меньше недели, и молчать дальше было нельзя. Сегодня же он сообщит жене и дочери грустные новости.
Часть 1
Глава 1
Детство Бесс проходило в большом губернаторском доме на Ямайке. У нее были няня-негритянка, собственный пони и щенок. Еще у нее был свой маленький садик, где росли дикие перцы с крупными сердцевидными листьями и муравьиное деревоnote 2. Против муравьиного дерева мама почему-то возражала, и вскоре его вырубили.
Больше же всего Бесс нравилось слушать страшные и чудесные сказки дядюшки Нэдаnote 3, который частенько навещал ее отца. В этих сказках храбрые и сильные моряки плавали на далекие острова, переправлялись через бурные реки в коробах, сделанных из лошадиных шкур, с одной-единственной пушкой разгоняли многотысячное вражеское войско. Должно быть, это была волшебная пушка, и она непременно должна была говорить со своим бравым канониром человечьим голосом. А как же, ведь понятно, что на самом деле так не бываетnote 4.
Когда Бесс стала немного старше, она узнала, что многое в этих сказках было правдой. Дядюшка Нэд приносил папе множество портовых новостей — все, что можно услышать в кабачках, куда стекаются моряки со всего света. Дядюшка Нэд и сам был хозяином такого кабачка и знал все новости на свете.
— А потом, нагруженные золотом, они плыли к проливу Дрейка, и по дороге часть матросов спустила все свое золото в кости своим товарищам. И вот — представляешь, Питер? — они стали требовать от капитана, чтобы он разворачивался и снова вел их грабить Панаму. А те, кто выиграл, кричали, что они устали и хотят законно прокутить свои кровные денежки. И тут — ты ни за что не догадаешься! — они встречают другой корабль, находящийся в том же положении. И они меняются — все выигравшие переходят на один корабль, а все проигравшие… так сказать, овцы от козлищ… — Нэд закатился хохотом и оборвал рассказnote 5.
— Да, в наше время это было бы невозможно, — сказал отец. — Помнишь — «Игра на деньги в кости и карты на борту во время похода карается…»
— А женщины! — воскликнул Нэд. Помнишь — «А ежели простой матрос или офицер проведет на корабль переодетую женщину или мальчика, наказание ему определяется — смерть».
— Дисциплина была строже. Я помню, как сам приказал расстрелять двоих по жалобе, поступившей от населенияnote 6, — отвечал отец. — И правильно, нечего не вовремя ронять имя флибустьера.
— Ну, ты-то сам никогда не был пай-мальчиком, — говорит Нэд, что-то припоминая.
— Положим, никто из нас не был пай-мальчиком, — говорит папа и почему-то оглядывается, — но — видишь ли, Нэд, мне никогда не поступало жалоб на меня, а это, согласись, меняет дело.
— Ну еще бы, — говорит Нэд, и его единственный глаз округляется.
— Ты, кажется, смеешся надо мной? — добродушно интересуется папа.
— Да ни в жисть! — клятвенно произносит Нэд. — Если кто над тобой когда и смеялся, так только твоя любимая госпожа Фортуна. Это не ее, случайно, древние изображали с завязанными глазами, в одной руке — розги, в другой — топор?
Папины руки, набивающие трубку, замирают. Отсмеявшись, он говорит:
—Ну что ж, ты прав — в конечном итоге я получу от нее либо то, либо это. Но не сейчас еще, я надеюсь. А сейчас, извини, у меня дела. Можешь взять Бесс и прогуляться в город — обратно я жду ее к восьми склянкам.
— Папа, а что такое пай-мальчик? — спрашивает Бесс.
— Это такой мальчик, который пищит от любой царапины, как ты, — не задумываясь, отвечает папа.
Да, ясно, что папа не может быть пай-мальчиком. Бесс твердо решает, что и она никогда не будет пай-мальчиком.
