надеждой, что с приходом весны все переменится. Наивная дурочка то ластилась к своему господину, то упрекала его в недостатке внимания, пока однажды, когда снег уже сошел и в степи зацвели маки, не заявила, что не намерена больше терпеть грубости Тамгана и не позволит ему прикасаться к себе, пока тот не начнет вести себя как любящий и заботливый муж. И тогда… Тогда он достал плеть и жестоко избил ее. Ее, красавицу, дочь нанга, привыкшую ко всеобщему обожанию и преклонению! А избив, заставил, рыдающую и окровавленную, ласкать его самым постыдным и противоестественным образом…
Ой-е! В тот памятный вечер Тамган, не затрудняя себя долгими речами, дал ей понять, что, невзирая на свадебный обряд, она была, есть и будет его рабыней, его вещью, с которой он волен обращаться, как ему заблагорассудится.
Рождение Тантая мало что изменило в их отношениях. Нанг кокуров хотел иметь наследника и получил его, но ему по-прежнему не было никакого дела до Тайтэки. Приставив к ней старуху Мерлиб, которой надлежало следить за тем, чтобы его жена и дети ни в чем не испытывали нужды, он, случалось, неделями не появлялся дома, а возвращаясь, едва удостаивал Тайтэки двумя-тремя фразами. Иногда он брал ее — грубо, безжалостно, ничуть не заботясь о том, чтобы доставить ей наслаждение, и Тайтэки, хорошо запомнив полученный урок, проклиная его в душе, не смела отказать ему. При этом самое ужасное заключалось в том, что ей некому было пожаловаться, некому поплакаться — женщины поселка явно завидовали чужачке, а Мерлиб не раз обвиняла ее в неблагодарности…
Тайтэки вздохнула и, восстанавливая и памяти рассказ Алиар о замужестве Кари, решила, что судьбы их в самом деле схожи. А потом ее посетила поистине ужасная мысль: если хамбасы, объединившись с сегванами, захватят селение, то ей, так же как и этой худенькой, невзрачной девчонке, уготована такая страшная казнь, какой и мертвые не позавидуют. Фукукан не простит своей бывшей жене невольную измену, а Канахар не оставит без наказания предавшую его беглянку!
— Ой-е! Попали мы, как зерна проса меж каменных плит! — пробормотала молодая женщина, судорожно прижимая к груди стиснутые руки. Картины жестокой расправы, одна страшнее другой, начали возникать перед ее мысленным взором, заставляя содрогаться и до крови кусать губы. Какое бы решение ни навязал Там-ган совету старейшин, оно вряд ли поможет кокурам отстоять селение. Хамбасам, чтобы пережить зимние холода, нужны их дома, их запасы сена и зерна, табуны и стада. Они не ограничатся грабежом и не позволят кокурам бежать в степь, потому что и Фукукану и Канахару необходимы рабы для обработки земли, а это значит…
Означать это могло только одно: сражение будет беспощадным. Тех, кто уцелеет, ждет рабство, а ее и Кари — изощренная, долгая и безмерно мучительная казнь. Ибо нанг и куне пожелают не только отомстить, но и запугать оставшихся в живых.
Тайтэки зажмурилась и изо всех сил топнула ногой. Пусть с поселком кокуров произойдет то, что уготовили ему Боги Покровители, но она не хочет умирать! И не намерена покорно дожидаться прихода тех, кто обратит ее детей в рабов! Стало быть, надобно немедленно бежать. Бежать, пока сегваны с хамбасами еще не окружили селение…
Но куда? Ой-е! Да разве это важно? Главное — подальше от Фукукана! Для начала надо решить не куда, а как… Пешком далеко не уйдешь. На лошадях? Это было бы лучше всего, однако Тамган уже приказал отогнать табуны в степь, чтобы они не достались нападающим. Остается один путь — спуститься на лодке по Бэругур к морю, а оттуда уже идти на юг. И если Боги Покровители помогут, быть может, им посчастливится отыскать становище майганов.
О Великий Дух! Неужели ей суждено вернуться в родное племя? Из глаз Тайтэки брызнули слезы. Почему же она не задумывалась об этом раньше? Неужели путь через Вечную Степь страшил ее больше, чем жизнь рабыни в доме Тамгана? Неужели она, дочь нанга, настолько смирилась со своей рабской долей, что лишь грозящая ей казнь смогла заставить ее шевелить мозгами? Какой ужас! Какой стыд! Слава Великому Духу, что отец не видит и никогда не узнает, до чего опустилась его любимица!
