людьми.
Глядя на каменотесов, добывавших редкий в Мономатане мрамор, Эврих вспоминал гигантские каменоломни Нижней Аррантиады. Он легко отличал глыбы светлого, добытого недавно камня, имевшие нежный голубовато-бирюзовый оттенок, от старых блоков желтовато-бежевого цвета. С любопытством разглядывал вытесанные колонны с капителями непривычной формы, вокруг которых высились кучи крупных осколков и щебня. Присматривался к раздевшимся до пояса рабочим, в рваных коротких штанах, соломенных шляпах и кожаных сандалиях, точивших и закалявших инструмент, обрабатывавших вытесанные вчерне блоки и вгрызавшихся в мраморный массив холма, похожий на предназначенный для великанов амфитеатр. В Нижней, да и Верхней Аррантиадах мраморные каменоломни встречались часто, и Эврих любил наблюдать за неспешной работой кряжистых, основательных людей, силой рук своих и мастерством превращавших бесформенные глыбы камня в дивные колонны, фризы, лестничные ступени и стеновые блоки.
— Все это мои родственники, готовые присоединиться ко мне по первому зову, — гордо произнесла Ильяс, в манерах которой аррант постоянно чувствовал естественную властность человека, рожденного в богатстве и привыкшего к привилегиям. Человека, которому никогда не приходило в голову сомневаться в своем праве повелевать другими людьми.
— Рад, что у тебя такое обилие родичей среди оксаров, селян, ремесленников и даже каменотесов, — равнодушно промолвил аррант. Он видел, что Аль- Чориль боится спугнуть его откровенным разговором, но и сама тяготится тем, что запрещает себе говорить откровенно о самом для неё важном.
— Родичи они мне или нет, но не задумываясь отдадут за меня жизнь, если понадобится. Они будут верны мне до последнего вздоха и исполнят любой мой приказ, когда я призову их следовать за собой.
От властного тона чернокожей наездницы, сидящей на молочно-белом коне, арранта передернуло, и он сухо спросил:
— Не приходило ли тебе в голову, что если эти люди готовы пожертвовать ради тебя жизнью, то и ты должна дать им что-то помимо возможности пролить кровь своих обидчиков?
При этом он подивился, как странно устроено человеческое сознание. Ильяс как-то обмолвилась, что ненавидит Таанрета за то, что тот позволил Ке-шо переиграть его, в результате чего она лишилась детей и превратилась в изгнанницу. Она не пожелала слушать рассказ арранта о слепом метателе ножей, встреченном им в Кондаре и похожем, судя по описаниям, на её мужа. Но при этом она ездит на таком же белом коне, какой был, по словам Нга-ньи, у Таанрета.
— Что может быть слаще мести? — глядя вдаль, вопросила Аль-Чориль. — Помнишь, ты пел о девушке, превратившейся в змею? Вот она-то понимала толк в отмщении.
— Эту песню сочинил я сам, услышав историю Аллаты. Но песни тем и отличаются от жизни, что их можно завершить звучным аккордом. А жизнь продолжается, и мщение не может быть её целью. Ты желаешь срубить сгнившее дерево, не полагаясь на то, что оно само рухнет под порывами ветра, — пусть так. Но хороший садовник, берясь за топор или пилу, обдумывает, какое дерево посадит взамен уничтоженного.
— Если дерево грозит рухнуть на стоящую поблизости хижину, то прежде надобно по-умному повалить его, а после размышлять о том, что посадить на освободившемся месте.
Солнце стояло в зените, и по тропинке, спускавшейся в каменоломню, потянулась цепочка подростков, тащивших на плече по длинной палке, на которых висели корзинки с обедом для отцов и братьев. В корзинах скорее всего были просяные или маисовые лепешки и горшок с овощным супом. Потные спины каменотесов сверкали, словно натертые маслом, визжали точильные круги, глухо звякали опускавшиеся на зубила молоты, над каменоломней поднимались облачка мраморной пыли…
— Мы сотрем в порошок Кешо и его приспешников. А там видно будет, как устроить жизнь в империи, дабы уменьшить число несчастных. Но для этого ты должен отыскать Ульчи. Мы посадим его на трон и для начала отменим половину налогов. Зачем нам воевать за морем, если свободных, пригодных для пахоты земель хватит в Мавуно не только нашим внукам, но и правнукам?
