С легким сердцем оставив товарищей наслаждаться красноречием Рашалайна, он направился в порт и разыскал там владельцев нескольких рыбачьих баркасов, названия которых упоминали давешним вечером посетители «Счастливого плавания». Потолковав с ними, северянин пришел к самым неутешительным для себя выводам.
Как и предупреждал отшельник, до окончания сезона штормов корабельщики довольствовались ловлей рыбы неподалеку от берега и о сколько-нибудь дальнем плавании не желали и слышать. Понять их было нетрудно — стоящие в гавани утлые суденышки и в лучшие-то свои дни не ходили дальше Нинхуба, а три-четыре больших корабля, принадлежащих богатым бай-баланским унгирам, пережидали неблагоприятное время года в благоустроенных гаванях больших городов на северном побережье Жемчужного моря.
Единственным заслуживающим внимания судном был стоящий на рейде «Кикломор». Но мланго, как известно, никогда не брали чужаков на борт своих кораблей, и Мгал, полюбовавшись имперским красавцем, вновь вернулся к осмотру рыбачьих баркасов. И сколь ни мало он разбирался в кораблях, его скудных познаний все же хватило, чтобы сообразить — ему никогда не отыскать капитана, который согласился бы плыть в Танабаг на таких вот развалюхах. Все они были предназначены для каботажного плавания и давно уже нуждались в серьезном ремонте. Оставались еще, правда, два баркаса, поставленных в доки для починки, но Мгал рассудил, что надобно прежде взглянуть на них — побеседовать с хозяевами он всегда успеет.
Подозревая, что по случаю ярмарки доки будут засупонены, и, пораскинув мозгами, он решил, что есть и другой способ получить необходимые сведения об интересующих его судах. Джамб либо кто-нибудь из его посетителей мог бы толково описать их, однако ни трактирщика, ни рыбаков в зале, как назло, не было, а обращаться с расспросами к зашедшим выпить по стаканчику вина городским стражникам северянин посчитал делом заведомо бесполезным.
Покончив с печеным моллюском и салатом из морских водорослей, Мгал плеснул себе вина из кувшина и попытался представить завтрашний разговор с Джадуаром, от которого он, после посещения порта, не ждал ничего хорошего. Разумеется, ему следовало взять с собой Бемса или Лив, дувианцы разбирались в кораблях не в пример лучше него, но после беседы с Вогуром северянину хотелось побыть одному, и он даже обрадовался, когда увлеченные красноречием Рашалайна товарищи не выразили особого желания идти вместе с ним. Рассказ барра, как это ни странно, произвел на Мгала значительно более тягостное впечатление, чем на Гиля. В душе чернокожего юноши он пробудил надежду на то, что соплеменники его все еще живы, северянина же заставил всерьез задуматься о неуязвимости захватнических планов Белого Братства.
Повествование Вогура о внезапном нападении отряда Белых Братьев на его деревню в мельчайших подробностях совпадало с тем, что довелось некогда услышать северянину от Гиля. Однако захват деревни был лишь началом злоключений чернокожего борца. Далее Вогур рассказал о том, как, отделив взрослых мужчин от остальных жителей селения, их, словно стадо овец, гнали от одной захваченной деревни к другой. И в каждой имелись запасы пищи и воды, везде был приготовлен кров и вырыты отхожие места. Вогур не помнил случая, чтобы кому-нибудь не хватило куска черствой лепешки или глотка мутноватой воды. Он никогда больше не видел своих соплеменниц, но, слушая рассказы женщин с белой, желтой и бронзовой кожей, хорошо представлял себе их судьбу. Их гнали на восток точно так же, как и мужчин-барра, и конец пути был, скорее всего, точно таким же. Мужчин, разбив на десятки, расселили по чужим деревням. Вогура, например, с девятью товарищами поселили в деревне хинтов, тоже разоренной и покинутой своими прежними обитателями. Кроме барра там жили зуты, груанты и осколки еще пяти-шести покоренных Белым Братством племен.
О, жизнь в бывшей деревне хинтов вовсе не была кошмарной! Здесь оказалось поровну мужчин и женщин, а поддерживавшие порядок Белые Братья не отличались жестокостью. Напротив, они снабдили переселенцев самым необходимым для жизни, включая посевное зерно и кое-какие орудия труда, и сообщили, что в первые три года подати с деревни взиматься не будут, а в дальнейшем составят, как и по всей Атаргате, десятую часть урожая.
