заказывали только картошку.
Полковник Шварцбек недолго оставался у нас. Его перевели обратно в Вену, в какой-то автомобильный парк. Вряд ли солдаты сожалели о его уходе — он был с ними не в лучших отношениях, чем владелец хлопковой плантации с батраками.
Полковник почти не знал своих солдат и постоянно путал фамилии.
Его преемником стал пруссак, по фамилии фон Брюкнер. Этот вскоре запомнил фамилию каждого солдата; тем не менее его отношения с ними были не лучше, чем у его предшественника. Но он охотно ел картофель. Так что мы были снова в своей среде. В остальном Брюкнер полностью соответствовал моему тогдашнему представлению о настоящем солдате. Это был строгий командир. Однажды он отвел меня в сторону.
— Вы из рядовых выдвинулись в офицеры?
— Так точно, господин подполковник!
— Когда вас произвели?
Я подробно доложил.
Он осмотрел мою смешанную форму; я все еще был в форме обер-фельдфебеля с пришитыми офицерскими петлицами и погонами и носил одолженную у товарища фуражку с серебряным шнуром.
— Быстро все это смените! Прикажите портному сшить вам мундир и тогда представьтесь мне снова!
— Так точно, господин подполковник!
Я стал теперь офицером, но не должен был произносить ничего другого, кроме «так точно», лишь с легким поклоном и держа руку у козырька — как был обучен. Если командир был настроен благожелательно, он небрежным движением отводил мою руку от фуражки, Он был настроен благожелательно и так закончил разговор:
— Я буду иметь вас в виду.
Через несколько недель он командировал меня на курсы ротных командиров в школу танковых войск в Вюнсдорфе под Берлином. Здесь я был обучен тому, чему меня не мог обучить упомянутый мною адъютант в Рейнской области.
В Вюнсдорфе придавалось гораздо меньшее значение обращению с графинями и отвешиванию поклонов; здесь готовились к совсем иному «танцу», о котором мы еще не имели представления.
Когда я вернулся с курсов, мне по-прежнему казалось, что Гитлер и генеральный штаб — вероятно, под впечатлением поразительно быстрого хода событий во Франции — еще не имели концепции дальнейших военных действий.
Во всяком случае, вермахт занял позиции у Ламанша и на побережье Атлантического океана и ждал дальнейших приказов. Если предполагалась переправа в Англию, как мы ожидали, то уже теперь следовало бы начать подготовку.
Моя рота была размещена в казармах в Ла-Рош-сюр-Йон, вблизи от Ле-Сабль д'Ордон — излюбленного морского курорта парижан. Лето там сухое, широкий, с волнистыми дюнами белый песчаный пляж сменяется высоким скалистым берегом. Когда море в часы отлива отступало, над водой поднимались бесчисленные скалистые островки; черные, гладко отшлифованные, они за несколько минут высыхали и накалялись под горячим солнцем. Когда вновь подступал прилив, островки становились все меньше и меньше и исчезали в бушующем прибое. Очаровательный уголок земли, который становился еще краше благодаря присутствию очаровательных парижанок. Так оно, вероятно, и бывало, но в 1940 году они отсутствовали. На курорте хозяйничали мы.
Наряду со строевой подготовкой мы, конечно, проводили полевые учения. Дабы соединить приятное с полезным, я несколько раз выезжал с ротой для проведения учений на берег моря и в паузах разрешал купаться. С каждым разом время, отводимое учениям, сокращалось, а купание затягивалось. Однажды мы задумали упражняться в разбивке палаток и в уменье располагаться биваком. Мы остались на ночь на берегу. Распорядок дня теперь был таков: утром подъем, вслед за этим купание, потом обычная боевая подготовка, снова купание и в заключение при заходе солнца чистка оружия.
Солдаты проявляли такое усердие при боевой подготовке, что я подумал о том, что можно было бы спокойно обойтись без частых переездов туда и обратно и при этом сэкономить бензин. Так, во всяком случае, я обосновал перед командиром мое предложение, чтобы рота более длительный срок оставалась на берегу. Он дал свое согласие.
Вскоре купание стало нашим главным занятием. Но, поскольку командир мне сказал «я буду иметь вас в виду», я должен был считаться с возможностью его внезапного появления. Действительно, он иногда приезжал на учения и всегда заставал нас за делом, лишь один раз мы купались. Это ему очень понравилось, и он стал реже появляться. Ему не приходило в голову, что его адъютант и мой друг Дитер Малм посылал мне радиограмму каждый раз, когда командир собирался к нам. Таким образом меня никогда не заставали врасплох. А один раз мы купались для того, чтобы не возникало подозрений, будто нас предупредили.
Таким образом, в наших занятиях главное место занимали учения в воде, и это имело свою причину. Я сам плавал хорошо, с большим увлечением. В рейхсвере каждый солдат должен был уметь плавать и нырять, стать по возможности пловцом, знающим правила спасания утопающих. Однако среди новобранцев последнего призыва и в присланном пополнении большинство не умело плавать; причем это были почти исключительно уроженцы Померании и Мекленбурга, которые постоянно находились вблизи Балтийского моря и многочисленных озер.
Все они научились плавать. Я достиг этого с помощью трюка, о котором позднее никогда не вспомнил бы, если бы не Ганс Бевер.
Этот долговязый, необыкновенно спокойный мекленбуржец был в первой роте моим шофером во Франции, в Голландии и затем в Советском Союзе. Он не знал страха, разве что за сохранность своей машины. На Ганса Бевера я мог положиться. Он был всегда на месте и всегда в хорошем настроении. Но плавать он тоже не умел.
После моего перехода в Германскую Демократическую Республику я встретил его: он работал трактористом в сельскохозяйственном производственном кооперативе на побережье Балтийского моря. Естественно, что, делясь воспоминаниями, мы заговорили о времени, проведенном на побережье Атлантики.
Вот что он рассказал:
— Тогда во Франции мы все, разумеется, хотели поехать в отпуск. Но у тебя нельзя было получить увольнительную, не предъявив свидетельства о сдаче испытания по плаванию. Вот почему мы все научились плавать.
Так оно действительно и было. Тому, кто не выдержал в присутствии командира взвода пятнадцатиминутного испытания в спортивном плавании и не мог предъявить свидетельства по введенной мною форме, незачем было и обращаться с ходатайством об отпуске. Таков был мой скромный вклад в подготовку операции «Морской лев» до того, как о ней вообще заговорили.
Не мое дело вдаваться в оценку предположений относительно того, к чему привела бы операция «Морской лев». А тогда, будучи скромным командиром роты, я для подобных размышлений подавно не имел оснований. Мы считали бесспорным, что переправимся через Ламанш, высадимся на берег, одержим победу и оккупируем Англию. Если ранее рота пела: «…через Маас, через Шельду и Рейн мы маршируем, мы маршируем прямо во Францию!», то теперь отдавалось эхом от стен и домов:
«…потому что мы едем, потому что мы едем прямо в Англию, ах, ой!».
«Езжайте, езжайте, — думали, вероятно, французы, — надо надеяться, многие из вас захлебнутся при переправе!» Я же размышлял: «Как-никак Ламанш — это не Маас и не Шельда, и через такое водное пространство не перебросить бревна».
Подготовка к операции «Морской лев» была просто жалкой.
Интенданты и отряды особого назначения объезжали прилегающую местность и закупали все пробки, какие можно было достать; из них каким-то образом должны были получиться спасательные жилеты.
Равным образом добывали пеньку и канаты, чтобы изготовить веревочные лестницы и тросы. Были арендованы все разновидности судов, начиная от катеров по ловле сельди и до более крупных; они
