Не умея складно лгать и не видя в этом особой корысти, Ниилит поведала Га-Пай о том, как Богиня привела ее в этот дом. Старуха слушала девушку не перебивая, а та разглядывала сидящую перед ней на высоких, набитых душистыми травами подушках наследницу великих завоевателей. Красно-коричневая кожа Га-Пай была несколько темнее, чем у ее сына; крупный, нависающий над тонкими губами нос придавал широкому лицу значимость, а глубокие морщины, разбегавшиеся от слегка вывернутых ноздрей, напоминали плохо зарубцевавшиеся шрамы. Красивым это лицо назвать было нельзя, но что-то величественное в нем определенно было, и Ниилит подумала, что сидящей перед ней старухе больше пристало бы острожить огромных рыбин, тащить неподъемные от обильного улова сети или хотя бы вышвыривать из кабаков чересчур шумных и драчливых посетителей, чем разбираться в счетах…
— Значит, сын мой тебя не покупал, а нашел в винном подвале? — удовлетворенно прогудела Га-Пай. — На вид находка недурна, да и говоришь ты не как дура. Старшему моему сыну такую подстилку иметь, пожалуй, жирновато будет. А в Чирахе этой самой твоей за тебя, говоришь, выкуп могут дать? Могут… О Зелхате я слыхала, в раз ни в раз, а деньжат он подсобрать может…
Га-Пай продолжала бормотать что-то себе под нос, нисколько не интересуясь тем, слушает ее Ниилит или нет. Бормотание это несколько смутило, но в то же время и обрадовало девушку. Разобрала и поняла она далеко не все, но главное уловила. Старуха не собирается отдавать ее краснолицему, а строит относительно нее какие-то далеко идущие планы.
Неожиданно дверь позади девушки распахнулась, и в комнату вместе с Шарухом ввалились приставленный сторожить ее раб и Краснолицый.
— Мать, ты уже потешила свое любопытство? Могу я увести мою рабыню? — спросил он с раздражением, делая упор на последних словах.
— И да и нет, — отвечала старуха, прихлебывая из серебряной чаши. — Я удовлетворила свое любопытство и решила, что ты не можешь называть своей рабыню, обнаруженную тобой в подвале моего дома. Когда я решу, как с ней поступить, ты сможешь отвести мою рабыню, куда мною будет велено.
Лицо сына Га-Пай сравнялось цветом с кожей старухи, и Ниилит испугалась, как бы он не кинулся с кулаками на свою властолюбивую родительницу. Рот его дергался, в глазах плескала ненависть, но длилось это недолго. В один миг перестав быть грозным хозяином, краснолицый превратился в покорного сына и сухо произнес:
— Как скажешь, мать.
— А куда ты, кстати, намеревался ее вести? — с притворной ласковостью полюбопытствовала старуха.
— Мыться, — коротко бросил Краснолицый.
— Ага-а-а… Ну что ж, это верно. Помыться ей не мешает, насквозь винищем пропахла… Только пусть она моется без твоей помощи, слышишь ты, жеребец стоялый? А потом… Потом я спрошу у Богини, как с ней поступить. — Старуха взяла в руки одну из раковин и принялась вертеть перед глазами, словно забыв о присутствующих в комнате. Краснолицый и рабы, однако, не уходили, чего-то, видимо, дожидаясь, и Га-Пай вновь забормотала: — Можно послать человека в Чираху и разузнать, какой выкуп готов уплатить многомудрый Зелхат за свою ученицу. Можно подождать возвращения Цумбала из Мономатаны и отдать девчонку ему. Малышу скоро исполнится семнадцать, и до свадьбы ему нужна хорошая, умная девочка. Мой старший сын привык делить ложе с мельсинскими шлюхами, и вот что из этого вышло. — Старуха ткнула пальцем в краснолицего и велела Ниилит: — Встань-ка и повернись.
Девушка, закусив губу, исполнила приказание.
— Хороша-а-а… Да, ты подойдешь Цумбалу. Он славный, резвый и разумный мальчик, не то что этот бешеный кабан. Увы, только вино с годами становится лучше, а люди… — Старуха мрачно поджала губы и укоризненно покачала головой. Ниилит показалось, что старуха собралась перечислить все прегрешения времени и вынести ему суровый приговор. Та же мысль, вероятно, мелькнула и у Краснолицего, нетерпеливо прервавшего Га-Пай:
— Отдай ее мне, мать! Цумбал найдет себе девку и без тебя. Малышу пока все равно, в кого втыкать свою дубину. Разборчивость приходит с годами, тебе ли этого не знать, — безразличным голосом произнес он.