Поначалу согнанные в селение люди из-за несходства языков не могли объединиться, чтобы расправиться с оставленными надзирать за ними Белыми Братьями, а к тому времени, когда они стали понимать друг друга, прежняя ненависть к захватчикам несколько поутихла. В конце концов те, кому невтерпеж было оставаться в деревне хинтов, ушли из нее, и Белые Братья не особенно старались их вернуть. Остальные же, сообразив, что бежать им некуда, смирились с постигшей их участью. И Вогуру не в чем было их обвинить. Прежняя жизнь кончилась, восстановить ее было невозможно, а мстить… Мстить надо было всему Белому Братству, ибо воины его походили друг на друга, как песчинки на морском берегу, и кто мог определить, которые из них являются кровными врагами? Более того, сами Белые Братья искренне верили, что облегчают жизнь вечно голодным, вечно враждующим между собой дикарям, и, до некоторой степени, они были правы. Ибо бороны и тонги, используемые ими для вспашки, позволяли обрабатывать большие, прямо-таки гигантские поля, а остраго давало сказочные урожаи. Сами надсмотрщики работали наравне со всеми и вели себя по отношению к селянам скорее как братья и учителя, чем как требовательные и жестокие хозяева. Да, собственно, никакими хозяевами они и не были…
— Побег таких, как Вогур, ничего не изменил… — пробормотал Мгал, прихлебывая вино и устремляя невидящий взгляд в окно таверны. Он вспоминал обычаи своего племени, время, проведенное у дголей и ассунов, а также рассказы Гиля о том, что в неурожайные годы барра питались лягушками, насекомыми и горькими кореньями, от которых сильные становились слабыми, а слабые умирали. Если Белые Братья обучали людей, как обрабатывать землю и снимать с нее богатые урожаи, сражаться с ними было трудно, и кое-кто мог бы, пожалуй, назвать их благодетелями… Особенно те, кому не пришлось видеть сожженных деревень и трупы тех, кто пытался сопротивляться поработителям… Хотя, с другой стороны, сражения между дголями и лесными людьми, например, были не менее кровопролитными и, если разобраться, еще более бессмысленными. Груантов обвиняли в людоедстве, а кровавые божества хинтов требовали таких жертв, что о ритуалах этого племени нельзя было говорить без омерзения. Единый Созидатель, которому не слишком ревностно поклонялись Белые Братья, был несравнимо человечнее, чем Самаат барра и Вожатый Солнечного Диска, которого почитало родное племя Мгала…
— Эй, северянин! Будь любезен, разреши-ка наш спор! Вексе говорит, что «змей» и «солнце» означают предающего тебя друга, а по-моему, это измена любимой девушки. — Один из городских стражников ткнул пальцем в разложенные на столе костяные квадратики.
— При чем тут девушка? Это может означать злоумышление против хозяина, беспричинную ревность и даже мланго. Все зависит от того, как легли гадальные кости! И если в основании Серебряного щита выпали «руки», то даже вонючему курнику ясно, что имеется в виду мужчина! — негодующе рявкнул тот, которого звали Вексе, и тоже воззвал к северянину: — Ты только взгляни!
Мгал нехотя поднялся и подошел к столу спорщиков, намереваясь, раз уж они сами к нему обратились, порасспросить их о Джадуаре.
— Если это «руки», а «котел» и «корабль» лежат слева, — он наклонился над столом, вглядываясь в полустертую резьбу гадальных костей, — то, думается мне, это указывает на предателя-мужчину. Но если у вас такое сочетание может означать людей из империи Махаили… — Закончить фразу Мгал не успел. Что-то со страшной силой обрушилось на его склоненную голову, и он ткнулся лицом в стол, рассыпая затейливый узор, старательно выложенный из лживых костяшек.
Предложение Рашалайна провести вторую половину дня в его палатке не показалось Гилю соблазнительным. По совести говоря, он предпочел бы побродить вместе с Бемсом, Лив и Батигар по городу или отправиться с Мгалом в гавань, но отшельник, хитро щурясь, сообщил, что лучший способ хорошо заработать юноше вряд ли представится, а несколько монет не будут лишними в кошле бесприютного странника. Движимый не только желанием заработать, но и поглядеть, как собирается отшельник огрести кучу серебра не выходя из палатки, стоящей позади шатра, где Рашалайн столь красочно вещал о деяниях древних героев и бурях, потрясавших мир в былые времена, Гиль, поколебавшись, принял предложение и очень скоро понял, что раскаиваться ему не придется. Оказалось, немало людей, нуждающихся в совете, помощи и утешении, рассчитывали обрести их в палатке мудреца и, что особенно поразило юношу, готовы щедро оплатить оказанные им услуги. Рашалайн же, несмотря на любовь к уединению, попав в город, развил кипучую деятельность и каждым своим шагом блестяще доказывал, что постижение книжной премудрости нисколько не мешает ему прекрасно разбираться в людских нуждах и чаяниях. Пробыв в палатке совсем немного времени, Гиль увидел, что обещания отшельника не были словами, брошенными на ветер, — успех и в самом деле сопутствует тому, ибо. он умеет давать людям то, что они хотят получить, и едва ли можно считать предосудительными те мелкие уловки, к которым Рашалайну приходится ради этого прибегать.