Порт был наполнен запахами разогретого солнцем дерева, смолы, фруктов, перца и ванили, сухого табака, шкур, свежей и вяленой рыбы, водорослей и многого-многого другого. Крытые пальмовыми листьями склады никогда не пустовали. Оживленная суета большого порта нравилась Бесс. Здесь грузились и разгружались разнообразные суда и суденышки: барки, флейты, каракки, иногда даже огромные галеоны. И, конечно, почти всегда здесь находилось два-три военных фрегата. На одном из них иногда плавал отец, и тогда на нем поднимали его личный флаг. Нэд частенько водил сюда Бесс, ведь он здесь был почти свой. Здесь штурманом служил его старый приятель, Джереми Питт, а старшим канониром был второй его друг — тоже Нэд, Нэд Огл. Мама без страха отпускала Бесс с дядей Нэдом. «Я уверена, что с малышкой ничего не случится, когда она с вами», — говорила она. -«Будьте спокойны, мэм»,
— отвечал Нэд.
Конечно, мама не была бы столь спокойна, если бы видела свою дочурку. К десяти годам не осталось такого места на корабле, где бы Бесс не побывала. Даже папа иногда говорил дяде Нэду: «Ты знаешь, мне всегда казалось, что молодая леди должна получать какое-то другое воспитание». -«Да, но вот беда — ты не знаешь, какое,» — отвечал тот. А уж звучные словечки морского лексикона были для Бесс совершенно естественны: «Кулеврина», «Пиллерс», «Шпигат».
— Вот посмотри, — говорил Нэд, — этот флейт построен в Голландии: видишь, какие короткие реи? Осадка у него небольшая, и это очень хорошо для голландских портов; но и у нас есть места, где только такой утенок и проскочит.
Сам отец научил Бесс латыни, испанскому, французскому и основам хирургического искусства. «Вот уж точно не занятие для молодой леди», — замечал Нэд. Практиковалась Бесс, конечно, только на домашних животных, но уж зато ни один покусанный собачий бок и ни одна сломанная лапа не миновали ее рук.
К десяти годам вся эта свобода кончилась — папа выписал из самой Англии настоящую гувернантку, которая знала, какое воспитание должна получать молодая леди. Теперь все время Бесс оказалось заполнено по минутам. Оказывается, настоящей леди быть не менее трудно, чем портовым грузчиком или ловцом жемчуга. Впрочем, у Бесс никогда не было возможности провести качественное сравнение. О походах в порт пришлось забыть, так же как и о возне с лягушками, щенками и цыплятами. Правда, осталась верховая езда. Как-то вдруг она стала единственной областью, где гувернантка теряла свою власть. Кроме того, бывало забавно, обмахиваясь пропахшими лошадиным потом перчатками, ввалиться в пыльной амазонке в гостиную, где маменька как раз угощает супругу майора Мэллэрда кофе со сливками, где деликатно позвякивают чашечки драгоценного китайского фарфора и где идет бесконечный и неспешный разговор о воспитании детей. «Боже, Бесс, скорей иди переоденься! — Извините ее, дорогая, я же говорила вам, что…» — «Не стоит извиняться, дорогая, я так хорошо понимаю ваши трудности!..» Конюшней заправлял отставной кавалерист и бывший пират Джон Рэй, знавший Блада еще со времен рейда на Маракайбо. В дальнем конце длинного ряда денников размещались четыре громадных вороных жеребца — парадный выезд Его Превосходительства. В ближнем же от входа конце стояла караковая кобыла мамы и маленькая лошадка Бесс. С некоторых пор мама почти не выезжала верхом, предпочитая легкий экипаж, в который запрягали пару гнедых. На караковой же Джон каждое утро сопровождал Бесс на прогулке. Кроме того, не менее трех раз в неделю он давал ей уроки на заднем дворике, устланном соломой.
Однажды папа вышел во дворик, где она уже больше пятнадцати минут раз за разом поворачивала по команде Джона, заставляя лошадку менять ногу.
— Мягче повод. Ниже руки. Энергичнее. Мягче. Мягче!!! Еще раз. Плечи свободнее. Корпус назад.
