здесь партизаны чувствовали себя в относительной безопасности.
— Эй, кто здесь индеец? Выходи!
Станислав всегда просыпался мгновенно. Так приучили его еще мальчиком в школе Молодых Волков. Вторую школу он прошел в Келецкой тюрьме.
…Ночь стояла над лесом. Запах вялых осенних листьев и сырой травы стал еще сильнее, чем днем. Темнота обволакивала сумеречные деревья. Станислав не видел их, но чувствовал. Они обступали недвижными колоннами лагерь, и вокруг каждого держался крепкий настой хвои или терпкий запах коры.
У входа в землянку его ожидал автоматчик. Серая смутная фигура, от которой пахло махоркой и давно не стиранной одеждой. Как всегда после глубокого сна, Станислав чувствовал запахи особенно сильно.
— Приказано привести, — пробормотал автоматчик, словно оправдываясь.
Они прошли шагов тридцать и по едва намеченным ступенькам опустились под землю.
— Пан Ленька, вот он.
Станислав оказался в той самой землянке, в которую его и Яна привели после боя. Так же коптил фонарь на столе, так же сидел за столом тот, кого автоматчик назвал Ленькой. Только теперь на нем уже не было шинели. Ремень портупеи пересекал серо-зеленый мундир офицера вермахта, с которого спороты нашивки и эмблемы. Длинное худощавое лицо его казалось еще более худым из-за налета многодневной темной щетины. На вид ему лет тридцать, не больше, но в волосах густо пробивается седина, а виски совсем белые. Выпуклый лоб нависает над глазницами, и как бы Ленька ни поворачивал голову, глаза его всегда оставались в тени, и невозможно уловить их выражение.
Когда Станислав вошел в землянку, Ленька чистил трофейный парабеллум. Видимо, он хорошо знал оружие. Пальцы его работали быстро и точно. Он не делал лишних движений. Собрав затвор, он несколько раз взвел и отпустил его, прислушиваясь к резким сулим щелчкам. Затем набил обойму патронами, вставил ее в рукоятку и большим пальцем перебросил предохранитель на «стоп». Отложив пистолет в сторону, поднял голову.
— Пойди проверь посты, Владек, — сказал он автоматчику.
Автоматчик молча нырнул в ночь.
— А ты садись.
Станислав сел на ящик.
— Вас накормили?
— Да.
— Ты отдохнул?
— Да.
— Порядок. Теперь рассказывай.
ТЕКУМЗЕ, ИЛИ ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА
Только два месяца спустя Станислава начала подниматься на ноги. Распухшие лиловатые ступни болели, будто их обварили кипятком. Пальцы были так сильно обморожены, что с них сошли ногти, и раны долго не заживали, гноились. Она боялась гангрены, но все обошлось. Каждый вечер Ва-пе-ци-са доставала из берестяного короба глиняный горшочек и, чуть касаясь руками больной кожи, мазала ступни Станиславы бобровым жиром. Она что-то говорила при этом. Тихий, журчащий голос индианки успокаивал Станиславу. Она прислушивалась к словам незнакомого языка, пыталась понять их смысл, поймать ритм быстрых скачущих фраз, но не могла. Обессиленная, откидывалась на шерстяное изголовье и засыпала, будто ныряла в мягкую меховую пропасть.
В конце концов ей все-таки удалось уловить строй фразы и узнать значение полусотни слов. А в конце второго месяца она уже объяснялась с хозяйкой типи, почти не прибегая к жестам.
Когда смысл почти всех фраз, которые говорила ей Ва-пе-ци-са, перестал быть темным, она узнала наконец, куда забросила ее судьба. Но еще раньше она поняла, что надежда добраться до поселений белых канадцев так же слаба, как слаб свет одинокой звезды, проглянувшей сквозь тучи.
