дано время подумать. Истерика в кабаке вполне простительна, нервы у молодого не железные, да и последствий не было. С этим более-менее ясно. А вот то, что через два с небольшим месяца на орбиту Валькирии выйдет рейсовый космолет, гораздо, гораздо хуже. Кто даст гарантию, что напуганная рудничная шваль не нашуршит в уши отпущенной в увольнение матросне сплетен о происходящем? Никто. А потом кто-то из матросиков по лютой пьяни обронит словцо-другое где-нибудь на транзитном астероиде, понятно приукрасив порядку ради, и там же, конечно, по закону подлости окажется пара-тройка писак пятого разряда, рыщущих по Галактике в надежде найти сенсацию, раздуть ее и выйти в люди. Вот тогда точно — и все. И выхода нет. Точнее, есть выход, один-единственный, но эта спасительная для всех дорожка, к сожалению, находится вне компетенции Генерального представителя Компании.
Ни о чем другом Александр Эдуардович думать уже не мог. Это, и только это занимало его, пока он одевался, готовясь к визиту в присутствие, пока подбирал сорочку в тон, повязывал галстук, пока переходил мостовую, отделяющую административный корпус от коттеджа для руководящего состава, тщательно следя за тем, чтобы не угодить светлой замшевой мокасиной в щедро разбросанное вокруг дерьмо.
Следить было нелегко. Мешали думы.
…Нет иного выхода, кроме как объявить карантин. Чтобы рейсовик скинул грузы и людей, не высаживая экипажа, челноками. В этом случае будет выиграно самое главное — время, целых полгода, бесконечно долгие шесть месяцев. А за такой срок вполне можно разобраться со всеми неувязками и решить все спорные вопросы. В том числе, кстати, и с этим князьком, Левой Рукой толстого кретина, работающего кингом: как ни крути, поднять руку на землянина туземец права не имеет, и на вкус Александра Эдуардовича, эту самую Коньяку (в точности имя князька запомнить было выше его сил) следовало бы для порядка, ну, скажем, распять на главной площади Козы. Увы, и это не так просто. Аборигены обязаны верить, что их царьки и вельможи существа высшие, поэтому с распятием придется погодить; за полгода что-то обязательно придумается.
Сейчас генеральный представитель воспринимал скверно налаженную связь с Центром как милость Господа, в которого, правда, не особенно верил. Даже через транзитные подстанции информация на Старую Землю идет не меньше недели, а если ее попридержать, так не идет вообще. Все, что нужно, в том числе и жетоны погибших, он отправит в Контору с нарочным, ботик доберется до Старой Земли недели за три, он маленький и очень быстроходный… но это второстепенно, потому что самое основное сейчас — добиться объявления карантина…
Как известно со времен, когда люди были умнее, чем нынче, во многая мудрости — много печали. Иными словами, слишком задумываться, переходя проезжую часть, пагубно, число же подтверждениям этой нехитрой истины — легион.
Вот и сейчас подтверждение не замедлило.
Чересчур углубившийся в размышления Александр Эдуардович ощутил вдруг, что, кажется, вступил в нечто липкое, тягучее и невыразимо противное.
Опустил голову. Пригляделся.
Так и есть. Дерьмо. Причем не оолье, это бы еще куда ни шло, поскольку смывается легко, а воняет относительно слабо, и не собачье, которое хотя и вонючее, зато его мало, а — в соответствии со все тем же вселенским законом подлости! — в солидную кучу, оставленную ночным баб'айа, оно же бабайка, зверюгой крупной, но не свирепой, несъедобной, никому поэтому ненужной, почти неизвестной науке в силу пугливости и полночного образа жизни, однако при всем том смердящей совершенно исключительно…
Все. Хана мокасинам.
— Сука! — не сдержавшись, облегчил душу господин генеральный представитель.
Характеристика относилась не к ночному бабайке.
То есть, конечно, к нему, но не в первую очередь. Поскольку с первого же взгляда на балкон второго этажа присутствия было ясно как день, что единственный человек, обладающий правом объявить планету в состоянии карантина, человек, поговорить с которым Штейману следовало любой ценой, и нынешним утром продолжал пребывать в состоянии жесточайшего, уже третий месяц не прекращающегося запоя…
Но самое обидное для генерального представителя заключалось в том, что этому человеку было абсолютно безразлично, что думает по его поводу Александр Эдуардович!
