Повинуясь внезапному порыву, он пошел вниз по улице, свернул налево и остановился перед витриной лавки Джонатана Мура. Там стояли изумительные шахматные фигурки из слоновой кости, белые и красные, в китайских и маньчжурских одеждах. Он смотрел на них, восхищался тонкой работой, и в нем нарастала злость. Неожиданно он выпрямился, распахнул дверь лавки и вошел. Звякнул колокольчик, и Элизабет вышла его встретить. Злость тут же улеглась.
Она воскликнула: «Карр!» — и оба замерли, глядя друг на друга.
В первое мгновенье он смотрел на нее, как на чужую. В последний раз они виделись аж пять лет назад, но Карр знал Элизабет всю жизнь. Однако теперь смотрел, как будто видел в первый раз: высокая, легкая фигура, брови вразлет, каштановые волосы, откинутые со лба, пронзительно яркие глаза и быстрая, трепетная улыбка. Казалось, что сейчас она взлетит, станет недосягаемой — впечатление было настолько мимолетным, что оно не успело оформиться в мысль.
Элизабет заговорила первой: ему всегда нравился ее голос — чистый, серьезный, приятный.
— Карр, вот это сюрприз! Долго мы не виделись.
— Миллион лет, — сказал он и удивился, почему сказал так. Но, как и всегда, не имеет значение, что ты говоришь Элизабет.
Она подняла руку, но не дотронулась до него — знакомый жест.
— Неужели так долго? Вот беда! Проходи, поговорим. Дядя Джонатан уехал на торги.
Он прошел за ней в комнату позади лавки — уютные потертые кресла, старомодные плюшевые шторы, неряшливый стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они как будто вернулись в далекое прошлое. Она открыла дверцы буфета, повозилась там и достала пакет карамели.
— Ты все еще любишь карамель? Если что-то действительно любишь, то будешь любить всегда, как ты считаешь?
— Не уверен.
— А я уверена. — Она засмеялась. — Что бы у меня ни происходило, я продолжаю любить карамель. Не перестаю благодарить судьбу, что ем и не толстею. Смотри, пакет, как и раньше, стоит между нами, и можно таскать из него карамельки.
Карр тоже засмеялся и расслабился. В комнате у Элизабет так привычно, так уютно, что об этом даже не задумываешься. Как старое пальто, старые башмаки, старый друг — неромантично, неприхотливо и бесконечно спокойно.
Она сказала: «Для чая не рановато? Могу сделать», — и увидела, что он нахмурился.
— Нет. Я здесь с Фэнси — Фрэнсис Белл. Мы живем у Реты. Сейчас Фэнси в парикмахерской. Она хотела, когда закончит, пойти со мной пить чай.
Ясные глаза Элизабет серьезно смотрели на него.
— Не хочешь ли привести ее сюда? У меня свежий кекс.
Он сказал: «Приведу», и Элизабет кивнула.
— Вот и чудесно. Посидим, поболтаем. Расскажи о ней. Она твоя подружка?
— Нет.
Он не знал, как это вышло — сначала сказал, потом подумал. «Господи, но это же правда!» Во что же он вляпался и как глубоко увяз? Будто во сне — идешь, идешь и вдруг видишь, что еще один шаг — и будет пропасть!
— Расскажи про нее, Карр. Какая она?
Опять этот пытливый взгляд. Он ответил ей так же прямо.
— Она похожа на Марджори.
— Я видела Марджори только раз. Она была очень красивая. — Сказано было без злобы, хотя оба помнили ту встречу. Именно после нее Элизабет спросила: «У вас с ней любовь, Карр?» Тогда они сидели вдвоем в этой самой комнате, и он отвел взгляд, а Элизабет сняла обручальное кольцо и положила его на ручку кресла, стоявшего между ними, и когда он опять промолчал, ушла через дальнюю дверь и поднялась по ветхой лестнице к себе в комнату. И он дал ей уйти.
