вычерчен, инструктаж с летным составом проведен.
Командиры эскадрилий доложили о готовности к взлету. Тирасполь так Тирасполь, думал Опаликов. Какая разница, где тебя собьют? А ведь собьют, никуда не денешься. Не нашим «ишакам» с «мессерами» тягаться. Ладно, говорил он самому себе, дело не в этом. Тридцать четыре года прожил, и хватит. Некоторым и столько не удается. Кое-что повидал. Но Надька, Надька… При мысли о жене настроение еще больше испортилось. «Я тебя буду ждать», — сказала она. Как бы не так. Будет ждать в чужой постели. Сука! Другие бабы, когда услышали о войне, рыдали. А она хоть бы одну слезинку из себя выдавила. Небось даже рада. Муж на фронт, ей — полная свобода. Да у нее и раньше этой свободы хватало. Перетаскала на себя всех, кого только могла. Другой раз идешь по городку, и стыдно. Кажется, все на тебя пальцем указывают. Вот он идет, командир полка. Взялся полком командовать, а со своей собственной женой не может управиться. В армии все на виду. Хуже, чем в деревне. Все все про всех знают. И про тот случай, когда она с интендантом на складе вещевого снабжения, на старых шинелях… До чего опуститься! Ведь хотел ее тогда застрелить, пистолет из кобуры вынул… Рука не послушалась. Хотя, конечно, сам во всем виноват. Как говорит Кудлай, «бачилы очи, шо купувалы»… Видно, уж такая у нее натура. Ненасытная тварь. Ну и задерись она в доску, думал подполковник Опаликов, когда в мотоциклетной коляске подъехал Пахомов.
— Товарищ подполковник… — Пахомов, выскочив из коляски, кинул руку к виску.
— Ну что у тебя? — перебил Опаликов, приподымая ногу, чтобы Кудлаю было удобнее продеть и обернуть лямку парашюта.
— Погрузка аэродромного оборудования в эшелон закончена.
— доложил Пахомов. — Дня через четыре, думаю, и мы до Тирасполя доберемся.
— Ну-ну, — сказал Опаликов и, подсаживаемый инженером, полез на крыло. — Так мы тебя там и будем дожидаться в Тирасполе.
Он сел в кабину, поерзал, устраиваясь поудобней. Положил планшет на колени, еще раз мысленно прошел первую часть маршрута. Взлет. Сбор в зоне ожидания. Затем курс двести пятьдесят семь и четыре градуса поправки на ветер.
После прохождения контрольного пункта на двенадцать градусов поворот влево. Все нормально, все правильно только вот Надька… Опаликов поднял голову.
Пахомов все еще стоял возле самолета, переминался с ноги на ногу.
— Ну что еще, Пахомов? — обратил на него внимание командир полка.
— Да вот не знаю, как с Чонкиным быть, — неуверенно сказал комбат.
— С каким еще Чонкиным? — недоуменно поднял брови Опаликов.
— С красноармейцем, который у аварийной машины.
— А-а. — Опаликов поставил ноги на педали, проверил легкость хода рулей и элеронов, включил тумблер зажигания.
— Его разве до сих пор не сменили?
— Да нет же, — сказал Пахомов. — И машина там.
— Это не машина, — махнул рукой Опаликов, — это гроб. А Чонкин этот что там делает?
— Стоит, — пожал плечами Пахомов. — Говорят, вроде даже женился.
Он улыбнулся, не зная, как выразить свое отношение к поступку бойца.
— Женился? — ахнул Опаликов. Это в мозгу его никак не укладывалось. Тут с женой, которая есть, не знаешь что делать.
— Ну, раз женился, пусть живет, — решил он. — Не до него. Кудлай! — закричал он инженеру. — Передай по полку, чтоб запускали моторы.
Судьба Чонкина была решена.
17
— Я щи поставлю варить, а ты поди пригони корову. — Сунув голову в печь, Нюра шумно раздувала огонь.
— Сейчас. — Чонкин драил зубным порошком пуговицы на гимнастерке, и идти ему никуда не хотелось.
— Русский час — шестьдесят минут, — заметила Нюра. — Пуговицы можно опосля почистить.
Она только что с полной сумкой притащилась из Долгова, разнесла почту, устала и теперь была недовольна тем, что Чонкин не приготовил обед.
Чонкин отложил в сторону гимнастерку и щетку, подошел к Нюре сзади и ухватился за нее сразу двумя руками.
— Иди, иди, — Нюра недовольно вильнула задом.
Некоторое время они препирались. Чонкин ссылался на раннее время, на боль в пояснице, ничего ему не помогло — пришлось в конце концов уступить.
Во дворе он поиграл с Борькой, на улице поговорил с бабой Дуней, затем с сидевшим на завалинке дедом Шапкиным и наконец добрался до конторы, где увидел большую толпу, состоящую в основном из баб. Мужиков было всего-то Плечевой, счетовод Волков и еще один, Чонкину не знакомый.
Другие — на фронте. В первую же неделю войны чуть не всех загребли подчистую. Собравшиеся молча смотрели на громкоговоритель, в котором что-то потрескивало.
— Чего стоите? — спросил Иван Нинку Курзову.
Но Нинка ничего не ответила, только приложила палец к губам. И тут же в динамике кто-то покашлял, и голос с заметным грузинским акцентом тихо сказал:
— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!
Чонкин вздохнул и замер, не спуская с динамика глаз. Динамик снова покашлял, потом в нем что- то забулькало как будто тот, кто стоял где-то у микрофона, лил воду или давился в рыданиях. Это бульканье длилось долго и произвело на слушателей гнетущее впечатление. Но вот оно кончилось, и тот же голос с акцентом негромко и рассудительно продолжал:
— Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь.
Над нашей Родиной нависла серьезная опасность…
Баба Дуня, стоявшая позади Чонкина, всхлипнула. Задергала губами Нинка Курзова, несколько дней назад отправившая мужа на фронт. Зашевелились, зашмыгали носами и остальные.
Чонкин слушал слова, произносимые с заметным грузинским акцентом, глубоко верил в них, но не все мог понять. Если лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации разбиты и нашли себе могилу, то стоит ли так беспокоиться? Худшие части и дивизии разбить еще легче. Кроме того, непонятно было выражение «нашли себе могилу на полях сражений». Почему они не искали ее в другом месте? И кто эту могилу для них вырыл? И Чонкину представилось огромное количество людей, которые в поисках могилы ходят по неизвестным полям. Ему на какое-то мгновение даже стало жалко этих людей, хотя он хорошо знал, что жалеть их нельзя. Размышляя таким образом, пропустил он многое из того, что говорил оратор, и теперь поднял голову, чтобы уловить нить.
— Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли драться до последней капли крови за наши города и села проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу…
Все слушали, качали головами, и Чонкин тоже качал. Он готов был драться, но не знал, с кем и
