вслед за ними, как полагается, фавориты. И наконец, во всем своем царственном великолепии даровал верноподданным счастье лицезреть себя Его Величество Муй Тотьяга Первый, милостью Тха-Онгуа и господина Салманова владетельный государь Демократической Нгандвани, повелитель долины, властитель сельвы, протектор плоскогорья и многих иных земель наследник и обладатель.
В скобках отметим: перечень владений, содержащий в полном варианте порядка полусотни топонимов, был утвержден специальной комиссией Компании накануне провозглашения планетарного суверенитета и подозрительно напоминал список рек, селений и холмов, через которые предстояло протянуть уже на треть построенную железную дорогу…
Король, нельзя не признать, был внушителен.
Ничем не напоминал он сейчас оборванного толстяка, выбегавшего час назад на опаленный солнцем плац, дабы поднести почетному зрителю кувшинчик благовонной нцыгви!
Был Его Величество огромен ростом и воистину величествен статью. То есть толст неимоверно, что, по верованиям народа нгандва, неоспоримо свидетельствовало о божественном происхождении. Как всем известно, сказал некогда Тха-Онгуа: чем больше плоти, тем громаднее душа, и это есть неоспоримая истина, не принимаемая разве что горными дикарями дгаа, которые, если разобраться, не могут быть сочтены настоящими людьми…
Не было на властелине ни набедренной повязки, приличной простолюдину, ни бахромчатой мантии, пристойной для высокорожденного. А был на нем полный королевский наряд, предписанный церемониалом двора для особо торжественных выходов.
Тугая резинка удерживала на широких бедрах черные семейные трусы до колен, сшитые по выкройкам из модного земного журнала местными искусницами, голубая майка с плеча самого главы Администрации облекала пухлый торс и обширный, слегка колеблющийся на ходу живот, а на круглой, коротко стриженной голове красовалась огромная, расшитая бисером треуголка, преподнесенная Его Величеству ко дню первой годовщины восшествия на престол коллективом предпринимателей славного города Котлово-Зайцеве.
И сам король, и свита его повергали низкорожденных в благоговейный трепет, сияя на солнце обилием орденов, прикрепленных к одеяниям во всех местах, где только оставалось хоть немного свободного места. Почетные свидетельства доблести и заслуг, собственноручно вырезанные орденоносцами из пустых консервных банок, имели самую разнообразную форму и самые причудливые наименования. И, разумеется, больше всего знаков отличия было у Его Величества, поскольку и консервов от ведомства господина Штеймана легитимному самодержцу Демократической Нгандвани, как правило, перепадало больше.
Воистину, славой превзошел блистательный Муй То-тьяга любого из граждан Нгандвани. Дородством тем более. Не зря же именно его с помощью Могучих избрал Тха-Онгуа, чтобы пасти народ свой и претворять в жизнь замыслы свои…
Мятежен тот, кто посмеет утверждать иное! Ведь даже надменный Рекс, всесильный бой Могуче- го-с-Холодными-Глазами, обладатель настоящей медали «К 50-летию Космодесанта», подаренной в хорошую минуту губернатором, не может сравниться с обожаемым правителем, ибо, хоть положение его недосягаемо высоко, но сам достопочтенный Рекс худ, как щепка, что есть явное свидетельство низкорожденности.
Вновь прогремели трембиты.
И началось.
Александр Эдуардович, слегка оживившись, переменил позу. До основной церемонии теперь оставалось не больше часа. Но сперва предстояло высидеть парад…
Облаченные в одинаковые пижамки, по плацу шли, старательно равняя ряды, сипаи королевской армии. При автоматах, но, разумеется, незаряженных. Боеприпасы туземным войскам выдавались лишь непосредственно накануне военных действий, да еще на стрельбище. Все остальное время непобедимые и легендарные воины Муй Тотьяги Первого посвящали отработке шагистики, под строгим, истинно отеческим присмотром инструкторов из отдела культуры Генерального представительства.
