Это было так же очевидно, как и то, что Таанрет вовсе не желал быть кем-то узнанным. Выбрав время, когда у Древа скопится изрядная толпа Небожителей, он позаботился и о том, чтобы изменить свой облик. Подвязал под саронг прибавивший ему дородности валик, засунул что-то за щеки, отчего лицо его приобрело старчески брезгливое выражение, собрал густую волнистую гриву волос в высокую прическу, украшенную тремя яркими птичьими перьями на манер Восточных кланов, одевавшихся и украшавших себя, как это принято у знатных обитателей Кидоты.
Таанрет явно пытался выдать себя за приезжего и озирался по сторонам не реже своей юной спутницы, но маскировка эта могла ввести в заблуждение кого угодно, кроме Ильяс, узнавшей его сразу же. И сразу же догадавшейся, что сын Валаматмаха явился сюда не ради общения с Древом, а дабы осмотреться и собственными глазами убедиться в осуществимости разработанного заговорщиками плана захвата императорского дворца. Не будучи приближенным Димдиго, он не мог рассчитывать попасть в императорские сады иначе как в канун праздника и, разумеется, не мог не воспользоваться представившейся ему возможностью.
— …тебе следует знать, если ты решишься заговорить с ним! — донеслись до Ильяс откуда-то издалека увещевания Кальдуки.
— Да-да, дорогой ваг-джо, — рассеянно пробормотала девушка, ругая себя за то, что до сих пор не удосужилась переодеться в маскарадный костюм. Тогда бы она могла незаметно последовать за Таанретом и, быть может…
— Ты не слушаешь меня! — укоризненно промолвил старый летописец. — А напрасно. Ведь от того, что я намерен тебе сказать, зависит не только твоя судьба…
— Конечно! Вай-ваг, конечно же, я внимательно… Я разыщу тебя и обязательно дослушаю, но теперь мне надо бежать! — Сжав двумя ладошками руку старца, Ильяс оторвала взгляд от обнявшего Древо Таанрета и со всех ног кинулась к шатрам для переодевания.
Если она упустит желтоглазого сейчас, то потом уже нипочем не найдет. Ей надо вернуться сюда в маскарадном костюме прежде, чем он успеет добраться до своего шатра и скрыться под одной из сотен личин. Кальдука от нее никуда не денется, а вот мужчина из клана Огня…
— Погоди, внучка! Послушай меня! Это действительно крайне важно!.. — Императорский летописец сделал несколько поспешных шагов вслед за ускользнувшей от него, словно легкокрылая бабочка, форани, оступился и, подхваченный чьей-то заботливой рукой, едва устоял на подкосившихся ногах. Оперся на посох и с горечью прошептал: — Все как всегда! О Великий Дух, ну почему мне снова не хватило времени, чтобы сказать самое главное!
— О чем ты печалишься, глубокоуважаемый Кальдука? — почтительно и соболезнующе обратился к нему поддержавший его оксар.
— О чем? — потерянным голосом переспросил старый летописец, тщетно стараясь отыскать глазами Ильяс, давно уже скрывшуюся в пестрой толпе Небожителей. — Всего лишь о том, что, даже угадав, какими узорами Богиня судьбы намерена украсить ковер мироздания, мы не способны изменить в них ни единой нити, не говоря уже о форме и цвете рисунка. Так чего же тогда стоит самый изощренный разум и основанный на знании дар проникновения в суть вещей и явлений?..
Глава третья. Раб-исцелитель
Выбравшись на покрытый водорослями и морскими желудями край волнолома, Эврих встряхнулся, с наслаждением чувствуя, как отступает усталость. Прохладный вечерний бриз ласково обдувал словно бы обновившееся после купания тело, мышцы слегка гудели, кожу покалывало, и, главное, он сумел наконец избавиться от ощущения собственной нечистоты, особенно усилившегося после двухдневных работ по разгрузке «Ласточки». Грязь, пот и вонь нетрудно было терпеть в Вечной Степи, но здесь, на берегу моря, это было настоящей пыткой. Воде между волноломами Мванааке не мешало бы быть почище, но, за неимением под рукой зеленовато-голубых прибрежных вод Верхней Аррантиады и кристально прозрачных, ледяных стремнин Светыни, и ее следовало считать даром Богов Небесной Горы.
