше, чем в загрязненных Киришах. Это, поверьте мне, столько раз проверяли, что можно считать аксиомой.
— Эвридика рассказывала мне о станции радиолокационного слежения, которую по настоянию «аномальщиков» перевели в другое место, — пробормотала Эвелина. — Военные обратились в ее институт с просьбой разобраться, почему несчастья сыплются на эту станцию, как из мешка. То аппаратура дает сбой, то диспетчеры делают ошибку за ошибкой…
Она умолкла, неподвижно уставившись прямо перед собой.
— Ну-ну? — подбодрил её Снегин.
— А? — вскинулась Эвелина и тут же с погасшим лицом продолжала через силу: — Там уж и оборудование, и личный состав заменяли, а толку не было. Командование рвало и метало, и кто-то посоветовал ему обратиться к «аномальщикам». Перенесли по их рекомендации станцию с места разлома, и все наладилось.
— Вот-вот! — обрадовался Виталий Иванович. — У нас в городе специальная комиссия занималась анализом дорожно-транспортных происшествий. И выявила ряд так называемых «кровавых перекрестков». На первый взгляд находятся рядом два одинаковых перекрестка, только один над геопатогенной зоной, другой нет. На одном пешеходы чуть не прыгают под колеса, водители так и норовят на таран идти, а на втором — тишь, да гладь, да Божья благодать. Передвинули, в порядке эксперимента, дорожную развязку чуть в сторону — и никаких проблем.
— А я слышал, — промолвил Снегин, видя, что Эвелина не намерена поддерживать разговор, — будто загрязненность городов, в которых имеются геопатогенные зоны, значительно меньше, чем в тех, где они отсутствуют. Якобы глубинные газы, выходящие из разломов, уносят вредные выбросы, которые ежедневно выпускают в атмосферу заводы и производства.
— Существуют лекарства, которые страшнее болезней, — сердито ответил Виталий Иванович. — Лично я считаю, что все беды Питера объясняются тем, что он стоит на скоплении геопатогенных зон. Из-за них он заключен в незримый купол особой, негативной атмосферы, отчего проистекают и болезни, и преступность, и чудовищное количество самоубийств.
— Раньше все на гнилой климат валили. На болота, на то, что город будто бы на костях возведен, а теперь, извольте радоваться, во всем геопатогенные зоны виноваты! — невесело ухмыльнулся Игорь Дмитриевич. — Может, и под воду он из-за них ушел?
— Может, и впрямь из-за них? — эхом повторила Эвелина.
— Некоторым образом да. Из-за них. Петербург стоит над «подземным перекрестком» — скрещением четырех систем глубинных разломов земной коры, на стыке двух мощных литосферных плит — Балтийского шита и Русской плиты. Примерно одна десятая территории города находится над разломами. Возможно, их хорошие волноводные свойства, благодаря которым до нас за тысячи километров доходят отголоски европейских землетрясений, спасали Питер до поры до времени от сильных толчков. Однако человеческая деятельность ведет к увеличению сейсмичности. Есть гипотеза, что полвека назад сейсмическое напряжение оказалось запертым, что и привело к погружению части города под воду. По расчетам специалистов из Международного института физики Земли, Петербургский район относится к семибалльной зоне активности, а это, знаешь ли. не шутка! К. тому же берега Финского залива продолжают движение. Северный поднимается, а южный опускается. Так что следует ожидать продолжения банкета…
— Около ста лет назад Рей Брэдбери писал: «Люди не должны забывать, что на земле им отведено очень небольшое место, что они живут в окружении природы, которая легко может взять обратно все, что дала человеку. Ей ничего не стоит смести нас с лица земли своим дыханием или затопить водами океана — просто чтобы еще раз напомнить человеку, что он не так всемогущ, как думает. Мой дед говорил: если мы не будем постоянно ощущать ее рядом с собой в ночи, мы позабудем, какой она может быть грозной и могущественной. И тогда в один прекрасный день она придет и поглотит нас», — процитировал Снегин поразивший его некогда отрывок из романа «451° по Фаренгейту».
— Удивительно, что у вас еще помнят этого сказочника, — сказала Эвелина и ни с того, ни с сего ляпнула: — Как странно, что все вы так здорово говорите по-английски!
— Cujus regio, ejus lingua, — тихо изрек Снегин и пояснил: — Чья страна, того и язык.
— Я читала, будто ваш город затонул потому, что русские военные испытывали тектоническую бомбу, — продолжала, не расслышав его, Эвелина. — Они создали такую бомбу, что, если рвануть ее в Мексиканском заливе, подземный толчок превратит Нью-Йорк в руины. И решили попробовать в ваших степях. Где- то на юге, — неопределенно махнула рукой в сторону окна молодая женщина. — Но, я думаю, это чушь, верно?
— Ну, полностью отрицать эту версию я бы не стал, — не согласился с Эвелиной Виталий Иванович, включая электрический чайник. — Доводилось мне слышать, будто перед затоплением Питера разрабатывался какой-то секретный проект по «глушению» геопатогенных зон, активность которых по непонятным причинам сильно повысилась. Создатели этого проекта полагали, что там, под землей, все связано в один узел и несколько небольших глубинных взрывов, произведенных в строго определенных местах, разбалансируют, а точнее, разрушат давящий на город купол инфернальной ауры…
— Одну минуточку, — пробормотал Снегин, выбираясь из-за стола.
Беседа с Решетниковым, безусловно, действовала на его гостью благотворно, и он был целиком и полностью согласен с Платоном, писавшим в незапамятные времена: «Самая большая ошибка врачей состоит в том, что они пытаются лечить тело человека, не пытаясь вылечить его душу; но душа и тело представляют собой единое целое, и их нельзя лечить порознь!» Однако, будучи сыном своего века, Игорь Дмитриевич все же склонен был больше заботиться о целостности тел — его собственном и Эвелины! — которые находились в опасности до тех пор, пока они не покинут Северную столицу России. Помочь же им в этом должны были жена и дочь Игоря Дмитриевича, до которых ему никак не удавалось дозвониться.
Между тем времени для претворения в жизнь задуманного оставалось все меньше и меньше.
Над Дамбой и фортами кружили чайки. Они перекликались пронзительными, скрипучими голосами, и, слушая их, Пархест вспомнил пословицу, гласящую, что крики и брань рождаются не во рту, а в пустой голове. И ведь находятся люди, способные восхищаться этими прожорливыми, злобными, бранчливыми тварями! Эвридика, например, часами могла наблюдать за их бестолковой суетой, не желая признавать, что мерзкие твари хотят только одного: жрачки, жрачки и еще раз жрачки!
Этих хищных птичек, любителей лакомиться чужими яйцами и птенцами, рыться в городских помойках, наравне с воронами и голубями, испокон веку воспевали поэты и рисовали художники. Но ради чего, спрашивается, они идеализировали чаек? Опять же ради жрачки! Это очевидно, а вот попробуй-ка втолковать сию прописную истину таким, как его жена!
Прекраснодушные идиоты видят только то, что хотят видеть, слышат лишь то, что хотят услышать, и, с одной стороны, это очень удобно. Бизнесмен в их глазах превращается в благородного рыцаря, карманник — в последователя Робина Гуда, а смердящий, как выгребная яма, мир — в цветник благоухающих роз. Слепцы-идеалисты предсказуемы, и потому ими легко манипулировать. Обычно от них не приходится ждать удара в спину, подвоха, измены, но уж коли накатит на такого сатори — пиши пропало! В моменты внезапного прозрения они создают массу проблем как себе, так и здравомыслящим, прочно стоящим ногами на