Тайтэки стиснула зубы и постаралась успокоиться. Не время сейчас проливать слезы и винить себя в том, чего она не сделала раньше. Чтобы спасти детей, Кари и Алиар, надобно раздобыть лодку и, как только стемнеет, выбираться из селения. Этой же ночью. Чем раньше они отправятся на юг, тем больше у них шансов пережить эту зиму…
Бросив последний взгляд на спящих, Тайтэки выскочила из дома и устремилась к причалу, расположенному на западном краю селения. Если ей удастся, не привлекая ничьего внимания, подогнать обшитую кожами лодку Тамгана поближе к дому и спрятать среди ветвей склонившихся над водой ив, половину дела можно считать сделанным.
Совет старейшин тянулся бесконечно долго и прерван был самым неожиданным и непредсказуемым образом. Вошедший в шатер нукер сообщил Тамгану, что его срочно хочет видеть какой-то мальчик-сегван, прискакавший в поселок на запаленной, чуть живой от усталости лошади-.
— Введи его! — приказал нанг, не обращая внимания на недовольный ропот стариков.
Полтора десятка убеленных сединами старцев, потратив полдня на осуждение Канахара, Фукукана, Хаккари и самого Тамгана, не высказали еще ни одной дельной мысли, лишний раз убедив нанга, что надеяться он может только на себя самого и преданных ему нукеров. Многоопытные старейшины родов были так увлечены собственным красноречием и глубиной изрекаемых ими истин, что не заметили, с каким скучающим видом внимает им Тамган. Не заметили они и того, что нанг нетерпеливо ожидает чего-то, и уж тем паче не закралась в их мудрые головы догадка, что единственное слово, сказанное ввалившимся в шатер белокурым пареньком, значит для Тамгана больше всех произнесенных здесь до сих пор речей.
— Пора! — выдохнул парень и, преклонив перед нангом кокуров колени, протянул ему пустой мешочек из красной кожи.
— Пора! — эхом повторил Тамган, и в глубине его темных неподвижных глаз блеснул неукротимый огонь, а неулыбчивые губы растянулись в торжествующей усмешке.
— Зажги сигнальный костер на площади! — приказал он приведшему парня нукеру и, когда тот вышел из шатра, обратился к старцам, указывая на молодого сегвана: — Вот человек, с чьей помощью мы одолеем наших врагов. Возвысимся над ними, обретем достаток и будем безбедно жить до конца своих дней. Или, по крайней мере, до конца зимы. Этого юношу зовут Фурзол…
Нанг сделал паузу, после чего коротко рассказал старейшинам родов о плане, который в тайне ото всех вынашивал около двух лет и теперь, с согласия их или без оного, намерен претворить в жизнь.
Отец Тамгана любил повторять: оглянись на то, что было раньше, и узнаешь, что ждет тебя в будущем. Нанг кокуров часто оглядывался назад и не сомневался: рано или поздно Фукукан, решив последовать его примеру, оставит свое племя зимовать на берегу Бэру-ур. Исходя из этого не трудно было предсказать, что смертельно оскорбленный им некогда нанг хамбасов обратит свои взоры на селение кокуров, захватив которое он не только отомстит обидчикам, но и обеспечит соплеменников всем необходимым, дабы беспечально пережить грядущую зиму. И чем тревожнее становились приходившие из Вечной Степи слухи, тем чаще посылал Тамган соглядатаев к становищу хамбасов. Тем внимательнее наказывал своим нукерам, ведшим с сегванами меновую торговлю, присматриваться и прислушиваться к происходящему в Соколином гнезде. Если уж у Фукукана хватило выдержки не торопиться с местью коварным соседям, достанет у него ума и на то, чтобы заручиться поддержкой Канахара, дабы вместе одолеть кокуров. А уж о том, что куне предпочел бы видеть слабыми оба племени степняков, догадался бы даже слепой и глухой, ибо споры кокуров с сегванами становились год от года все ожесточеннее и не раз уже заканчивались драками, хотя выпасов для скота, зверя в лесах и рыбы в Бэругур с избытком хватало на всех.
