У третьего поворота Вольф сразу же обнаружил белую эмалированную табличку: «Катехизис». Он деликатно постучал и вошел. Он очутился в помещении вроде классной комнаты, но без столов, с жесткими изрезанными и издолбленными скамьями и с лампами в эмалированных абажурах на концах длинных шнуров; стены метра на полтора от пола были выкрашены в коричневый цвет, а выше становились грязно- серыми. Толстый слой пыли покрывал все предметы. Сидя за своим столом, худощавый и изящный аббат Гриль изнывал, казалось, от нетерпения. У него была маленькая бородка клинышком и сутана хорошего покроя, рядом с ним на столе лежал легкий черный кожаный портфель. В руках у аббата Вольф без малейшего удивления обнаружил то самое досье, что несколькими минутами ранее листал месье Брюль.
Он протянул свою карточку.
— Добрый день, сын мой, — сказал аббат Гриль.
— Добрый день, господин аббат, — сказал Вольф. — Месье Брюль…
— Я знаю, знаю, — сказал аббат Гриль.
— Вы спешите? — спросил Вольф. — Я могу уйти.
— Вовсе нет, вовсе нет, — сказал аббат Гриль. — У меня бездна времени.
Его хорошо поставленный и слишком изысканный голос досаждал Вольфу, как докучливая побрякушка.
— Посмотрим… — пробормотал аббат Гриль. — Что тут есть по моей части… ага… вот как… вы больше ни во что не верите, не так ли? Ну что же… посмотрим… скажите мне на милость, когда вы перестали верить? Это ведь не слишком трудный вопрос, не так ли?
— Мда… — сказал Вольф.
— Садитесь, садитесь, — сказал аббат. — Возьмите стул вон там… Не спешите, не волнуйтесь…
— Волноваться не о чем, — чуть устало сказал Вольф.
— Мой вопрос вас раздражает? — сказал аббат Гриль.
— О! Ничуть, — сказал Вольф, — просто он несколько упрощен, вот и все.
— Он не так-то прост… подумайте хорошенько…
— За детишек берутся слишком рано, — сказал Вольф. — В том возрасте, когда они верят в чудеса; они жаждут увидеть хотя бы одно чудо, но этого не происходит, — и для них на этом все кончается.
— Но это же не о вас, — сказал аббат Гриль. — Ваш ответ, может, и справедлив для какого-нибудь ребенка… но вы дали мне его, чтобы не углубляться во все сложности, и я вас понимаю… я вас понимаю, но в вашем случае ведь имело место нечто иное… нечто совсем иное, не правда ли?
— О! — сказал Вольф в ярости. — Если вы столь хорошо обо мне осведомлены, то вся история вам уже известна.
— И в самом деле, — сказал аббат Гриль, — но что касается меня, я не вижу никакой надобности просвещаться на ваш счет. Это вас касается… вас…
Вольф пододвинул к себе стул и сел.
— Уроки катехизиса у меня вел аббат вроде вас, — сказал он. — Но его звали Вульпиан де Нолэнкур де ля Рош-Бизон.
— Гриль — не полное мое имя, — сказал аббат, любезно улыбаясь. — Я обладаю также и дворянскими…
— И ребятишки отнюдь не были равны в его глазах, — сказал Вольф. — Его сильно интересовали те, кто был красиво одет, и их матери тоже.
— Что не может послужить решающим доводом к неверию, — примирительно сказал аббат Гриль.
— Я слишком верил в день моего первого причастия, — сказал Вольф. — Я едва не упал в церкви в обморок. И отнес это на счет Иисуса. На самом деле, все это, конечно же, из-за трехчасового ожидания и спертого воздуха, и вдобавок ко всему я просто подыхал от голода.
Аббат Гриль рассмеялся.
— У вас на религию озлобленность маленького мальчика, — сказал он.
— У вас религия маленьких мальчиков, — сказал Вольф.
— Вы же не компетентны судить об этом, — пожурил аббат Гриль.
— Я не верю в Бога, — сказал Вольф.
Он помолчал несколько мгновений.
— Бог — это враг производительности, — сказал Вольф.
— Производительность — это враг человека, — сказал аббат Гриль.
— Человеческого тела… — парировал Вольф.
Аббат Гриль улыбнулся.
— Все это не сулит нам успеха, — сказал он. — Мы с вами сбились с пути, и вы не отвечаете на мой вопрос… вы не отвечаете…
— Меня разочаровали внешние формы вашей религии, — сказал Вольф. — Слишком уж все это произвольно. Манерничание, песенки, красивые костюмы… что католицизм, что мюзик-холл — все одно и то же.
— Перенеситесь в свое духовное состояние двадцатилетней давности, — сказал аббат Гриль. — Давайте, я же здесь, чтобы вам помочь… священник или не священник… мюзик-холл, это тоже очень важно.
— Ни за, ни против аргументов нет, — пробормотал Вольф. — Либо веришь, либо нет. Я всегда стеснялся войти в церковь. И всегда испытывал стеснение, глядя, как люди, годящиеся по возрасту мне в отцы, преклоняют колени, проходя мимо маленького шкафчика. Это заставляло меня стыдиться своего отца. Я не общался с дурными священниками, о которых понаписано столько гнусностей в педерастических книгах, я не присутствовал при несправедливости — я едва ли сумел бы ее распознать, но я стеснялся священников. Может быть, из-за сутаны.
— А когда вы сказали: «Я отвергаю Сатану, его порождения и мирские наслаждения»? — сказал аббат Гриль.
Он пытался помочь Вольфу.
— Я думал о мирских наслаждениях, — сказал Вольф, — это верно, я уже не помню… о конфетах в полосатых бело-зеленых фантиках… и о варенье… из райских яблочек. Знаете, я едва усвоил самые азы катехизиса… При моем воспитании я не мог уверовать. Это была просто формальность, чтобы получить золотые часы и не встречать препятствий для женитьбы.
— А кто заставлял вас венчаться в церкви? — сказал аббат Гриль.
— Это позабавило друзей, — сказал Вольф. — Свадебное платье для жены и… уф! мне все это надоело… меня это не интересует. И никогда не интересовало.
— Не хотите ли взглянуть на фотографию Господа Бога? — предложил аббат Гриль.
— Фото, а?
Вольф посмотрел на него. Тот не шутил, внимательно-услужливый, нетерпеливый.
— Я не верю, что у вас таковая имеется, — сказал он.
Аббат Гриль запустил руку во внутренний карман сутаны и извлек оттуда красивый бумажник из крокодиловой каштанового цвета кожи.
— У меня их тут замечательная серия, одна лучше другой… — сказал он.
Он выбрал три штуки и протянул Вольфу. Тот пренебрежительно их обследовал.
— Так я и думал, — сказал он. — Это мой однокашник Ганар. Он всегда корчил из себя Господа Бога — и в школьных спектаклях, и просто на переменах.
— Так оно и есть, — сказал аббат. — Ганар, кто бы мог подумать, не так ли? Это же был лентяй. Лентяй. Ганар. Господь Бог. Кто бы мог подумать? Вот, посмотрите эту, в профиль. Она более четкая. Припоминаете?
— Да, — сказал Вольф. — У него была здоровенная родинка возле носа. Иногда он пририсовывал ей на уроках крылышки и лапки, чтобы думали, что это муха. Ганар… бедолага.
— Не надо его жалеть, — сказал аббат Гриль. — Он прекрасно устроился. Прекрасно.
— Да, — сказал Вольф. — Устроился хоть куда.
Аббат Гриль спрятал фотографии обратно в бумажник. В другом отделении он нашел маленький
