Дело Уильяма Смита

уверенность.

Конечно, ужасно жаль, что я не способен вспомнить хоть что-нибудь, относящееся к периоду до больницы, — я имею в виду германский госпиталь в сорок втором. Навещая на днях мистера Таттлкомба, я услышал от него вопрос: думал ли я о женитьбе. Я ответил, что не понимаю, можно ли мне думать об этом — ведь я, возможно, был обручен или даже женат перед тем, как потерял память. Мне кажется, я должен сказать Вам об этом так же, как сказал ему. Но, обдумав такое предположение, я решил, что едва ли это возможно, потому что обручиться или обвенчаться я мог только с любимой девушкой. А я вряд ли смог бы забыть ту, кого так любил. Я знаю, что не смог бы забыть Вас, потому что моя любовь примешивается ко всему, что я вообще чувствую, и пока я буду способен хоть что-нибудь испытывать, она останется со мной. Дело будет уже не в воспоминаниях — или их отсутствии. Я просто буду знать, что люблю Вас. Я много размышлял и теперь совершенно уверен, что не любил никого, кроме Вас. Надеюсь, я ясно изложил свою мысль.

Что касается денег — мое теперешнее положение далеко не блестяще, но мои перспективы вполне хороши. Я уверен, что игрушки будут приносить стабильный доход, как только мы добьемся их фабричного производства по лицензии и по ставки их на рынок в достаточных количествах. Примерно за год я могу стать намного обеспеченнее. Квартира обходится мне очень дешево, благодаря доброте мистера Таттлкомба, который уступил мне несколько из своих комнат. В результате мне удалось скопить двести пятьдесят фунтов. Я мог бы заботиться о Вас и работать вместо Вас и любить Вас вечно. Я не знаю, догадывались ли Вы, что я так думаю о Вас. Это была любовь с первого взгляда. Только увидев Вас, я сразу понял, что в моей жизни больше никого не будет. Вы стали для меня всем в этом мире. Я очень люблю Вас.

Уильям Смит.

Это письмо он вложил в руку Кэтрин в конце рабочего дня. Она не стала читать его, пока не добралась домой, но каждые пять минут опускала руку в сумочку, чтобы убедиться, что оно там. Это было объемистое письмо. Такому письму, без слов отданному ей, когда она выходила, могло быть только одно объяснение. Такие послания не читают на улице или в автобусе.

Кэтрин вошла в темную квартиру, включила свет, затопила камин, сняла пальто и шляпку. Усевшись на коврик перед камином, она принялась за письмо. Оно было способно тронуть сердце любой женщины. Оно заставило сжаться сердце Кэтрин. В нем были все черты Уильяма, которые она знала: его простота, честность, прямота — и его любовь к ней. Она прочла письмо тысячу раз, поплакала над ним — слезами, после которых глаза становятся ярче и розовеют щеки. Казалось, прошло так много времени, когда зазвонил телефон. Кэтрин вздрогнула, сердце ее колотилось, дыхание участилось. Это не может быть Уильям, это не может быть…

Но это был он. Она сказала:

— Алло? — и услышала:

— Это вы?

— Да.

— Вы прочли мое письмо?

— Да, Уильям.

— Я не прошу вас отвечать или что-то в этом роде… Возможно, вам понадобится очень много времени, чтобы обдумать его. Я не хочу торопить вас. Я просто подумал… Я хочу сказать, не бойтесь сказать «нет»… Я вас не побеспокою.

— Спасибо, Уильям… — Голос ее сорвался.

Уильям решил, что разговор надо закончить:

— Это все. Я звоню из телефонной будки.

Она вдруг почувствовала, что не может так просто отпустить его.

— Подождите!

Он ждал, слушая ее дыхание в трубке.

— Уильям…

— Кэтрин…

— Уильям, хотите заехать и поужинать со мной?

Он приехал в своей развалюхе. Услышав звук мотора, Кэтрин в голубом платье вышла в коридор, готовая впустить его. Когда на лестнице раздались его шаги, она отворила дверь. Он вошел, неся с собой холодный ночной воздух и морозную свежесть. Дверь захлопнулась, и Кэтрин оказалась в его объятиях.

Глава 8

В среду утром, примерно за полчаса до прибытия адмирала Холдена, мисс Джонс занималась подготовкой своего начальника к разговору. Вернее, она уже не была мисс Джонс. В прошедшую субботу она покинула регистрационное бюро, превратившись в миссис Сирил Эверзли. Этот факт придал ее облику еще больше уверенности.

— Ну, теперь совершенно не о чем волноваться. Все улажено. Если с ним станет совсем уж трудно, ты все свалишь на мистера Дэвиса. Ты только должен сказать, что он уже в течение некоторого времени плохо выполнял свои обязанности, но ты не хотел выгонять его после стольких лет службы. Потом добавишь, что он внезапно скончался шесть недель назад, и нам понадобилось довольно много времени, чтобы разобраться с документами и все уладить. Если он задаст вопрос, на который ты не сможешь ответить, — звони мне. Можешь сказать ему, что мне пришлось распутывать всю эту неразбериху.

Сирил Эверзли нахмурился.

— Все это не похоже на правду. Мне это не нравится.

Мэвис ответила с оттенком раздражения:

— Этот разговор не выйдет за пределы твоего кабинета. И кому от этого будет плохо? Не старику Дэвису же! В любом случае, нет нужды говорить о нем, пока адмирал не станет слишком навязчивым. Но если все-таки придется, лучше, если ты будешь выглядеть несколько взволнованным, рассказывая об этом. Старый работник фирмы и все такое — очень хороший прием.

Сирил произнес «Не надо!» так резко, что она на секунду замерла, уставившись на него, потом подошла и слегка поцеловала его в макушку.

— Выше нос, милый! Все пройдет замечательно, вот увидишь.

Нагнувшись, она прикоснулась к лежащим перед ним бумагам.

— Сначала ты произносишь свои реплики, потом показываешь ему это. Не впутывай Дэвиса, если не понадобится. А если ты почувствуешь, что завяз, просто скажи: «Думаю, мисс Джонс в этом лучше разбирается» — и положи палец на кнопку звонка.

В дверях обернулась, чтобы улыбнуться ему. Потом прошла по коридору в комнату Бретта Эверзли.

Когда она вошла, он поднял голову и спросил:

— Все улажено?

Мэвис пожала плечами.

— Надеюсь. Он ведь нервный, как кошка.