И тихо сделалось за столом.
И содрогнулся в ужасе вуйк Тарас, старейший из Мамалыг.
Не ждал он такого. И не мог ждать.
Каждому унсу ведомы деяния Незнающего, но лишь со слов старейших. Ибо не всякому дозволено читать Книгу; высокий смысл ее способен смутить незрелые умы, а потому рядовым родовичам достаточно знать то, что определят необходимым для знания вуйки родов.
Кто же он, этот светлобородый ватажок горных дикарей, бестрепетно произносящий запретнейшие из словес?!
И вопросил Тарас:
— Кто ты, пане провиднык? И ответствовал Дмитрий:
— Я? Не знаю…
Замерли унсы, прислушиваясь к беседе. Одни бледнели, другие краснели, и мед стекал на столы по мокрым усам, не попадая в рот. При последних же словах, сказанных гостем, теснее прижались друг к дружке бородачи и, словно по команде, закрыли лица ладонями.
— Ты человек? — напрямик спросил Тарас. И ответствовал Дмитрий:
— Я? Не знаю…
Нет, не стоило, положительно не стоило дгаангуаби Коршанскому пить залпом, без закуси, седьмую чарку. И уж вовсе лишней была одиннадцатая. Что уж говорить о тринадцатой?
До крови закусив губу, вуйк собрался с силами.
И отважился:
— Ты — Незнающий?
В голове звенел Бухенвальдский набат, и каждый вопрос отзывался в висках медным стоном.
— Я не знаю, — пронзительно-откровенно отозвался Дмитрий. — Я ни-че-го не зна-ю…
Очи вуйка Мамалыг сузились в незаметные щелки.
— Скажи, провиднык: через кого перепрыгнул Знающий, когда шел гулять к берегам реки?
Дмитрий хихикнул.
Он снова чувствовал себя пятилетним. У него была ангина, он звал маму, но мама не приходила, зато Дед сидел у постели и тормошил его, и загадывал загадки…
Ох, как приятно было их отгадывать!
— Через овечку! — сообщил Дмитрий, хихикнув. — Вот!
Сивая борода пошла волнами.
— Скажи, провиднык: что хранит в постели своей Авос-богатырь?
Нет, ну ничем, совсем ничем этот расплывающийся, раздваивающийся старик не отличался от Деда!
Странно! Неужели все дедки любят задавать такие дурацкие вопросы?
— Ватрушку! — выкрикнул Дмитрий. — А?!
Собственно, можно было не продолжать. Светлобородый ватажок горцев знал все, что надлежит знать Незнающему, и не знал всего остального. Опытный и мудрый, Тарас уже сознавал: лишь два объяснения есть происходящему. Либо Дмитро читал Книгу, либо он и есть Незнающий. Из двух возможностей, как известно, надлежит выбрать вероятнейшую…
И Тарас выбрал.
Поскольку Книга одна и другой подобной нет и он, вуйк Мамалыг, точно знает, что Дмитро не мог взять ее для прочета, значит, он — Незнающий, и никто иной. А в том, что он на прямой вопрос ответил «Не знаю», то разве не так и должно отвечать истинному Незнающему?
И все же еще один вопрос вуйк не мог не задать.
— Скажи, провиднык: чем утолил голод Торопливый? А Дмитрий тотчас откликнулся:
— Утюгом!
— Но что есть утюг? — настаивал вуйк.
Дмитрий задумался. Он честно пытался сообразить. Но не смог. И смущенно признался:
— Не знаю…
Какие еще тут нужны были доказательства?
Один за другим поднимались унсы, и в очах их быстро истаивали остатки хмельной одури. Кривые сабли, прямые кончары и палаши, пистоли и прочая зброя, гремя, звеня и стуча, летела к ногам светловолосого ватажка горных.
Его парубки говорили, что он пришел с неба. Но разве не в небо ушел некогда Незнающий, пресытившись серыми буднями Старой Земли? И куда было вернуться ему, как не к унсам, потомкам своим, свято блюдущим заветы его?
Последней поверх груды железа, возвысившейся почти по пояс взрослому комбатанту, не упала, но почтительно возлегла шипастая булава, знак достоинства наказного отамана.
— Прости нас, Незнающий, — глухо вымолвил вуйк Тарас и утер рукавом сюртука нежданную слезу. — Мы не признали тебя сразу. Но теперь по селениям пойдет весть, и каждый с радостью присягнет тебе.
— Но, господин Мамалыга… — начал было трезвеющий Дмитрий. — Вы не…
И был перебит. Почтительно, но непреклонно.
— Ты богато чого не видаешь, Незнающий. Мы объясним тебе все. Но уже теперь знай, — старый Тарас, гордый вуйк рода, старейший из вуйков, тяжело преклонил оба колена, — мы ждали тебя!
Он протянул к Дмитрию руки, посеченные вздувшимися струйками вен.
— Братие! Гетьману нашему Дмитру Незнающему, с неба вернувшемуся, — слава!
— Слава! Слава! Слава! — загремело подворье.
ТАТУАНГА. Южно-Тихонинские острова. 14 марта 2383 года
Эй, ты! Да, да, тебе говорю! Стой! Ко мне!
Отвечай без размышлений, ты кто, козел или человек?
Ах, человек… Что-то не верится. Если человек, то почему ты еще здесь?!
Сколько там у тебя на кред-карте? М-да, маловато.
Слушай сюда. Беги в банк, снимай со счета и быстро, быстро, чтоб глаза мои тебя не видели, мотай на Татуангу!
Чего-чего? Нет кредов? Так пойди и заработай! Откуда я знаю, как? Как хочешь! Хоть мозгами, хоть руками, хоть задницей. Собирай в переходах, если не можешь иначе, но купи билет — и лети на Татуангу!
Лениво? Ладно, хрен с тобой! Валяй под мост, дождись запоздалого лоха, сунь под нос доходяге «гуппи» или хотя бы перышко, выбери из лопатника все, что найдешь, выруби клиента, чтоб не развонялся раньше времени, — и в космокассы, и рви когти на Татуангу!!!
А то, что потом все равно найдут, опознают и закроют, так ведь это ж, пойми, потом…
И не надо лепить мне насчет каторги!
Каторга, она, конечно, не мать родная. Но поверь: куда бы тебя ни закинуло, братуха, — в симнельские сизые карьеры, или на цибейковые копи Конхобара, или в пропахшую гнильем ерваанскую крытку, где вши, как рассказывают бывалые люди, с блюдце, тебе нигде и никогда ни разу не придет в голову пожалеть о бездарно угроханных годах. В любой зоне ты сойдешь за авторитета, а на воле тебя не осудит ни один из тех, чье мнение для тебя дорого.
Потому что ты перед ходкой побываешь на Татуанге!
А больше я тебе ничего говорить не буду. Думай сам. Потому что ни слова, ни яркие рекламные проспекты, ни стереоролики даже и в малой степени не способны передать, как пружинит под ногами блестящий черный песок, и как сверкают радужные огни ни на миг не закрывающихся заведений, и какие девушки, покачивая почти ничем не прикрытыми бедрами, гуляют по тенистым аллеям парков, совершенно не возражая против плотненького знакомства, а совсем даже наоборот…
