глупышка, на кого заглядывается? Сам-то он опасался, что знает.
Он постарался отвлечь себя делами. Надо было посетить несколько имений приверженцев короля, у которых следовало взимать штрафы, заехать в одну усадьбу, где недавно исчезла дочь хозяев — как подозревал Стивен, ее попросту пришиб отец семейства, уличив в близости с местным сквайром, — а также договориться о покупке шерстяной мануфактуры. Но охотнее всего он побыл бы один. Поэтому прямо посреди пустошей он остановил коня, пустил его пастись и, сев на кочку, глубоко задумался.
Да, он подозревал, кем мог оказаться Чарльз Трентон. И если он не ошибается, как поступить тогда? Исполнить долг и навлечь немилость на дом невесты, укрывшей того, кого ловит вся полиция Кромвеля, а кроме того, поступить вопреки своей совести? Ибо если ранее он безоговорочно поддерживал парламент, то теперь его взгляды претерпели сильные изменения. Он уже понял, что за всеми речами парламентариев о свободе и справедливости стояли только корысть и расчет. А ведь как он им верил поначалу!
Он увлекся новыми идеями, еще когда учился в Кембридже, куда его отправили получать образование родители. Кембриджский университет был пронизан духом протестантизма, и на юном Стивене это не преминуло сказаться. Когда по окончании учебы он вернулся домой, то только и говорил, что король попирает старые английские вольности и хочет править, не созывая парламент. Уже тогда Стивен сошелся с пуританами, но это не мешало ему иметь пару хорошеньких любовниц и заигрывать с дочерью лорда Робсарта. Когда началась война, он сразу же вступил в парламентскую армию. Ему казалось, что он борется за правое дело, и даже те неудачи, что поначалу преследовали сторонников парламента, не погасили его пыл. Как ни странно, первые сомнения стали рождаться, когда они начали побеждать. Стивен задумался над тем, что король Карл все же монарх этой земли, а они попросту мятежники, восставшие против него; но тогда подобные мысли посещали его редко.
Он служил в армии Ферфакса, видел восходящую звезду Оливера Кромвеля и преклонялся перед гением этого человека. Но война… Они ведь убивали таких же англичан, как и сами, и в этом Стивен видел величайшее зло, что бы ни говорили их капелланы. Он восстал против мракобесия, какое несли с собой пуритане, потому что видел, как солдаты врывались в церкви, разрушали алтари, сжигали украшения, и вздрагивал, когда их топоры крошили распятья. А потом была победа под Нэйсби, когда он вновь встретил Еву, а позже помог ее отцу разыскать тело сына. Тогда у него впервые состоялся откровенный разговор с Дэвидом Роб-сартом, и он понял, что барон, как и он, сомневается в правоте их дела. Барон тогда оставил армию, Стивен не смог. Им еще владели честолюбивые помыслы, он был повышен в чине, а покровительство дяди Гаррисона сулило ему блестящую военную карьеру. Он остался и увидел воочию, как постепенно рушатся его идеалы.
В то время Стивен был охранником младших детей Карла I — Джорджа, Елизаветы и Генри — и порой сопровождал их на свидания к королю. С детьми этот властный сухой человек становился мягким и добрым, играл с ними, как обычный фермер. Но с остальными он был предельно сдержан. Стивен не мог понять той преданности и любви, какие прямо светились в глазах личных слуг его величества. Его, не привыкшего склоняться перед власть имущими, это поначалу раздражало. Конечно, король был всегда предельно вежлив в обращении, никогда не позволял себе повышать на них голос и все же всегда умел дать понять, что он — существо высшее. Однажды Карл Стюарт обратился к нему и двумя-тремя словами выразил признательность, что Стивен так добр и предупредителен с его детьми. Он протянул руку для поцелуя — высшая милость в былые годы. Но Стивен был сторонником парламента, и лишь вежливо поклонился, делая вид, что не заметил протянутой руки. Король удалился, словно ничего не произошло — маленький, изыскано одетый человек с величественной осанкой. А камергер его величества едва ли не кипел от злости. Слепая собачья преданность, думал тогда Стивен. Потом он стал узнавать кое-какие детали. Так, когда у того же камергера заболела жена, Карл, которого еще содержали чисто по-королевски, распорядился прислать к ней своего личного лекаря, а когда горничная случайно разбила дорогую вазу и зашлась плачем, король лишь пожал плечами и подал неудачливой служанке свой платок с королевским вензелем. Постепенно Стивен стал понимать привязанность к венценосному господину этих людей и даже сам проникся симпатией к царственному пленнику.
