вертикальное положение на горизонтальное. Обычно, укладываясь спать, старушка сперва присаживалась, а уж потом, покряхтывая, ложилась на бок, не без усилий втягивая ноги на диван. А тут — р-раз! — и грохнулась на спину. Никогда за весь свой единственный год жизни Чапик такого не видел. И уж тем более ему ни разу не помнилось, чтобы хозяйка ложилась спать на улице.
Если бы Чапик умел говорить! Он бы, наверно, тут же закричал: «Бабуля! Ты что, с ума сошла, на улице падать?! Опомнись!» Но ничего, кроме визгливого лая, он издать не сумел. Потянул зубами за подол — никакого эффекта. Хозяйка лежала неподвижно, и хотя пахло от нее почти так, как всегда, лицо стало незнакомым. А глаза были открыты и не двигались. Нет, это она не спать легла. Ведь когда спят, то глаза закрывают, и люди, и собаки, и кошки — все те живые существа, с которыми доводилось иметь дело Чапику. И непонятно, от чего ему стало страшно-престрашно, тоскливо-претоскливо. Чапик сел на задние лапы, задрал мордочку в небо и впервые за всю свою недолгую жизнь испустил тонкий, протяжный вой…
За пару минут до этого дворничиха, толстая, краснорожая и бездетная разведенка, накануне крепко гульнувшая, вышла во двор с метлой и совком. Она увидела из окошка, как старушка с Чапиком отправилась на прогулку, а как ушла за гаражи — проглядела. И очень расстроилась, потому что ей ужас как хотелось узнать, что там вчера происходило в «Санта-Барбаре», которую она не посмотрела из-за пьянки.
— Куда же она подевалась-то?! — недоуменно произнесла дворничиха. — Артемьевна!
И услышала тоскливый собачий вой.
— Мать честная! Чегой-то средь бела дня? — насторожилась дворничиха и потопала за гаражи.
Она сразу же увидела Артемьевну, лежащую на земле рядом с гаражом владельца «шестерки». Чапик, оборвав вой, бросился к ней, рыча и гавкая, — он не любил теток с метлами.
— Артемьевна, ты чего? — дворничиха подбежала к старушке, ухватила за руку, почуяла холод, охнула и побежала вызывать «Скорую»…
Своего телефона у дворничихи не имелось. В квартирах на нижнем этаже, она это точно знала, все были на дачах. Пришлось подниматься на второй. Позвонила в первую попавшуюся дверь.
— Кто? — настороженно спросил из квартиры женский голос.
— Это я, Рая, дворник.
— Не знаю никакой Раи! — рявкнул уже мужской бас. — Шесть утра, е-мое! Какие там дворники!
— Во, блин, зараза! — разозлилась Рая. — Да мне позвонить надо, женщине плохо!
— С автомата звони! У нас тут не переговорный пункт.
— А пошел ты на хрен! — раздосадованная дворничиха позвонила в другую квартиру. — Коз-зел!
— Вам кого? — проскрипел старческий голосок.
— Это ваш дворник, Рая меня зовут! Мне позвонить надо срочно, человек помирает!
— Что? Не слышу! — переспросили из-за двери.
— Говорю, Артемьевне плохо, упала! «Скорую» надо вызвать… — во всю луженую глотку проорала Рая.
— Не слышу… Повторите, что вы сказали.
На третьем этаже щелкнул замок, зашаркали шлепанцы, и вниз спустился качковатый паренек лет двадцати пяти, с крепкой шеей и бритыми висками, в зеленых спортивных штанах и красной майке с надписью: «STENFORD UNIVERSITY».
— О чем базар, теть Рай? — спросил он вальяжно. — Может, кому морду почистить надо?
— Да мне позвонить надо, бабку Артемьевну не иначе удар хватил!
— Какие проблемы! Ща звякнем, пошли.
— Вот спасибо, Гриша! А то ишь, жлобы: «Из автомата звони!» Хоть один человек нашелся!
Рая поднялась на третий этаж, зашла в квартиру, косясь на сложенные в штабель коробки с импортным добром.
— На, звони, теть Рай! — Гриша набрал 03 и подал трубку дворничихе. В трубке пошуршало, потрещало, похрюкало и отозвалось:
— «Скорая»!
— Тут женщине плохо! — заорала Рая. — Машину надо, врача!
— Ясно, что не слесаря, — хмыкнула трубка. — Адрес ваш какой? Да поживее,
поживее говорите!
— Матросова, восемь.
— Квартира какая?
— Да она во дворе лежит!
— Фамилия больной?
— Не знаю, только знаю, что Антонина Артемьевна.
— Возраст?
— Восемьдесят ей, может, больше. Не знаю точно.
— Что с ней?
— Упала и лежит, глаза открыты, не дышит, а собака воет…
— В течение часа ждите.
«Скорая» подкатила на удивление быстро, максимум минут через двадцать. Из нее вылезли сонная молодая врачиха и злые позевывающие санитары. Эта бригада собиралась уже сменяться после ночи, а тут на тебе — вызов.
— Где больная? — проворчала врачиха так, будто заранее знала, что вызов ложный и никакой больной в природе не существует.
— Там, там! — заторопилась дворничиха. — У гаражей лежит. Когда шли через проход между гаражами, врачиха принюхалась:
— По-моему, трупный запах… Правда, Славик?
— Ага, — с шумом втянул воздух санитар, — есть такое дело. Давно ваша бабка скопытилась… Поди-ка, сутки пролежала.
— Чего ты мелешь? — прорычала дворничиха. — Она всего час назад, как гулять с собакой вышла.
Чапик снова затявкал, когда увидел, что незнакомые, неприятно пахнущие люди подходят к его неподвижной хозяйке; один из санитаров сделал вид, что хочет пнуть его ногой. Чапик знал, что это больно, шарахнулся в сторону, задев гибкий побег тополя…
— Ox! — вырвалось почти одновременно у всех, кроме, конечно, Чапика. Потому что увиденное было уж очень жутким и непотребным даже для видавших виды работников «Скорой помощи», не говоря уже о похмельной дворничихе, которая тут же зажала рукой рот и, отойдя в сторонку, стравила все, что было в желудке, будто ее пробрала морская болезнь или неукротимая рвота беременных.
Там, в тесном промежутке между двумя гаражами и забором, укрытый от не слишком пристальных взглядов крапивой и тополиным побегом, лежал труп. Даже при том, что разглядеть его как следует можно было только на свету, ни у кого и в мыслях не появилось пощупать пульс у этого тела или поднести ко рту зеркальце, чтобы проверить, нет ли у него дыхания. И дело было даже не в том, что из закутка густо тянуло трупным запахом. Даже если бы запаха не было, никто не решился бы признать живым человека, чья голова (с откромсанными носом и ушами, разорванным ртом и глазами, один из которых был выжжен, а другой — выколот) была отрублена. И то, что голова была не просто отброшена, а погружена во вспоротый от ребер до паха живот убитого, из которого; чтобы освободить место, были выворочены потроха, лишний раз подтверждало мысль о том, что гражданин, отдавший Богу душу, пострадал не от ДТП. Те части тела, что символизировали мужское достоинство гражданина, были грубо ампутированы и в измочаленно- окровавленном виде запиханы в рот отрезанной головы.
— Круто… — выдавил санитар Славик. Он побледнел так, что, казалось, вот-вот упадет.
— Надо милицию вызывать, — произнес шофер «скорой», на лице которого отразился не ужас, а, скорее, брезгливость.
К гаражам уже поспешали наиболее смелые и любопытные жильцы. Во-первых, поглядеть, чего