— Кто бы говорил про разборчивость! Девка слишком хороша даже для Цумбала. Кого-нибудь надо послать в «Девичий садок», поспрошать, не сбегал ли кто и какова будет награда вернувшему беглянку…
— Отдай ее мне!
— Молчи, живодер! Ты девку за полгода в старую туфлю превратишь! Значит, один поедет в Чираху, другой пойдет в «Садок», а я брошу священные таблички и пусть Богиня подскажет… Богиня? — Старуха подняла свою величественную голову и широко раскрытыми глазами уставилась на Ниилит. — Да ведь по шадскому указу сто золотых полагается за девку, которая приглянется Богине Милосердной! Ну-ка, сынок, быстро сыщи ей рубаху, бери Шаруха и ведите ее в древний храм. Ежели повезет, так мы на эту сотню столько девок накупим, что и Цумбалу хватит, и даже тебя от одного их запаха тошнить начнет!
— Какие золотые? Что за указ? В какой храм ее вести? — заволновался Краснолицый.
— Потому-то я Цумбала вместо тебя в Мономатану и послала, что глядишь ты и ничегошеньки вокруг не видишь, слушаешь, да ничего не слышишь. Мул ты похотливый, вот кто! Любую девку, как и вино, только дурак в звонкую монету не превратит, а ты в том и другом лишь средство, чтобы плоть свою ублажить, ищешь! Быть тебе вышибалой в кабаке, больше-то ни на что не годен! Иди с глаз долой, веди девку в храм Богини Милосердной, а по дороге умных людей порасспрашивай.
— Мыть-то ее надо?
— Веди так! Богиня ее и грязной признает, коли за свою примет! А нет, так времени у нее от твоих лап отмыться еще предостаточно будет.
Ступив под сень храма, Ниилит словно попала в другой мир. Царившие здесь тишина, полутьма ипрохлада столь разительно отличались от шумных, залитых солнцем, знойных улиц Мельсины, что девушка невольно остановилась, но рывок обмотанной вокруг левого запястья веревки, второй конец которой находился в руках краснолицего, заставил ее двинуться следом за маленькой, похожей на мальчишку рабыней, сопровождаемой костистой сакнаремкой.
Им пришлось долго топтаться на забитой людьми площади перед храмом Богини Милосердной, где, воспользовавшись стечением рабынь и приведших их хозяев, собрались лотошники, торговцы фруктами и вином, проповедники и водоносы со всего Старого порта. У всех, включая рабынь, было приподнятое и какое-то праздничное настроение. Смех и шутки взлетали над площадью подобно шутихам, несмотря на то, что особых причин для веселья в общем-то не было. Впрочем, повод позубоскалить у столичных остряков всегда сыщется, ну хотя бы над тем, каких разных, и порой вовсе для этой цели негожих, претенденток на обладание даром Богини привели к храму жадные до денег мельсинцы. Мало того, что здесь присутствовали рабыни из Великой Степи, Халисуна, Нарлака и Мономатаны, где о саккаремской Богине и слыхом не слыхивали. Сюда же были приведены и аррантки, поклонявшиеся Морскому Хозяину, и рабыни из племени вельхов, почитавшие Трехрогого, и даже сегванки и уроженки Шо-Ситайна и Озерного края. Причем, поскольку возраст наделенной даром Богини девы шадским указом не оговаривался, помимо девчонок, вроде той, что оказалась в длинной цепи рабынь перед Ниилит, на площадь приведены были и вполне зрелые женщины, и те, которые, верно, давно уже имели внуков. Нанесенный на их лица грим смазался от пота, и конечно же нашлось немало острословов, от души потешавшихся над тем, сколь много, оказывается, среди рабынь уцелело девственниц. Ибо, хотя этого шадский указ тоже не оговаривал, считалось как-то само собой разумеющимся, что избранницей Богини может быть лишь дева, сохранившая целомудренность.
— Повывелись, видно, в Мельсине мужчины! Чем иначе можно объяснить, что за полвека не нашлось молодца, который позарился бы на такую красотку? — притворно изумлялся какой-то наглый юнец, указывая приятелям-шалопаям на дородную рабыню с пробивавшимися над верхней губой усиками.
