некоторых местах утесы сильно выдаются вперед, нависают над берегом.
— Вы уверены, что не дошли туда? — твердо спросил Марч.
Рейф шагнул к столу и остановился, глядя на инспектора со своей лукавой улыбкой.
— Вполне уверен.
Марч в ответ испытующе посмотрел на него:
— Я хотел бы узнать, сколько времени обычно занимает у вас путь отсюда до Тэйн-Хэда?
Рейф ответил с искренней простотой:
— Это четыре мили по дороге. Скажем, десять минут на машине, а пешком — чуть больше часа, если вы хороший ходок. Две мили по пляжу — это занимает у меня три четверти часа.
— Благодарю вас. Именно это я хотел узнать. Но вчера вечером вы вернулись с полдороги?
— Да, примерно с половины дороги.
— Насколько светло было, когда вы свернули?
— Достаточно светло, чтобы я засветло дошел до дома.
— То есть было около половины десятого?
— Наверно, немного позже, но я не смотрел на часы.
— Вам был виден мыс? Вы смогли бы увидеть, если бы там кто-то двигался?
— До того момента, как я повернул? Да.
— Вы заметили кого-нибудь?
— Ни души.
— Или, может быть, услышали что-то — до поворота или после?
— Боюсь, что нет. Плохо дело, да? Если бы я пошел Дальше по пляжу, я мог бы стать таким удобным свидетелем! Но если вы когда-нибудь попробуете гулять там после наступления темноты, вы поймете, почему я повернул.
— Понятно, — проговорил Марч. — А в котором часу вы пришли домой вчера вечером?
Рейф вынул руки из карманов, взял со стола Дейла линейку и стал поигрывать ею.
— Черт возьми! Если бы я мог знать, что это важно! Я бы засек время, но боюсь, я все-таки этого не сделал. Вот что всегда плохо с этими убийствами и самоубийствами: они сваливаются на голову без всякого предупреждения. Если бы я знал, что с несчастной Сисси случится что-то подобное, я не отводил бы глаз от часов. Но вместо этого без всякой пользы болтался по окрестностям и в конце концов просидел у стены над морем до… Вот в этом-то и беда: я не знаю, до какого времени.
— До полуночи? — предположил инспектор.
— Может быть, — ответил Рейф.
Глава 23
Лайл вышла в сад. За теннисными кортами был тенистый уголок, сзади защищенный от посторонних высокой смешанной живой изгородью, а с боков — старыми деревьями с колючими ветвями. Рядом с изгородью стояла скамейка. Лайл опустилась на нее, откинулась на спинку. Над ней простиралось небо, наполненное светом, бледно-голубое. Перед ней — травянистый склон, засаженный рододендронами, азалиями, гевеями, сиренью и белой эукрифией, сияющей на солнце, как апельсин в цвету. Чуть пониже — несколько темных хвойных деревьев и падубов — золотистых, серебристых и староанглийского зеленого цвета. Рядом с ними — тонкий клен, трепещущий хрупкими бело-розовыми листьями. Эти полупрозрачные листья дрожали даже в самые безветренные дни. Все вокруг было совершенно неподвижно, лишь море, полное тайного движения, беспрестанно менялось — мерцало, переливалось в лучах солнца.
Лайл как человек, давно привыкший к этому пейзажу, просто впитывала воздух, тени, свет, аромат нагретых солнцем растений.
На несколько минут Лайл задремала, а проснувшись, увидела рядом с собой Дейла. Он стоял, заслоняя солнце, глядя на жену. Она подумала, что проснулась, когда его тень легла на нее. Когда он чуть сдвинулся с места, косые лучи, пробивающиеся сквозь ветви колючего дерева, снова согрели ее руки и грудь.
Дейл не сел рядом с ней, он просто продолжал стоять, слегка нахмурясь и глядя на Лайл, как будто хотел сказать что-то, но не решил, как начать.
Еще не до конца проснувшись, Лайл пробормотала:
— Что такое, Дейл?
А затем мирное сонное оцепенение мгновенно соскользнуло с нее, и она вернулась к прежнему состоянию напряжения и испуга. Дейл произнес:
— Мне нужно поговорить с тобой. Дело может обернуться плохо. Ты должна помочь.
Лайл посмотрела на него. Взгляд ее расширившихся глаз был кроток, щеки слегка порозовели.
— О чем ты?
Дейл заговорил. Терзавшее его нервное раздражение заставило его слова звучать грубее, чем ему хотелось.
— Ради бога, Лайл, проснись и не будь ребенком! Я думаю, ты не больше моего хочешь, чтобы об этой истории поползли слухи. Где, черт возьми, ты была весь день? Я хотел поймать тебя перед тем, как ты встретишься с Марчем. Что он тебе сказал? Что ты ему сказала?
Лайл задумалась, прежде чем ответить. Это разозлило Дейла. О чем тут думать? Гнев его начал прорываться наружу:
— Что ты ему сказала?
Даже резкий окрик не заставил ее поторопиться с ответом: Лайл пыталась заставить свой голос звучать ровно, но это у нее не очень-то получилось.
— Инспектор просто хотел узнать, что Сисси сказала мне и была ли она из тех девушек, что способны совершить самоубийство. Я ответила, что, по-моему, она была не из таких.
— Это все?
— Думаю, да.
— А что заставляет тебя думать, что Сисси не могла бы совершить самоубийство? — Его голос звучал грубо и зло. — Я-то считал, что она как раз такое бесхребетное создание…
Лайл перебила его:
— О нет, она была совсем не такая.
— Ты говоришь очень уверенно.
— Да, потому что она очень обрадовалась тому жакету, что я подарила ей. Вот что я сказала инспектору, и я Думаю, он меня вполне понял. Если девушка не настолько несчастна, чтобы не обрадоваться обновке, значит, ее горе не настолько сильно, чтобы заставить ее броситься с Утеса.
Лицо Дейла внезапно изменилось. Резким, порывистым движением он бросился на скамейку рядом с ней и схватил ее за руки:
— Этот чертов жакет! Почему ты отдала ей его? Он до сих пор стоит у меня перед глазами — весь в крови и грязи! Твой жакет! Ужасно!
— Дейл!
Он прижал ее руки к своим губам, потом к щеке, склонился над ними, покрывая поцелуями.
— Дейл!
— Черт возьми! Я не могу отделаться от этой мысли — а что, если бы это была ты!
— Каким образом это могла оказаться я? — еле слышно проговорила Лайл.
Дейл опустил ее руки ей на колени и обнял жену за плечи.
— Такие шутки играет с нами воображение. С тобой такого не бывает? Почему-то меня это страшно потрясло. Лучше бы ты не отдавала ей жакет. Мне не нравится, когда чужие люди носят твои вещи.
Лайл чуть не рассмеялась.
— Почему? Что еще мне делать с вещами?
— Сжигать.