Взвод за взводом шла пехота, и разноцветные стяги, не желающие развеваться по причине безветрия, тяжело хлопали по плечам знаменосцев. Окатывая толпу жарким духом пота, двигались на рысях удалые эскадроны оольницы, ощетинившиеся двузубыми пиками. Гремели колесами по сухой глине пушки, выдолбленные из цельных стволов железного тополя, грозные оружия, способные сокрушить самый прочный частокол и не разрывающиеся даже после второго выстрела…
Толпа зачарованно молчала.
Муй Тотьяга Первый снисходительно улыбался, приложив два пальца к треуголке в знак благодарности верным частям за бесподобную выучку и рвение.
Александр Эдуардович тосковал.
Еще год назад сипайские парады забавляли его. Теперь они навевали зевоту. И Генеральный представитель Компании тихо дремал, не закрывая глаз, под убаюкивающий топот босых ног, а на устах его бродила отстраненная улыбка.
Не «обезьянник» виделся ему в эти минуты, и не жирный кретин-царек, и не шеренги бамбуков, до отказа вывернувших головы направо, а строки письмеца, присланного с последним рейсовиком старшеньким сыном и заученного почти наизусть.
«Во первых строках свово писма довожу до вас уважаемый папинька, — писал сыночек крупными, немного расползающимися печатными буквами, — что жив-здаров чево и вам папинька от всей души жилаю. А у нас писать неочем все па прежему и новово ничево не быват. Ши-пингаур хароший а Нитзхе белая кура без тия вот так говорил заратустра. Папинька а что такое тий если знаете отпишите всенепременно патамушто зачет доцент ставить не хочет вобче а может давай его убьем милый папинька, он злюка вот так. Засим окончаю свое писмо пора на лекцию жду ответа как соловей лета поклон вам милый друг папинька от любящего вас сынка вашево Штейман Геннадия студента вспомогательной группы втарово потока философийсково факультета с приветом…»
Вот ведь какое славное письмо прислал папе Геночка! Доброе и уже почти без грамматических ошибок, даже со знаками препинания. А что ж вы хотите? Мальчик любознательный, усидчивый, весь в отца, да и третий курс философского факультета — это вам, сами понимаете, не ширли-мырли.
Словно наяву видел сейчас господин Штейман Геню-Генусика, опору и надежду свою, его вздернутый носик, мило отвисшую губку, ласково моргающие глазки без ресничек — и не хотелось Генеральному представителю возвращаться в гнусную, пропахшую сипаями действительность.
Нет, не понять, положительно не понять черствым, жестокосердым людишкам, вроде этого злюки- доцента (надо, непременно надо будет заняться им!), какое великое счастье — иметь в семье ребенка- дауна…
Между тем в третий раз всколыхнули трембиты густой воздух истошным ревом. И лицо Александра Эдуардовича мгновенно посерьезнело, вновь став осмысленным.
К столбу, вкопанному строго посреди церемониал-плаца, вели главного героя предстоящего торжественного действа…
Впрочем, нет. Не вели!
Никому не дано право вести высокорожденных.
Канги Вайака, Ливень-в-Лицо, шел к месту казни сам, высоко держа надменную голову. Скулы его были тверды, глаза прищурены, а на плотно сжатых устах гуляла презрительная усмешка. Отсидев почти два месяца под строгим надзором, в глубокой яме, полной кусачих клещей и ядовитых паучков, Левая Рука Подпирающего Высь исхудал и осунулся, но не утратил ни гордости, ни бесстрашия, и единственным, о чем просил он своих охранников, было непременное ежедневное бритье быстро отрастающей бороды. Ничего не скажешь, будь в нем хоть немного больше веса, любой пришедший издалека, не колеблясь, сказал бы: вот он, подлинный король Нгандвани, а вовсе не тот, другой, торжественно восседающий на резном табурете!
На три шага опередив дюжих дубинщиков, почтительно сопровождающих приговоренного, Канги Вайака подошел к столбу, молча обхватил его руками и, по-прежнему не произнося ни слова, позволил робеющим помощникам палача прикрутить себя к шершавому дереву.
И Генеральный представитель Компании, внимательно наблюдая за последними приготовлениями