Индейцы, приютившие ее в своем лагере, называли себя свободным народом шауни. Леса, спящие под снегом вокруг, назывались лесами Толанди, и охота давала племени пищу, одежду и материалы для легких переносных жилищ. Размеренная, неторопливая жизнь текла в селении. По утрам, с первыми проблесками зари, мужчины уходили на лыжах в белую чащу и возвращались в сумерки. Женщины возились с детьми, варили мясо или шили что-то из мягкой, похожей на нежный бархат замши. И так изо дня в день, без суеты, без лишних слов, без боязни куда-либо опоздать. Но некоторое время спустя Станислава поняла, что это не так. Племя жило в вечной тревоге, и мужчинам чаще приходилось держать в руках боевой лук, чем охотничий. Их неожиданные ночные переходы скорее походили на бесконечное бегство от какой-то неведомой опасности, чем на простую перемену мест охоты.
Однажды ночью — это произошло на третью неделю после того, как она попала в племя, — Станислава проснулась от грохота барабана. Она и раньше слышала барабаны в лагере. Мерной дробью они собирали мужчин на совет или звали всех к месту Большого Костра, когда нужно было решить какой-нибудь важный вопрос, касающийся каждого члена общины. Но такого тревожного ритма она еще не слышала. Казалось, выдолбленная из ствола дерева колода задыхается, торопясь сообщить что-то грозное.
Ва-пе-ци-са высунула голову из мехового мешка, прислушиваясь. В красных отблесках костра глаза ее показались Станиславе огромными, а лицо испуганным.
— Что случилось, Ци-са?
Индианка не ответила. Выскользнув из груды мехов, она заметалась по шатру, срывая с подпорок одежду, мешочки с припасами, котелки и пучки трав. Все это она быстро укладывала в замшевые чехлы- парфлеши и торопливо увязывала их.
Когда в типи почти ничего не осталось, кроме голых стен да каких-то старых вытертых шкурок, Ва- пе-ци-са принесла котелок снега и вывалила его на угли костра. Шатер наполнился дымом и паром. Стало темно.
— Зачем?! — крикнула Станислава.
— Окимы. Они близко. Идут сюда.
Барабан продолжал грохотать в кромешной тьме, и от его звуков сжималось сердце.
Ва-пе-ци-са выбежала из типи. Станислава лежала в спальном мешке, прислушиваясь к тому, что творилось снаружи. Ее била нервная дрожь. Зачем эта спешка? Кто такие окимы? Соседнее племя, вышедшее на тропу войны? Или что-то другое, более страшное?
Снова появилась Ва-пе-ци-са с двумя пожилыми женщинами, которые подхватили Станиславу и вынесли ее из шатра на мороз. Ее уложили на волокушу, сделанную из двух жердей, связанных концами. Два других конца расходились углом. В середине этого треугольника находилась плоская продолговатая плетушка из ремней, переплетенных на деревянной раме. Связанные вместе концы жердей прикреплены к задней луке седла небольшой лошадки. Свободные опирались о землю.
Одна из женщин накинула поверх спального мешка, в котором лежала Станислава, волчью шкуру и заботливо подоткнула ее со всех сторон. Скрипнули концы жердей, волочащиеся по снегу, и лошадь пошла в темноту.
Когда небо на востоке посветлело, весь лагерь уже был в пути. Даже собаки тянули маленькие волокуши с какой-то поклажей. Молча шли по сторонам каравана воины в меховых куртках. Молча сидели на руках у матерей маленькие дети. Подростки шагали рядом со взрослыми, держа на руках прирученных белок, ворон и бобров. И животные тоже как будто понимали важность момента: они сидели на руках своих хозяев спокойно, не делая попыток вырваться или закричать.
Странный вид являл собою этот караван, двигавшийся по тропам белого леса. Временами Станиславе казалось, что она спит и перед нею проходят образы из давно прочитанных и забытых книг. Но проходило несколько минут — и она убеждалась, что шелест лыж по снежному насту, жгучие прикосновения