Когда надежды на то, что взявший Хаккари в жены Канахар сохранит верность своим союзникам, рассеялись, Тамган провел не одну бессонную ночь, измышляя, как уберечь свое племя, и в конце концов у него сложился крайне рискованный и жестокий план. В основу его легло знакомство с Гордамирой, сына которой он только что представил старейшинам.
Приехав накануне свадьбы Хаккари в Соколиное гнездо, Тамган загляделся на могучую, широкобедрую сегванку, привлекшую его внимание, несмотря на измазанное копотью лицо и замызганные лохмотья, прикрывавшие ее ладное, крупное тело.
— Большая женщина, не всякий жеребец такую свезет! — щелкнув языком, ответствовал он на вопрос кунса, чем заинтересовала его эта неопрятная баба.
— Чем крупнее собака, тем больше блох! — промолвил с брезгливой ухмылкой Канахар. — Эта женщина никогда не садилась на коня, зато сама не откажет ни одному ездоку.
— Так уж ни одному и не откажет? — усомнился нанг, углядев некоторое несоответствие между словами кунса и гордо и горько сжатыми губами женщины.
— Сам удостоверишься, — бросил Канахар.
Смысл этих слов дошел до Тамгана только ночью, когда Гордамира вошла в отведенную ему комнату и, ни слова не говоря, скинула с себя грязные лохмотья. Сильное, молочно-белое тело ее казалось светящимся в темноте. Оно манило нанга, как влечет пчелу источающий медовые ароматы цветок, покорно потупленные глаза подтверждали ее готовность услужить гостю Канахара, как тот пожелает, однако губы…
Эти-то гордо и горько поджатые губы и подвигли тогда нанга кокуров проявить присущую ему осмотрительность. И прежде чем возлечь с присланной хозяином замка женщиной, он решил напоить ее вином и как следует порасспросить. Узнав. историю ночной гостьи, Тамган отказался от близости с ней, за что потом неоднократно хвалил себя, чего делать в общем-то был неприучен…
Гордамира, вместе со своим двенадцатилетним сыном, была захвачена Лодобором во время одного из набегов на земли соседнего кунса. Муж ее был убит на пороге собственного дома, сама же Гордамира, ввиду своей привлекательности, не изнасилована и не прирезана на месте, а доставлена Канахару в качестве ценного трофея. Лодобор искренне желал угодить своему хозяину и, конечно, не мог предполагать, что строптивая женщина, вместо того чтобы ублажить Канахара, попытается проломить ему голову тяжелым табуретом. Не привыкший к подобным выходкам, куне велел сечь Фурзола плетьми до тех пор, пока мать его не сделается покладистой и не насытит своим телом всех обитателей Соколиного гнезда.
Возможно, именно эта история, особенно же невысказанное, но явно ставшее целью жизни намерение Гордамиры когда-нибудь сполна расплатиться со своими мучителями, и подсказала Тамгану, что признаниями в любви он добьется от Тайтэки несравнимо большего, чем угрозами. И уже совершенно точно, давняя эта встреча с рабыней-сегванкой послужила краеугольным камнем плана, о котором он поведал ныне старейшинам родов.
— Гордамира прислала своего сына сообщить нам, что яд, изготовленный Мерлиб из желтого жасмина и своевременно переданный ей, высыпан в бочки с пивом. А пиво это уже к ночи будет выпито сегванскими воинами, созванными кунсом в Соколиное гнездо, дабы оттуда вести их к нашему селению. Если мы немедленно отправимся в путь, то к полуночи будем у замка Канахара, где нас никто не ждет. До восхода солнца у нас останется достаточно времени, чтобы перебить тех, кому не по нраву пришлось пиво из Канахаровых бочек. Мы завладеем всеми запасами Соколиного гнезда, сегванскими женщинами и прекрасным замком, в котором нам не нужно будет страшиться набегов хамбасов…
— А наш поселок? Неужто ты хочешь оставить наших женщин-беззащитными? — вопросил кто-то из старейшин.
— Пусть собирают все, что сумеют погрузить на повозки, и отправляются следом за нами.
Разумеется, старикам надобно было поорать и поспорить, однако Тамган не зря целых полдня продержал их в своем шатре. Не зря после кумыса пустил по