— Ну что, лекарь, всю здешнюю грязь собрал? Мало тебе собственной? — лениво поинтересовался один из двух зузбаров, оставленных капитаном Шарваном наблюдать за Эврихом и его тюками до прибытия возниц с арбами.
— После этакого купания еще бы в баньку и чтобы хороший массажист спину как следует размял, — мечтательно протянул Эврих. Критически осмотрел замызганную тунику и пожалел, что Шарван строго-настрого наказал зузбарам не позволять ему рыться в собственных тюках, где упакована была сменная одежда. — Да в чистое бы переодеться — совсем бы другая жизнь пошла.
— Но-но! Ты об этом и не помышляй! Ишь чистюля выискался!
— Жалко тебе, что я свежую тунику вместо этой срамоты надену? — спросил Эврих, не столько в надежде, что охранник решится нарушить приказ капитана, сколько из желания завязать разговор, в ходе которого, глядишь, и выплывет что-нибудь полезное.
— Береженую скотину и леопард не задерет, — невозмутимо ответствовал все тот же молоденький и явно скучающий «стервятник Кешо». — Это ж одному Амгуну-Солнцевращателю ведомо, что ты в тюках-то своих хранишь. Лекарь — он ведь колдуну брат родной. А от колдуна хорошего не жди, это всякому известно. Не зря мы своих-то всех — фьюить! — Молоденький выразительно провел ребром ладони по горлу.
— Вот потому и лекари у вас дрянь. Хороших по дурацкому обвинению в колдовстве порешили, сами же теперь локти и грызете, — проворчал аррант, с отвращением натягивая на просохшее тело грязную тунику.
— Ты бы, парень, попридержал язык, а? Для собственной пользы, — хмуро посоветовал Эвриху второй, тяжелолицый зузбар, отрываясь от созерцания розовых в свете заходящего солнца куполов императорского дворца, венчавших как будто не только резиденцию Кешо, но и всю столицу Мавуно. — Посчастливилось тебе вытащить Лоче из обители Хаг-Хагора, приглянулся ты Шарвану, ну и радуйся по-тихому. Молись своим Богам, дабы от беды берегли, и впредь чужие грехи прилюдно не считай. А то и до Газахларова особняка не доедешь. Болтунов и хулителей у нас, знаешь ли, не больше, чем колдунов, жалуют.
— Вас послушать, так меня всяко смерть лютая ждет, — беззаботно усмехнулся Эврих, завязывая под коленом шнуровку правой сандалии. — Лоче вон сказывал, Газахлара этого лучшие ваши лекари уже три года пользуют, а толку с того — чуть. Ему, стало быть, не помогу — снимет он с меня голову, приняв, как и Шарван поначалу, за шарлатана. А коль очищу его от коросты — опять мне гибель неминучая: по обвинению в колдовстве казнят. Тут уж придерживай язык, не придерживай — все едино.
— Чего же тогда, бедолага, зубы скалишь? Или голову со страху потерял? — подивился веселью чудного и неглупого вроде арранта молоденький зузбар.
— Давно хотел в Мавуно побывать, да как-то все не получалось.
Глядя на покачивающиеся слева от волноломов, ближе к устью Гвадиары, джиллы, Эврих думал о том, что скалить зубы и впрямь не с чего. От Врат Гремящей расщелины находится он нынче не в пример дальше, чем когда-либо, да и выбраться ему отсюда, после того как подарит его своему благодетелю капитан «Верволики», будет, пожалуй, потруднее, чем из Матибу-Тагала, в бытность его придворным лекарем Хозяина Вечной Степи. Все это так, однако есть в бедственном его положении и хорошие стороны, которых, ежели взглянуть на вещи под правильным углом зрения, не меньше, а даже больше плохих.