Каменотесы, заметившие застывшую на краю карьера всадницу на молочно-белом коне, стали показывать на неё пальцами, сбиваться в кучки, оживленно о чем-то переговариваясь. Аль-Чориль выпрямилась в седле, гордо вскинула голову, свысока поглядывая на сидящего на невзрачном ослике арранта.
Эврих прикрыл глаза, ослепленные ярким солнцем и сиянием свежеобтесанных мраморных глыб, искрящихся, словно свежевыпавший снег. Ильяс наконец решилась назвать вещи своими именами, и его ужаснула её убежденность в необходимости задуманного, удивляла вера в успех восстания и огорчило, что движет ею желание мести, а не стремление облегчить чьи-то страдания, сделать жизнь обитателей Мавуно чуточку лучше и счастливее.
— Я воочию убедился, что у тебя немало сторонников. У существующей власти же всегда найдутся враги. Рабы рассчитывют получить свободу. Бедные жаждут разбогатеть, способные — приложить свои невостребованные таланты, честолюбивые — выдвинуться, обиженные — отомстить. Но стоит ли все это крови, которая неизбежно прольется во время междоусобицы? — Видя, что Аль-Чориль нахмурилась, аррант понизил голос, стараясь, чтобы тот звучал ровно и бесстрастно. — Да и Кешо, думается мне, решил вторгнуться в Саккарем не от хорошей жизни. Наверное, он тоже хочет видеть свою родину процветающей, вот только пути для достижения славной цели выбирает сомнительные…
— Ты считаешь, что я окажусь худшей правительницей, чем этот выродок? — раздраженно перебила Эвриха Аль-Чориль. — А я вот убеждена в обратном! Хуже, чем правит он, просто некуда! К тому же Кешо должен получить то, что давно уже заслужил своей подлостью и жестокостью!
— То же самое, вероятно, говорил Димдиго, готовясь свергнуть Бульдонэ. То же самое утверждал и Триумвират, собираясь положить конец правлению Димдиго. Они добились своего, однако у ме ня не сложилось впечатления, что с приходом их к власти жизнь в Мавуно изменилась к лучшему. Тысячи людей были убиты, сотни возвысились, так ведь большинству жителей Города Тысячи Храмов, не говоря уже об остальных обитателях империи, ни пользы это, ни радости не принесло.
— Тебя, видно, никогда по-настоящему не обижали, не оскорбляли, в землю не втаптывали! — вскинулась Аль-Чориль, посылая своего коня прочь от каменоломни вдогон обогнавшему их отряду. — Не о чем мне говорить с тем, кому чувство мести неведомо!
— А ведь и впрямь неведомо… — пробормотал Эврих, похлопывая длинноухого по холке. — Мне и в самом деле никогда не хотелось мстить. Ни Хономеру, ни «стервятникам Кешо», ни приближенным Хозяина Вечной Степи…
То есть вспыхивал он жаждой мести часто, но так же быстро и остывал, сознавая, что ею не исправить содеянного. Он понимал чувства Волкодава, страстно желавшего отомстить кунсу Винитарию, прозванному Людоедом, и отомстившего-таки погубителю рода Серого Пса. Однако сам он не смог бы десять с лишним лет жить мечтой о мести. Скорее всего именно чувство необходимости исполнить долг перед предательски убитыми родичами и позволило Волкодаву не сломаться, превозмочь все ужасы каторги, выжить там, где выжить невозможно, но он-то, Эврих, не был венном. И хорошо помнил слова пастыря Непры о том, что надобно отличать зло от носителей зла. Ибо последние, вольно они взяли на себя это страшное бремя или невольно, сами же от него пострадают. И ежели можно кому-то из них помочь, то сделать это не в пример достойнее, нежели предать носителя зла смерти. Вот только не часто злодеи каялись, а в праведников так и вообще ни разу на Эвриховых глазах не превращались…
— Скажи-ка, почтеннейший, — с обычной своей кривой улыбкой обратилась к Эвриху Аль-Чориль, придерживая коня, — а придворного мага Хозяина Вечной Степи ты из каких побуждений к праотцам отправил?
— Из лучших, разумеется, — ответствовал аррант, не слишком-то удивившись тому, что предводительнице гушкаваров стало известно о его похождениях в Вечной Степи. Если капитан «Верволики» говорил о них с Хамданом, то Уруб, называвший себя Малаи, тоже мог слышать его рассуждения и, естественно, пересказал услышанное Ильяс вне зависимости от того, верил он Шарвану или нет.
