Ему было по нраву летать на вертолете.
Конечно, эту стрекозу не сравнить со стремительным аэромобилем, зато с нее, летящей медленно и низко, все видно как на ладони.
Вот неторопливо проплыл слева по борту мрачноватый каменный остров Натали, обиталище серебристых дисков, хранящий покой архипелага. По флагштоку, издали похожему на карандаш, ползет ввысь трепещущий зеленый лоскуток-вымпел: секьюрити приветствует босса!
Вот мелькнул в отдалении остров Яни, мечта зоологов, единственное место в Галактике, где водятся лысые попугаи, умеющие сочинять нудные стихи по-испански. Их никто этому не обучал, так распорядилась природа. В детстве маленький Юрик любил мучить этих уродцев, но дядя Сережа однажды сказал, что стыдно обижать тех, кто и так уже обижен Богом ..
Вот Волшебная Мормышка, не остров даже, а так, камешек среди океана, но с этого камешка совершенно изумительно ловится рыба.
Один за другим: остров Таки, остров Да, остров Или…
— Алтестово, босс, — грохочущим микрофонным зыком известил пилот, полуобернувшись. — Захожу на посадку!
Стрекоза резко взмыла вверх, на вершину отвесной скалы, растущей из синевы, словно черное дерево, не имеющее ни ветвей, ни кроны.
Толчок. Гул винтов стихает. Шурша, уходит вправо дверца.
Не дожидаясь, пока пилот расправит лесенку, Юрий Валерьевич пружинисто выпрыгивает из чрева машины.
Вот он, весь как есть, остров Алтестово, клык океана. Идеальное место для уединения. Никто не подплывет: у подножия скалы кипят водовороты. Никто не взберется: от волн до вершины сорок метров отвесной стены. А здесь, наверху, самой природой созданная площадка из гладкого, словно отполированного камня, метров двадцати в диаметре.
Строго по центру ее — небольшое круглое здание без окон.
Над платиновой пластиной, преграждающей вход, ослепительно-белой на фоне черных стен, алой смальтой выложены готические буквы, складывающиеся в единственное, наотмашь хлещущее взгляд короткое слово: СМИРНОВЪ.
Юрий Валерьевич судорожно вздохнул, но вздох мгновенно угас в посвисте лихого океанского ветра, гуляющего на вершине скалы.
В последний раз он навещал отца месяц назад и по расписанию должен был вновь появиться в Пансионе к концу апреля. Но так уж повелось в концерне, что ни одно решение, затрагивающее стратегические перспективы фирмы, не могло быть принято без окончательной санкции самого Валерия Павловича. Пресыщенный миром и ушедший из него, великий человек все же не устранился от дел корпорации, и наследник всегда мог рассчитывать на отцовский совет и поддержку.
Разумеется, Смирнова-старшего не беспокоили по мелочам. Но проект «Валькирия» был далеко не мелочью.
Ежась на ветру, Юрий Валерьевич в последний раз придирчиво спросил себя: все ли в порядке? И сам же ответил: да. Все хорошо. Все именно так, как любит отец, чтивший оружие и не терпевший щегольства.
Будь что не так, дядя Сережа непременно поправил бы.
Ветер трепал волосы, упирался в грудь, отталкивал, словно он, вольный ветер, был цепным псом, не за страх, а за совесть стерегущим покой того, кто обитает в Пансионе…
— Ты что? — удивился Юрий Валерьевич. — Сдурел?
Ветер принюхался, сконфуженно фыркнул и умчался прочь.
Он узнал. И литая платиновая дверь тоже узнала. Стоило лишь приложить к ней ладонь, как она покорно уползла в стену, открыв путь. А когда Юрий Валерьевич перешагнул через порог, вернулась на место. Теперь пришедший не мог уйти, пока живущий здесь не наговорится всласть…
Вспыхнул свет, мягкий и рассеянный, и откуда-то издалека почти неуловимо зазвучала музыка. Моцарт! Валерий Павлович всегда обожал великого венца. Горячо и самозабвенно. Даже больше, чем полуавтоматическую «Бокассу-190» с лазерным прицелом и системой оптической коррекции…
— Папа? — негромко позвал Юрий Валерьевич. — Ты спишь?
Окажись здесь каким-то чудом посторонний, он бы скорее всего умер на месте. Потому что в стене, к которой обращался господин Смирнов-младший, отреагировав на голос, распахнулось окошко, открыв взору небольшую нишу, отделенную от мира толстым стеклом.
Более всего она походила на аквариум.
А там, в густой желтоватой жидкости, покачивался, обманчиво равнодушный к происходящему, огромный мозг, поражающий количеством и глубиной извилин. Тоненькие иглы датчиков, вживленных в серое вещество, делали его похожим на облысевшего ежика, но мозг все равно внушал уважение…
Волшебная флейта божественного Вольфганга Амадея запела громче. Замигали, привыкая к свету, видеолинзы над аквариумом. Хрипло, по-стариковски, покашлял динамик, сперва просто так, потом — ожидающе.
Валерий Павлович уже не спал.
— Тебе привет от дяди Сережи, папочка, — сказал Юрий Валерьевич.
И прослезился.
Глава 7. ВРЕМЯ ОТКАПЫВАТЬ КЪЯХХИ
Дгахойемаро. День предвестия бед
Еще только занимаются на горизонте самые первые, тусклые пока что лучи просыпающегося рассвета, а над селениями народа дгаа уже вытягиваются к высокой Выси тоненькие, слабо колеблемые предутренним ветерком дымы. Женщины, встав затемно с циновок, ополаскивают лица и принимаются готовить еду для мужчин, чей черед пробудиться придет позже.
Так повелось издавна, со дней Красного Ветра.
Так было даже и в те минувшие времена, когда слово матерей непререкаемо звучало в Совете.
Нехитра повседневная еда. Неприхотлива. Клейкий рис, чуть сдобренный бумиановым маслом, да зажаренные на раскаленном камне ломти веприны, укрепляющей мужскую силу. В какую хижину ни напросись на завтрак, другого не отведаешь.
Иное дело — приправы. Тут уж каждая хозяйка очага хранит особый секрет. У одной на столе лежат стебли пряной травы, приятно холодящей нёбо, у другой — порошок из корней мангара, пробивающий жаром до костей, третья щедро поливает приготовленную снедь настоем черной ягоды…
И каждая, даже заранее зная ответ, спросит насыщающегося мужчину: по нраву ли ему еда?
А получив в ответ подтверждающий кивок, расцветет гордой улыбкой. Ведь нет большей радости для жены, когда ее супруг одобрит ее искусную стряпню!
— Вкусно, Д'митри?
— Угу-м, — пробурчал Дмитрий, усердно работая челюстями, и Гдламини зарделась, безмерно довольная.
До сих пор ей не доводилось возиться по хозяйству.
Вождю нельзя заниматься повседневными делами, тем паче женскими, даже если и сам он, по прихоти Тха-Онгуа, — женщина. Это дггеббузи Гдламини доселе блюла свято. Да и не привлекала ее возня у очага. На то есть прислужницы…
Но могла ли раньше представить себе девочка Гдлами, какое это, оказывается, наслаждение: собственноручно приготовленной пищей кормить своего мужчину?!
Вот он, ее тхаонги, сидит рядышком. Он уже вернулся с неизменной утренней пробежки (странный