Откровенно говоря, в данный момент глава планетарной администрации, подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис был более всего озабочен поисками пегой свинки тхуй.
Стоя посреди спартански обставленного кабинета, он горестно покачивал большой, коротко стриженной головой и с потерянным видом озирался вокруг, пытаясь сообразить, куда ж могло задеваться зловредное животное?
Вот только что ж была еще здесь, минуты не прошло. Топотала копытцами, бормотала нечто свое, терлась о ногу… а стоило на десяток секунд отлучиться, и нет ее, как не было. Вернее, конечно же, где-то тут она, никуда не делась, не дура же, в копне концов, чтобы из дому сбегать, но вот же, догадалась, куда ходил, обиделась, забилась и носа не кажет. Гордая, понимаешь, протест выражает. Кончай, видишь ли, пить, хозяин…
— Ох, попалась бы ты мне с призывом, свинка вредная, — с мечтательным выражением на лице сообщил двухметровый, весом под двести пятьдесят фунтов гигант, — ты б у меня сортирчики бы почистила…
Никакого ответа.
Мать ее так, перетак и разэтак, да кто она такая, а? Кто она такая, чтоб изгаляться над подполковником? Свинья, и только, да еще пегая. Фу-ты, ну-ты…
— Гри-и-иня-а! Гри-и-инечка! Золотце мое, где ты-ы?
Сюсюканье человека, похожего на отяжелевшего мамонта, было неуместно, как ария Кармен в исполнении гориллы, и он сам прекрасно понимал это, но сейчас Эжену-Виктору Харитонидису было решительно наплевать на все, кроме проблемы наиважнейшей и трудновыполнимой: выманить пегую скотину на свет Божий.
— Гриша! Грицко, а, Грицко, выходи к папе, папа больше не будет, честью клянусь!
Искушенная в подобных ситуациях свинка, несомненно, наслаждалась происходящим, но из укрытия вылезать не спешила, с садистским удовольствием ожидая дальнейшего.
— Гри-и-и-и-и-ша!
Ни один двуногий во всей довольно-таки немаленькой Галактике не мог бы похвастаться тем, что безнаказанно поиздевался над подполковником действительной службы, некогда мастером-инструктором «невидимок», гордостью спецотряда «Чикатило» Эженом-Виктором Харитонидисом. Опасно было, невыгодно, с какой стороны ни поглядеть, и чревато всяческими неприятностями. Но в том-то и дело, что в данном случае речь шла вовсе не о двуногих, а от пегой свинки тхуй главе планетарной администрации за пять лет тесного общения приходилось уже терпеть и не такое…
— Гриш, ну хочешь, мороженого дам? Вишневого! Презрительное молчание.
Губы подполковника изогнулись кончиками вниз, отчего лицо приняло вселенски-страдальческое выражение. Он никак не мог решиться применить самое убойное средство. Он собирался с силами. Ну, если уж и это не поможет…
Эжен-Виктор набрал полную грудь воздуха, помедлил, и, словно в воду с обрыва, ухнул:
— Хода нет…
— Ходиииииииииииииииии с бубей!
Комок ультразвукового визга, словно ядро из катапульты, вылетел из-под табурета, укрытого небрежно сброшенным кителем, рассек воздух, перевернулся, ухитрившись совершить в прыжке нечто вроде мертвой петли, по-собачьи сел на попку, задрал приплюснутый пятачок и деловито спросил:
— Прррреф?
Отказываться было невозможно, такого Григорий не простил бы месяца с два.
— Будет тебе преф, — обреченно кивнул подполковник Харитонидис, — Вечером распишем. Обещаю.
Розово-голубой шарик, радостно хрюкнув, оттолкнулся закрученным хвостиком от пола, подпрыгнул и уютно устроился на руках счастливого владельца.
Итак, вечером придется расписывать пулю. Это не радовало. Эжену-Виктору порядком осточертело
