записал его и положил в карман. Старею, наверное, иначе мне не пришлось бы ждать, когда оно само придет на ум. Но вот оно — Кристофер Хэйл, утонул в протоке в тыща восемьсот тридцать девятом. Сегодня утром я проходил мимо церкви, зашел и посмотрел. Памятник ему поставила Кезия, его жена, там много затейливых стишков. Мой дед всегда говорил, что стишки с закавыкой: она считала, будто ее мужа убили. Может, убили, может, нет. Но как ни крути, просто так в протоке не утонешь, верно?
Маленькие, очень ясные глаза старого Барра пристально посмотрели на Эдварда из-под белых мохнатых бровей.
— Ну, не знаю, — ответил Эдвард. — Может быть, он хлебнул одну-две лишние кружки, как Уильям Джексон.
Взгляд старика стал еще более цепким. Потом мистер Барр отвернулся и пнул полено в камине. Оно рассыпалось брызгами искр. Он снова повернулся к Эдварду, добродушно и небрежно сказав:
— Может, оно и так, только Кезия всегда думала, что ее мужа убили.
Эдвард вышел в темный сумрак. После прокуренной гостиной мистера Барра воздух показался особенно холодным и свежим. Отсюда шла хорошая шоссейная дорога в Эмбанк, на которой в миле от этого места был поворот на Гриннингз, но он выбрал тропинку через лес лорда Берлингэма.
Тропинка выходила на неровную дорогу к протоке и сокращала путь на добрых полмили, да и идти по ней было приятнее. Он любил слушать звук ломающихся под ногами веток, шуршание и шорох всяких тварей, спешащих куда-то по своим, несомненно, незаконным делам. Но кто есть человек, чтобы сказать лисице или зайцу, барсуку, горностаю или кошке: «Здесь охочусь только я!»?
Он шел не спеша. Становилось все холоднее. Эти леса были очень древними. Некоторым дубам, должно быть, лет пятьсот, а тисам — еще больше. Он видел карту графства 1469 года, и тогда здесь тоже был лес. С тех пор один владелец сменял другого. Нормандские имена, английские имена — на кладбищенских памятниках, на мемориальных досках в церкви. И, наконец, лорд Берлингэм, который взял это имя от деревушки Берлингэм в трех милях отсюда. Когда-то он был Томом Томпсоном, в детстве бегал босиком и продавал газеты на улицах, а сейчас он — лорд, владелец поместья, как те, прежние, хозяева. Новые деревья росли среди старых, и были они сильными и крепкими.
Эдвард вышел по тропинке к дороге, рядом с тем местом, откуда она спускалась к протоке. До него донесся звук текущей воды. Поток оставался сильным, но уже не захлестывал камней на переправе. Он вытащил фонарь, легко перешел на другую сторону и стал подниматься по склону. Справа от него были видны церковь, силуэт которой ясно различался на фоне неба, и черная полоса древней тисовой аллеи, ведущей к ней.
Когда он проходил мимо кладбищенских ворот, рядом что-то зашевелилось. Его окликнули.
— Это ты, Эдвард? — произнесли задыхающимся шепотом. Голос слегка дрожал.
Он узнал голос Клариссы Дин и рассердился. Она вообще соображает, что делает, поджидая его здесь? А она, несомненно, ждала именно его. У нее не могло быть дел в церкви. Было уже двадцать минут восьмого, и в доме викария разогревали суп, готовили рыбу или яйца на ужин. Он произнес ее имя с невольной резкостью:
— Кларисса!
Она подбежала к нему и взяла его под руку.
— Эдвард, ты не представляешь, как я рада тебя видеть! Правда, в такой ужасной темени ничего не разглядишь, но я увидела твой фонарь и решила, что это ты: миссис Дикон говорит, ты всегда возвращаешься этой дорогой, и, кроме тебя, здесь никто не ходит, во всяком случае, теперь, когда бедняга Уильям Джексон…
Она остановилась, чтобы набрать воздуха.