Пять лет назад — а кажется, что это было вчера…
— Почему ты меня отпустила?
— А как я могла тебя удержать?
— Ты даже не пыталась.
— Не пыталась, да. Не хотела держать тебя, раз ты захотел уйти.
Карр промолчал, он не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю жизнь, а Марджори — три недели. В двадцать три года к роману подталкивает чувство новизны, неожиданность. То, что на расстоянии выглядело чарующим оазисом, вблизи оказалось пустыней, миражом, и в этом ему было некого винить, кроме самого себя. Марджори не изменилась — ему все время приходилось себе это напоминать.
Он наклонился вперед, зажав руки между колен. Слова сначала давались ему с трудом, а потом полились потоком.
— Знаешь, она не виновата. Я чертовски хотел с ней жить… а ребенок умер… она ничего не получила… С деньгами было туго. Она привыкла бывать среди людей, развлекаться. Я ничего этого дать не мог. Денег не было. Квартира тесная, она ее ненавидела. Меня всегда не было, а если я был дома, то в мерзком настроении. Не обвиняй ее.
— Что произошло, Карр?
— Меня послали в Германию. Демобилизация ожидалась в конце года. Она всегда редко писала, а тут вообще перестала. Я приехал домой, а там чужие люди. Она их пустила жить. Никто не знал, где она. Когда я вернулся насовсем, я попытался ее разыскать. Отобрал квартиру — надо было где-то жить. Мне дали работу в литературном агенстве. Его основал мой приятель Джек Смидерз, мы вместе учились в Оксфорде. Он был измучен войной и занялся бизнесом, пока все не рухнуло.
— А дальше? — спросила Элизабет. Он некоторое время молча смотрел на нее.
— Во мне жила мысль, что она может вернуться. Так вот, она вернулась. Холодной январской ночью. Я пришел домой около полуночи, а она там, лежит на диване. Наверное, она здорово промерзла, потому что на ней не было пальто, только тонкий костюм. Она натянула на себя пуховое одеяло, включила электрокамин и к тому времени, как я пришел, была в горячке. Я вызвал врача, но у нее уже не было шансов. Тот негодяй, с которым она сбежала, бросил ее во Франции без копейки. Она продала все, что у нее было, чтобы вернуться домой. Она мне это рассказала, но не назвала его имени, сказала, что не хочет, чтобы я его убил. И после всего, что он с ней сделал — а я знаю, она говорила в бреду, — после всего этого она его любила до умопомрачения!
— Может быть, она думала о тебе.
Он зло рассмеялся.
— Нет! Она хранила его фотографию, так что я его знаю и когда-нибудь найду. Она лежала у нее на дне пудреницы, под коробочкой. Наверное, она думала, что там ее никто не найдет, но она не знала, что ей предстоит умереть. — В его голосе появились хриплые нотки. — А если бы кто-то ей сказал, она бы не поверила.
— Бедная Марджори! — произнесла Элизабет.
— Я храню эту фотографию. Когда-нибудь я его найду. Там только голова и плечи, и отрезана картонная подложка, чтобы можно было засунуть в пудреницу, так что имя фотографа неизвестно. Но когда я его встречу, я его узнаю.
— Карр, никто не остается безнаказанным, так что ты не пытайся играть роль палача. Это не твоя роль.
— Разве? Не знаю…
Оба замолчали. Элизабет, откинувшись в кресле, дала тишине окутать их. Руки ее спокойно лежали на зеленом полотне юбки. На ней был кремовый свитер с высоким воротом, в ушах блестели жемчужные серьги.
Карр опять заговорил.
— Знаешь, Фэнси на нее похожа. Она работала манекенщицей, потом выступала в шоу, но сейчас без работы. Она упорно трудилась и хочет продолжать работать. Надеется сыграть в нормальной пьесе, как она это называет. По-моему, у нее один шанс на миллион, что ее возьмут. Ей приходится быть очень