Во-первых, не гнетет его ответственность за Тилорнов «маячок», а Кари, дабы разыскать которую он пустился в путь, девица самостоятельная и уж в Верхнем-то мире не пропадет. Дождется ли его — это другой вопрос, и трудить над ним голову не время и не место. Во-вторых, мечтал он объехать мир и — пожалуйста тебе — попал в величайшую и древнейшую империю. Записи его, трактаты лучших врачевателей Верхнего и Нижнего миров — при нем. Порошки, экстракты, мази и кое-какие составляющие для приготовления отменно чудодейственных лекарств упакованы в тюки, а то, что сам не Зелхат Мельсинский, так ведь в стране слепых и кривой на вес золота. В-третьих же, Мономатана, произведшая на него неизгладимое впечатление семь лет назад, и теперь представлялась ему любопытнейшим местом на свете. Стоило только взглянуть на Мванааке, именуемый здешними жителями Городом Тысячи Храмов, с борта «Верволики», как становилось ясно, что столица Мавуно если уж не крупнейший и красивейший город обоих миров, то, во всяком случае, один из самых древних. Его строили, перестраивали, разрушали и вновь восстанавливали множество раз. Многие народы вложили свой труд и талант в создание великолепной морской гавани, маяков и волноломов. В возведение крепостных стен, легендарных воздушных дорог и величественных акведуков, ипподромов, садов и похожих на замки особняков Небожителей, построенных на окружавших дельту Гвадиары с запада и востока холмах, и, конечно же, колоссального комплекса императорского дворца, который и впрямь можно принять за жилище Всеблагого Отца Созидателя, именуемого здесь, как и в Вечной Степи, Великим Духом…
— Ну что, аррант, любуешься прелестями нашей столицы? Дивишься ее величию? — окликнул Эвриха капитан «Верволики», появляясь у волнолома в сопровождении трех высоких арб, в каждую из которых было запряжено по паре очаровательных длинноухих осликов.
— Любуюсь и дивлюсь! — искренне подтвердил Эврих. — Клянусь сандалиями Прекраснейшей, дворец аррантского Царя-Солнца мог бы уместиться на единственной террасе этих исполинских садов!
— Вай-ваг! Ты не безнадежен, если способен признавать чужое превосходство и преклоняться перед созданным теми, кто является исконным врагом твоего народа. — Шарван торжественно рыгнул и, сдернув с плеча внушительных размеров калебасу, протянул ее арранту. — Промочи горло. Путь нам предстоит неблизкий, но зато, взглянув на Мванааке с Верхней дороги, ты сумеешь по достоинству оценить город, коему суждено стать столицей мира.
Эврих сделал на пробу маленький глоток — слабое, чуть кисловатое пальмовое вино хорошо утоляло жажду, но Шарвану надобно было выпить его по меньшей мере полбочонка, чтобы прийти в столь благодушное настроение. Или же он подзаправился перед дальней дорогой чем-то более забористым.
После арранта высушенная и выдолбленная тыква с вином перешла к зузбарам, потом к приведшим арбы возницам, и все шестеро взялись за погрузку тюков, а капитан «Верволики» продолжал восхваления «лучшего из городов четырех континентов и, конечно же, всех прочих задворок мира, именуемых Сегванскими островами, архипелагами Путаюма и Меорэ».
Слушая высокопарные рассуждения бравого шкипера, Эврих не мог надивиться тому, как вполне разумный человек способен нести подобную околесицу. Неужели он и впрямь верил тому, что Мванааке когда-либо станет «столицей мира»? И неужто никогда не задумывался, что оборотной стороной величия и роскоши императорских садов должна быть чья-то нищета, непосильный, сводящий в могилу труд и полнейшее бесправие? Об этом на какое-то время мог забыть потрясенный дивным зрелищем чужеземец, но никак не коренной обитатель Мванааке, хоть раз в жизни да задумывавшийся над тем, что кривобокие рыбачьи хибары на загаженном берегу смотрятся как-то особенно неприглядно и вызывающе на фоне величайшего в мире дворцового комплекса, утопавшего в роскошнейшей, требующей неустанной заботы и ухода зелени.
Что-то тут было явно не так, и, припомнив, что ему прежде не доводилось видеть Шарвана в столь восторженном состоянии, Эврих начал приглядываться к нему более внимательно. И к тому времени, как тюки были распределены по трем арбам, понял, что капитан «Верволики» далеко не так пьян, как кажется или,
