пристойно!
Тучный Франкон, все еще в нарядной, расшитой жемчугом ризе, сидел на резной скамье в нише окна, задумчиво перебирая четки, и наблюдал за Эммой. Она осталась такой же порывистой и нетерпеливой, однако перемены, происшедшие в ее жизни, все же оставили на Птичке из Байе свой отпечаток — что-то более женственное, мягкое проступало в чертах лица, появилась изящная плавность в движениях, исчезла сердитая затравленность во взгляде. Даже в том, как она гордо несла свою небольшую аккуратную головку, уже не было строптивости, а сквозило некое благородство и достоинство.
— На каком ты месяце, Эмма? — вдруг просто спросил Франкон.
— Что?!
Она резко остановилась, потом потупилась, покраснела. Стала машинально оглаживать волосы.
— Весь Руан только и говорит что о ребенке, какого я жду от Ролло, — смущенно, как бы оправдываясь, говорила она, — однако мне неловко, что вы так вот, в упор спрашиваете меня.
И через миг, выдохнув, добавила:
— На четвертом.
Она стояла перед ним тоненькая, как шелковинка, в платье из ярко-голубого фризского сукна с богато украшенным серебряной вышивкой оплечьем, с нашитыми драгоценными камнями, заменявшими нашейные укращения. Так же богато была украшена и широкая кайма свободных, длиной лишь до локтя рукавов, из-под которых спускались до запястья белоснежные узкие рукава нижней туники.
Широкий, сверкавший крупными драгоценными каменьями пояс подчеркивал все еще удивительно тонкую талию. Голову покрывала легкая белая вуаль, длинные концы которой были отброшены на плечи. Лоб украшал тонкий золотой обруч, украшенный над бровями блестящим, удивительно красивым камнем — сапфиром в форме звезды.
— Почему вы так на меня смотрите, преподобный отче?
Епископ вдруг смутился, поняв, что восхищенно любуется земной красотой своей духовной дочери. Воистину, одежда красит человека, хотя эта рыжая девушка всегда была дивно хороша — сливочно-белая кожа, тонкий прямой нос, нежные линии подбородка, точеная шея.
Франком вдруг словно заново ощутил все очарование этого Светлого Воскресения в конце апреля, тихое помещение скриптория будто наполнилось запахами и голосами весны — долетавшим из сада ароматом обильно цветущего шиповника и левкоев, чуть сыроватым запахом вчерашней золы из пасти очага, благовестом колоколов в этом городе язычников, нежными трелями зяблика.
Эмма просто-таки источала шальную жизненную энергию, силу пробуждения природы, которая гонит из оттаявшей земли прекрасные весенние цветы, запах которых туманит разум, и Франкон, вначале настроенный сурово отчитать свою духовную дочь за отступничество и грех языческого обряда, Франкон, этот циник и рассудочный эрудит, вдруг смягчился, отвел взгляд, заморгав на солнечные блики на водах Сены.
Эта девушка была сама весна, прекрасная и чарующая, легкокрылая мечта, несущая с собой неутолимую страсть и красоту. На эти ли хрупкие плечи взвалить непосильную ношу, с какой не могли справиться .и опытные мужи, пытавшиеся убедить в догматах христианской веры закоренелого язычника, варвара и завоевателя Ролло Нормандского?!
Франкон машинально следил, как за окном лохматая бурая лошадка тащила к мельнице воз с зерном.
— Садись, Эмма. Если ты не против, то мы немного вспомним урок из Алкуина.
Кажется, она была несколько озадачена. Присела, по-детски сложив, как в прежние времена, руки на коленях. Франкон невольно улыбнулся. Жена правителя Нормандии — та же быстроногая девочка с блестящим взглядом на свежем личике. И вместе с тем, как быстро вошла она в роль — откуда появилась эта уверенность в походке, это царственное величие осанки?
— Что есть весна? — коротко спросил Франкон.
— Живописец земли, — быстро ответила Эмма.
— Что такое тело? — допытывался епископ.
— Жилище души, — просто и четко отзывалась Эмма.
— Что такое год?
— Колесница мира.
— Что такое слово?
— Изменник души.
— Как помещен человек?
— Как свеча на ветру.
«Истинно так, — про себя подумал епископ. — Дунул ветер — и нет жизни». Он неожиданно вспомнил о юноше, с которым обучал Эмму по урокам Алкуина, — младшем брате Ролло Нормандского Атли.
Ведь когда-то Ролло привез рыжую красавицу Птичку тому просто в подарок, как воинский трофей. Ролло уже тогда менялся в лице при одном взгляде на Эмму, но не смел отнять подарок у брата. А Атли был так слаб, так болен… Теперь же его нет на белом свете, и эти двое смогли наконец соединиться. Наверное, они в глубине души испытывают угрызения совести за то, что лишь смерть Атли позволила им быть вместе.
— Вы думаете об Атли, брате Ролло? — посерьезнев, спросила Эмма.
Франкон вздрогнул.
— Ты стала проницательной, Птичка. — Она грустно улыбнулась.
— Не в этом дело. Вы ведь глаз не сводите с места подле меня, где всегда сидел Атли.
И она поведала епископу о последних днях Атли. Он стал христианином, и столь же искренним, сколь непримиримым язычником оставался Ролло. Он знал, что скоро умрет, и попросил, чтобы его погребли на горе Мон-Томб в обители Архангела Михаила. А перед смертью Атли страстно желал видеть старшего брата, великого Ру, чтобы уговорить его принять веру истинного Бога.
— Им так и не суждено было еще раз встретиться на этом свете, и это очень горько, ибо последняя их встреча произошла во вражде из-за меня. А я так и не осмелилась сказать Атли, что ношу дитя от его брата!
Чем больше говорила Эмма, тем больше мрачнел Франкон. Воистину, будь Атли не таким слабым и женись он на Эмме… Епископ вдруг почувствовал, как чудесное очарование от присутствия рыжей Эммы бесследно, как дым, развеивается. Он вновь стал суровым христианином, главой христиан нормандских земель, ответственным за их судьбу. И эта молодая женщина, что сидит перед ним, хрупкая и на вид беззащитная, все же смогла добиться своего и приручить такого хищника, как Роллон. Что ж, если она добрая христианка, то должна не забывать о своем святом долге и заставить Ролло принять крещение, а с ним — и весь этот край. Ведь была же в землях франков Клотильда Бургундская, приведшая к купели варвара Хлодвига[1].
— Итак, ты сегодня счастлива, дочь моя? — опустив глаза на зерна четок, спросил Франкон.
Лицо Эммы засияло прямо-таки ослепительным светом счастья. Но Франкону было уже не до земных прелестей своей духовной дочери. Долг должен быть сильнее сиюминутных колебаний уступчивой души.
— Итак? — Он строго-вопросительно чуть приподнял подкрашенную бровь.
— О! — Она вздохнула так, словно само дыхание приносило ей радость. — О, даже в раю ангелы небесные не ведают такой радости, как у меня сейчас.
Франкон невозмутимо пожевал губами.
— Мне горько осознавать, как мало людей воспринимают земную жизнь лишь как временную суть, как подготовку к истинной жизни в небесном чертоге. И учти, Птичка, что когда настанет твой час вступить в вечность, ты будешь там одна, ибо для человека, которого ты так любишь, доступ туда будет закрыт.
Он увидел, как погасли огоньки в глазах Эммы, и ощутил что-то похожее на удовлетворение.
— Так-то, дитя мое. И если ты христианка, если ты желаешь добра своему возлюбленному, ты ни на миг не должна забывать: главный твой долг — спасти душу своего избранника.
Эмма судорожно сглотнула.