Провидцу и мудрецу положено иметь восприемников и последователей, и чернокожий юноша с интересом узнал, что еще вчера Рашалайн объявил его своим любимым учеником. Где и почему он прячет остальных учеников и когда Гиль мог стать любимым, если всего несколько дней назад впервые увидел отшельника, старец никому не объяснял, но горожан это почему-то не смущало, и нескромных вопросов они по этому поводу не задавали. Провидцу и мудрецу не пристало принимать солидных посетителей в хламиде отшельника, пусть даже и произведшей на зрителей, во время публичных выступлений, неизгладимое впечатление, и халат из белой парчи, вышитой золотыми драконами, поднесенный Рашалайну хозяином шатра, вскоре дополнили темные сапожки из мягчайшей кожи, широкий кушак черно-белого шитья и великолепный тюрбан, придававший благообразному лицу старца выражение чрезвычайно значительное. Переложенные из холщового мешка в изящные шкатулки пожелтевшие свитки, разнообразные амулеты, талисманы, глиняные и стеклянные флакончики и скляночки вкупе с мешочками толченых трав и прочими неказистыми на вид вещицами уже не напоминали жалкий скарб выжившего из ума старика, они выглядели бесценными сокровищами, один взгляд на которые способен повергнуть простодушного человека в благоговейную дрожь. Кто-то, наконец, должен был прислуживать провидцу и мудрецу, и человек этот, тоже, надо думать, не без ведома владельца шатра, появился в палатке Рашалайна. Им оказалась Зивиримла — смазливая грудастая девица, наряд которой обладал удивительной способностью в нужный момент распахиваться, открывая глазам посетителей зрелище, неизменно отвлекавшее их от творимых отшельником чудес, при подготовке котрых лишняя пара любопытных глаз являлась серьезной помехой.
К чудесам подобного сорта старец, однако, прибегал не часто, и когда дело касалось, например, прочтения гороскопов, толкования снов или выбора камня-оберега, который должен принести удачу заинтересованному лицу, Рашалайн был скрупулезно точен, старателен и дотошен, и составленные им на основании мудреных таблиц рекомендации были в известной степени непогрешимы. Советы его по поводу тех или иных спорных дел отличались здравомыслием и беспристрастностью, а аргументация их, в зависимости от характера посетителя, либо блистала изяществом и простотой, либо была столь сложна, что Гиль быстро терял нить рассуждений хитроумного старца. Впрочем, времени вслушиваться в происходящее за матерчатой перегородкой у юноши не было — твердо решивший сдержать обещание и наполнить кошель Гиля серебром, Рашалайн не оставил его без дела. Со свойственной ему наблюдательностью отшельник успел заметить и оценить лекарские способности юноши и всех пришедших к нему с жалобами на одолевавшие их хвори посылал к своему ученику. Пара ширм, кушетка, плошки и кувшинчики со всевозможными снадобьями, оставленные на низком столике в отведенной Гилю части палатки, доказывали, что старец каким-то образом сумел предугадать согласие юноши потрудиться с ним рука об руку, и тому оставалось лишь прилагать все силы, дабы оправдать доверие неожиданного работодателя.
Он очищал загноившиеся раны, вправлял вывихи, удалял ушные пробки и делал еще кое-какие операции, совершить которые вполне способен как лекарь средней руки, так и простой цирюльник, но помимо этого приходилось ему два-три раза лечить наложением рук и весьма тяжелые хворобы. Больные шли один за другим, тело юноши налилось усталостью, в глазах появилась противная резь, и, когда небо над городом начало темнеть, он громогласно заявил, что больше ни одному страждущему помочь сегодня не в состоянии. Топтавшиеся у палатки люди начали было роптать, но Рашалайн, выйдя на улицу, заверил их, что тоже испытывает настоятельную потребность в отдыхе. К завтрашнему утру, торжественно обещал старец, и сам он и его ученик восстановят силы и окажут всем нуждающимся помощь несравнимо лучше, нежели теперь, когда они валятся с ног от утомления.
Сетуя на собственную невезучесть, слабосилье отшельника и чернокожего целителя, весть о котором уже облетела базарную площадь, небольшая толпа