— Мщение или, скажем, воздаяние по заслугам тоже, на мой взгляд, дело достойное. Но я бы хотела узнать, что двигало тобой, когда ты прикончил Зачахара, уничтожив при этом склад с колдовским оружием и вызвав тем самым дворцовый переворот.
— Ну-у-у… — Аррант замялся, соображая, как бы попроще изложить причины содеянного.
— Если хочешь знать, то гналась я за Газахларовым отрядом не столько ради того, чтобы свести счеты с отцом, сколько для того, чтобы заручиться твоей помощью и поддержкой, — неожиданно сообщила Аль-Чориль, не глядя на собеседника. — Мне нужны твои знания и чародейские способности, и, дабы воспользоваться ими наилучшим образом, я хочу понять побудительные мотивы твоих поступков. Так это не была месть?
— Нет, я убил Зачахара из сострадания.
— Вай-ваг! Вот это лихо! — восхитилась Ильяс. — Слыхала я о чудаках, которые утверждают, что, убивая человека, оказывают ему услугу. Дескать, они сокращают его мучения в этом гадком мире и приближают встречу с Великим Духом, особенно милостивым к невинно убиенным. Однако не думала…
— Я убил Зачахара из сострадания к тем, кого в ближайшее время должно было погубить его Огненное Волшебство! — прервал Эврих насмешницу. — И мне совершенно не было дело до того, что произойдет после уничтожения этого оружия в Матибу-Тагале.
— Тем не менее твой поступок сорвал поход степняков на Саккарем. Почему бы тебе не помочь мне свергнуть Кешо и таким образом отвратить опасность, нависшую над этой цветущей страной?
— Свергнуть Кешо? Но ведь ты просила меня всего лишь отыскать Ульчи! Или ты считаешь мои возможности безграничными, и мне ничего не стоит соединить, например, мостом Мавуно и Аррантиаду? — насмешливо спросил Эврих, хотя на душе у него в этот момент было на редкость паршиво. — В Матибу- Тагале обстоятельства благоприятствовали моим замыслам, но, главное, я не мог не вмешаться. Вооруженных Огненным Волшебством степняков можно было сравнить разве что с прекрасно обученным воином, который занялся избиением детей…
— Бросившись мне на выручку около улицы Оракулов, ты рассуждал точно так же? Кстати, я до сих пор не удосужилась поблагодарить тебя за спасение. — На этот раз улыбка Ильяс, несмотря на шрам в углу рта, не казалась кривой, а голос вместо высокомерия источал мед. — Позволь мне в знак признательности подарить тебе Гальила. Он и правда напоминает бешеный ветер и уж во всяком случае подойдет тебе больше этого осла.
— На выручку тебе я бросился не рассуждая. Помогать же гушкаварам в свержении Кешо у меня нет ни малейшего желания. Я чужеземец, и не пристало мне вмешиваться в здешние усобицы. Что же касается вторжения войска Кешо в Саккарем, то, может, это как раз та встряска, которой не хватает империи. Впрочем, могу посоветовать тебе попробовать связаться с подсылами Мария Лаура, которых, по мнению Хамдана, должно быть в Мванааке хоть пруд пруди.
— О, хитроумный аррант, не пытайся подменить себя теми, кто умеет лишь подглядывать и подслушивать! — лукаво усмехнулась Ильяс и кокетливо погрозила Эвриху пальчиком. — Мы ещё вернемся к этой теме, пока же возьми коня и подумай, как отыскать Мутамак и Ульчи. Если бы только я могла дать ей знать, где меня найти…
— О, хитроумная предводительница гушкаваров! Я лекарь, а не воин, и потому не возьму Гальила — Бешеного Ветра. Еще раз повторяю: ты переоцениваешь мои способности и рискуешь разочароваться во мне. — Эврих помолчал, силясь поймать ускользающую мысль. — Да, вот что я хотел ещё сказать. С чего ты взяла, будто Мутамак желает быть найденной? Если она привязалась к Ульчи, то едва ли будет стремиться к встрече с тобой. Очень может статься, твоей бывшей служанке вовсе не хочется, чтобы «ее мальчик» стал императором. Я бы, к примеру, не взял на себя смелость утверждать, что повелитель Мавуно счастливее рыбака, садовника или пасечника.