Однажды, когда Стивен привел к нему детей и Карл гулял с ними в саду, Стивен увидел, как на примыкавшей к парку террасе появился сам Оливер Кромвель. Какое-то время он глядел на августейшее семейство и даже умильно прослезился. В руке у него был свиток. Когда он подошел к Карлу и протянул его, то держался даже почтительно; потом голоса стали громче, но Стивен стоял слишком далеко, чтобы разобрать слова. Король коротко отвечал, был сдержан и спокоен, что составляло значительный контраст рядом с беснующимся генералом Кромвелем. Стивену в какой-то миг даже показалось, что Оливер был готов ударить короля, и невольно поспешил к ним. Он даже разобрал последнюю фразу Карла I:
— Без меня вы ничего не сможете сделать. Если я вас не поддержу, вы погибнете.
Король знал, что говорил. Пленение его особы многих взволновало в королевстве. Ибо, что бы ни постановил парламент, без подписи короля это не будет считаться законным. Но Карл решительно отвергал те унизительные требования, какие вынуждал его подписать парламент, свято верил в свою власть от Бога и не желал становиться марионеткой военных диктаторов.
Поэтому Кромвель и злился. Ведь без согласия с королем банкиры из Сити не выделят ему денег, роялисты не сложат оружия, а шотландцы вторгнутся в страну. Невысокий бледный человек с кроткими глазами и слабой складкой губ оставался непреклонен, Кромвель ушел в ярости. Уходя, он повернулся так резко, что задел по ноге короля эфесом шпаги. Стивен видел, какой ненавистью было искажено лицо Оливера Кромвеля. Карл I стоял меж ним и властью, а Кромвель слишком многого достиг, чтобы идти на попятную.
Вечером Стивен видел, как принц Джеймс спустился из окна по связанным простыням, но не поднял тревогу. В темноте мальчик почти налетел на него и едва не закричал от страха, но Стивен лишь повернулся и ушел. Зная нрав Кромвеля, он понял, что детям грозит опасность, поэтому был даже доволен, что второй сын Карла I окажется на свободе.
Побег Джеймса Стюарта наделал много шума. Стивен впал в немилость, и его услали в Понтефракт, одну из крепостей на севере Англии, которую все еще удерживали роялисты. Но, к своему изумлению, он попал в абсолютно мирную обстановку. Осада крепости велась вяло, осажденные часто покидали крепость, и зачастую можно было видеть, как «брат круглоголовый» братался с «братом кавалером»; общие обеды и визиты друг к другу тут не были редкостью. И Стивен вдруг понял, как он тоскует по мирной жизни, вспомнил старые добрые времена, и, хотя его послали ускорить наступление на Понтефракт, он не предпринял ничего, чтобы нарушить установившуюся там идиллию. Более того, когда в ставку под Понтефракт прибыл суровый фанатик Рейнсборо и стал требовать возобновления штурма крепости, Стивен использовал все имеющееся у него влияние, чтобы Рейнсборо услать как можно дальше.
Да, время, проведенное под Понтефрактом, было самым светлым воспоминанием Стивена за годы войны. А потом пришел приказ от его дяди Гаррисона прибыть в Лондон.
— Мы отправляемся за Карлом Стюартом, — заявил дядя прибывшему племяннику. — Он находится в заключении на острове Уайт, и у меня есть постановление парламента доставить его в Лондон для суда.
Стивен с трудом проглотил ком в горле.
— Не ослышался ли я, ваше превосходительство? Вы сказали, что помазанника Божьего собираются судить? Но кто? Кто посмеет судить человека, который может держать ответ только перед Господом?
Дядя хмуро посмотрел на него.
— Странные речи для полковника республиканской армии, Стивен. Довольно, мы выезжаем завтра на рассвете.
Короля везли с острова Уайт спешным маршем, и генерал Гаррисон всячески старался притеснять короля, стремясь показать, что он ничем не отличается от обычного преступника. На пути кортежа то и дело собирался народ, люди сочувствовали, плакали, тянули к королю детей. Но едва Карл протягивал для благословения скованные кандалами руки, как генерал Гаррисон велел ускорять ход конвоя, и они проносились мимо толп крестьян, обдавая их грязью из-под копыт.
В Лондоне Карла содержали в унизительных и суровых условиях. Белье ему не меняли, при нем оставили лишь одного слугу; камин почти не топили, а еду подавали остывшей. Карл не жаловался и даже в таком унизительном положении умудрялся сохранять удивительног достоинство. И все же он сильно