— Знаешь, пока я тебя ждала, в этой темноте, мне представлялись такие ужасные вещи! Потом еще хлюпанье ботинок, когда ты поднимался от протоки!
— Я промочил ноги. В протоке много воды.
Она вцепилась в его руку.
— Знаю! Но я-то подумала, а вдруг это не ты, а Уильям Джексон, весь мокрый, выходит из воды!
Ответ Эдварда прозвучал невыносимо трезво:
— Никогда не слышал о привидениях с фонарями.
Она, дрожа, прижалась к нему.
— Когда не боишься, это не приходит в голову, а я не привыкла к темноте, как все вы, деревенские, Эдвард усмехнулся.
— Есть простой выход — сидеть дома.
Они продолжали идти не потому, что Кларисса этого хотела, но Эдвард решительно двигался вперед, и ей надо было либо поспевать за ним, либо отпустить его руку.
— Эдвард, ради бога, не беги! Зачем мне понадобилось бы приходить в такое ужасное место, да еще в темноте, если бы это был не единственный способ тебя увидеть? То тебя нет дома, то рядом Сьюзен, а мне надо кое о чем с тобой поговорить!
— Ладно, отпусти мою руку. Можешь говорить на ходу. Ты держишься так, что у меня будут синяки.
Но она только сильнее сжала его руку.
— Эдвард, это правда очень важно! Я хочу сказать, для тебя важно. Мне надо рассказать тебе кое- что.
Они уже прошли церковный двор и ворота дома викария. Показался дом старой миссис Стоун, в котором она жила вместе с прикованной к постели дочерью. Из комнаты Бетси Стоун через красные занавески — подарок Эммелины к Рождеству — весело пробивался свет. Мелькали огоньки в домах дальше по дороге. Эдвард рассчитывал, что даже Кларисса не будет откровенничать на деревенской улице. Вдали виднелся дом сестер Блейк. Он сказал:
— Знаешь, давай отложим. Нам обоим надо торопиться. Я уже опаздываю к ужину, а тебе надо быть поосторожней с мисс Милдред… Так что, если не возражаешь…
Он ускорил шаг. Они почти поравнялись с домом, и Кларисса почувствовала, что упускает случай. Она собиралась быть с ним осторожной и не торопить его. Почему он не может на минутку остановиться, немного посмеяться с ней, дать ей возможность подготовиться к тому, что ей надо сказать? Он совсем не хочет помочь ей. Почему-то у нее было ощущение, что надо спешить, как если бы это был ее последний шанс, и, стоит его упустить, он не повторится.
Она сказала:
— Ты не понимаешь! Я не о себе, я о тебе! О завещании твоего дяди!
Она не могла сказать ничего хуже. В нем вспыхнул прежний гнев, порожденный чувством самообороны.
— У меня нет ни малейшего желания обсуждать завещание моего дяди! Пожалуйста, оставь моего дядю в покое!
— Но, Эдвард, позволь мне объяснить…
— Я говорю недостаточно внятно? Мне не нужны объяснения. Я буду очень признателен, если ты займешься своими делами, а мои оставишь в покое. Договорились?
Они поравнялись с домом. Дверь была открыта. Старая миссис Стоун, сгорбленная и бесформенная, со свечой в руке провожала посетительницу. Свет свечи упал на Сьюзен Вейн.
Должно быть, Кларисса увидела их первой. Она смотрела в этом направлении, тогда как Эдвард смотрел на нее. Почему она не остановила его? Они должны были слышать если не сами слова, то его гневный голос. Эта мысль пронеслась в его смятенном уме.
И вдруг, прежде чем он успел отпрянуть, Кларисса прижалась к нему и зарыдала:
— Эдвард, дорогой, не сердись! Я не могу этого вынести! Ты пугаешь меня! Эдвард!
Голос Сьюзен ясно был слышен с небольшого, очень небольшого расстояния, которое их отделяло:
— Спокойной ночи, мисс Стоун, не стойте на холоде.
Она подбежала к ним.
— Что это? Я не вижу… Кларисса, ты подвернула ногу? Какая досада. Сейчас я перейду на другую