— А эта? Посмотрите на этот цветочек! Уж если она девственница и отмечена даром Богини, то я красавец и беспорочный юноша, чудом избежавший объятий Лан Ламы, которому давно уже следовало взять меня на Праведные небеса! — восклицал одноглазый обитатель городского дна с удивительно разбойной рожей. Девица, привлекшая его внимание, была недурна собой и, судя по вызывающим взглядам и умело подкрашенным губам, ресницам и бровям, обладала большим опытом по ублажению посетителей «веселых домов».
— Да где ты слышал, что избранница Богини должна быть девственницей? — весело отругивалась она. — Всем ведь известно, что надклеванная птицами ягода самая сладкая, спелая и вкусная!
— Брысь отсюда, негодник! — вторил ей хозяин усатой, преклонного возраста рабыни. — Разве не знаешь ты, что помощницей Аситаха была старая Зильгар и годы не мешали ей служить посредницей между магом и Богиней?..
Шутки и поддразнивания, однако, не прекращались, но Ниилит заметила, что стражники, наводившие на площади некое подобие порядка и выстраивавшие рабынь перед входом в храм, не обращали внимания на их возраст и тем более не были озабочены добродетельностью и целомудрием претенденток на роль божественной избранницы. Они пропускали в храм всех без разбору, следя лишь, чтобы рабыни — и в особенности их нетерпеливые владельцы — в давке не изувечили друг друга. Девушки, понятное дело, спешили куда меньше, ибо вовсе не рассчитывали на чудо избрания, а попросту радовались, что хотя бы ненадолго указ шада и жадность хозяев избавили их от тяжких каждодневных трудов. Что же касается Ниилит, то мысли ее были целиком заняты тем, как бы, воспользовавшись большим скоплением народа, улизнуть от краснолицего и Шаруха, не отстававшего от хозяина ни на шаг. Но надеждам ее не суждено было сбыться, бдительные стражи не спускали с нее глаз, и даже когда настал их черед войти в ворота храма, не сняли веревку, связывавшую Ниилит с краснолицым.
По сравнению с чирахскими храмами святилище Богини Милосердной показалось девушке огромным, хотя она знала, что для Мельсины оно было не столь уж и велико. Ей, однако, не доводилось бывать в построенных сравнительно недавно храмах Богини Победоносной, Богини, руку над морем простершей, и Богини Плодоносной, и потому она с замиранием сердца взирала на трехуровневое галереи, тянущиеся вдоль стен, разукрашенный потемневшей от времени росписью купол и статую Богини, высящуюся в дальнем конце зала. Масляные светальники, укрепленные на поддерживавших галереи массивных квадратных колоннах, давали мало света, дым от курильниц с благовониями, пропитавшими, казалось, не только воздух, но и сами стены храма, заволакивал зал голубоватым туманом, и девушка поначалу различала лишь силуэт громадной, превосходящей три человеческих роста статуи. Однако, по мере того как процессия окруженных стражниками рабынь медленно двигалась вперед, очертания Богини вырисовывались все яснее и яснее.
Вытянувшись вдоль правой стены зала, так, что середина его оставалась пустой, цепь девушек и неотступно следовавших за каждой из них хозяев, медленно проходила мимо подножия статуи, после чего, двигаясь вдоль левой стены, скрывалась под аркой ворот, выходящих на другую сторону храмовой площади. В гулкой тишине, нарушаемой лишь шорохом сотен ног, Ниилит неотвратимо приближалась к Богине, простиравшей руки не то в благословляющем, не то в обнимающем и привлекающем к себе жесте. Здешнее изображение Богини, высеченное из черного матового камня, ничем не напоминало изваяния, виденные девушкой в Чирахе. Фигура ее, закутанная в длинное, ниспадающее прямыми складками одеяние, была едва намечена, но от нее веяло такими силой и спокойствием, что даже на лицах шедших по обеим сторонам от Ниилит Шаруха и его хозяина появилось благоговейное выражение. Как и все присутствующие в храме, они, забыв о надежде поживиться, с трепетом вглядывались в величественный лик Богини, губы которой были тронуты скорбной, всепрощающей улыбкой.
Эта-то улыбка — бесконечно женственная и в то же время непостижимо божественная — заворожила Ниилит до такой степени, что она почти не обратила внимания на рубин, тускло поблескивавший в диадеме, венчавшей голову статуи, и была немало удивлена, когда рядом раздался взволнованный шепот:
