как. Когда забирали на фронт мужиков, военкоматский капитан сидел на крыльце конторы, разговаривал с председателем. Чонкин подошел к нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот не дослушал толком, да как гаркнет: «Вы на посту стоите? А кто давал вам право покидать пост? Кругом! На пост бегом марш!» Вот и весь разговор. А Сталин, он бы так не сказал он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ его любит. И поет хорошо. «Валенки, валенки». Только почему женским голосом? Песня кончилась, раздались аплодисменты.
— Вот здорово! — услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул и обернулся. Тайка Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот смотрела на радио. Теперь она была пастухом после того как Лешку Жарова забрали на фронт.
Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, снова уставился на Тайку.
— Здорово, говорю, Русланова поет, — повторила Тайка.
— Ты что, коров уже пригнала? — удивился Чонкин.
— Давно уж. А чего?
— Да так, ничего.
Удивляясь тому, как это он прозевал момент, когда пригнали коров, Чонкин пошел к дому. Корова, конечно, пришла домой своим ходом, уж чего, ч его, а дорогу знает. Но все же чудно так получилось, что он задумался и не заметил, как разошлись люди. Впрочем, они даже как будто и не разошлись, а вон все стоят в том же составе. Только почему-то в другом месте. Как будто возле избы Гладышева.ГДа, точно, так и есть.
— Чего стоите? — спросил Чонкин, опять же у Нинки Курзовой. Нинка обернулась и посмотрела на Чонкина как-то странно, так странно, как-будто с ним что-то случилось. А вслед за Нинкой и все остальные стали воротить головы в сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.
Чонкин смешался, не понимая в чем дело, стал сам себя оглядывать, не вымазался ли. Тут из толпы вынырнул Плечевой и пошел на Чонкина с распростертыми объятиями.
— Ваня, друг, что же ты тут стоишь? — закричал он. — Иди быстрей, чего покажу. Тут такое кино получается. — Он взял Чонкина за руку и повел сквозь толпу, которая охотно расступалась. Чонкин посмотрел и глазам своим не поверил. Замечательный огород, созданный каждодневным трудом и гением Гладышева, являл собой картину страшного опустошения. Он был изрыт и истоптан с такой тщательностью, какбудто через него прошло стадо слонов.
Только кое-где торчали из земли истерзанные охвостья бывшего пукса и один-единственный, чудом сохранившийся куст пышно зеленел на фоне всеобщего разрушения.
Виновница всего происходящего корова Красавка, должно быть, оставила этот куст на закуску и сейчас, стоя среди огорода, тянулась к нему и должна была бодотронуться, но хозяин огорода держал ее за рога, исполненный отчаяния слепой злобы и решимости спасти хотя бы этот жалкий остаток созданного им чуда.
Словно тореодор, стоял Гладышев перед коровой, широко расставив ноги в пыльных брезентовых сапогах. Пытаясь побороть этого варвара, он напрягал окаменевшие мышцы.
Тут же, хватая Гладышева за рукав, безутешно рыдала Нюра.
— Матвеич, — заливалась она слезами, — отдай корову. Ну, пожалуйста. Ну что ты с ней будешь делать?
— Зарежу! — мрачно сказал Гладышев.
— Ой, господи! — причитала Нюра. — Она ж у меня одна, Матвеич. Отдай!
— Зарежу! — твердил свое Гладышев и тащил корову в сарай. Корова упиралась и тянулась к оставшемуся кусту пукса. На крыльце, равнодушная ко всему, Афродита кормила грудью Геракла. Чонкин, не зная, что делать, растерянно оглянулся.
— Ну что ж ты, Ваня, стоишь? — ободряюще улыбнулся ему Плечевой. — Спасай скотину. Ведь зарежет. Чикнет ножом, и привет.
Плечевой подмигнул стоявшему рядом счетоводу Волкову. Не хотелось Чонкину ввязываться в это дело. Но Гладышев уперся, а Нюра плачет. Иван нехотя просунул голову между жердями в заборе.
— Ой! — взвизгнул тонкий женский голос. Это была Зинаида Волкова, жена счетовода. — Ой, бабы, счас будет, убивство.
Увидев Чонкина, Нюра осмелела и перешла к активным действиям.
— Ирод проклятый! — закричала она и вцепилась своему врагу в красное правое ухо.
— Ах, так! — возмутился Гладышев и толкнул Нюру ногой в живот.
Нюра упала в борозду и завыла в голос.
Чонкин подошел к Нюре, наклонился и увидел, что ничего страшного не случилось. Нюра живая и даже не раненая.
— Чего ревешь? — рассудительно сказал он, помогая Нюре подняться и отряхивая на ней платье. — Никто тебе ничего не сделал. Ну толкнул Кузьма Матвеевич маленько, так его тоже можно понять. Любому бвло б обидно. Старался человек все лето, а тут эвон какое дело. Уж ты, Кузьма Матвеевич, — повернулся он к соседу, — извини за ради бога, у ней нет в голове соображения, что это твое, а это чужое, как увидит чего зеленое, так и жрет. Нюрка позавчера повесила на забор зеленую кофту, так она и ее слопала, один только левый рукав остался. Ух ты, вражина! — замахнулся он кулаком на корову. — Пусти-ко, сосед, я ее сейчас так накажу, что больше в чужой огород не полезет.
С этими словами Чонкин положил руки поверх гладышевских на рога Красавки.
— Отойди, — сказал Гладышев и пихнул Чонкина плечом.
— Да нет уж, не отойду, — сказал Чонкин и толкнул соседа ответно. — Уж ты, Кузьма Матвеич, корову-то отдай, а мы с Нюркой тебе за огород чего ни то да заплатим.
— Дурак! — сказал Гладышев со слезами на глазах. — Чем можешь ты оплатить научный подвиг? Я же хотел вырастить гибрид мирового значения — картофель с помидором.
— Отдадим, — заверял Чонкин, — ей-богу, отдадим. И картошку, и помидоры. Какая тебе разница, вместе оно выросло или не вместе.
Он продолжал теснить упрямого соседа плечом и уже полностью овладел одним рогом. Теперь они тащили корову в разные стороны, что ей было легче перенести в результате равнодействия сил.
Надвигалась решающая минута. Чонкин пихал Гладышева левым плечом, Гладышев отвечал ему правым.
Толпа, налегая на забор, затаила дыхание. Афродита, переменив грудь, продолжала кормить Геракла. Было тихо. Только слышалось тяжелое сопение воюющих сторон и равнодушные вздохи коровы, которой по-прежнему хотелось откусить этот симпатичный куст неразвившегося гибрида.
В толпе молчали, напряженно ожидая дальнейшего развития событий.
— Слышь, армеец, а ты ему в глаз, — неожиданно громко посоветовал Плечевой.
Кто-то громко хихикнул, но тут же смолк.
— Ой, бабы, закрывай глаза, сейчас будет убивство! — пронзительно закричала Зинаида Волкова Ее муж, стоявший неподалеку, начал скозь толпу пробираться к жене.
— Будет убивство, будет убивство, будет убивство, — лихорадочно, словно твердя заклинания, бормотала она.
Наконец, счетовод добрался до жены, отодвинул, освобожда себе пространство, Нинку Курзову, не торопясь, обстоятельно размахнулся и единственной своей рукой врезал Зинаиде такую оплеуху, что без посторонней поддержки она вряд ли удержалась бы на ногах. Зинаида, молча схватившись обеими руками за щеку, стала вылезать из толпы, а счетовод, повернувшись к Плечевому, спокойно объяснил свой поступок:
— Сколько раз говорил ей: «Не лезь, куды не просют». Вот ведь когда Колька Курзов с клюквинским Степкой подрались, тоже так смотрела да ахала, а ее в свидетели записали. Так судья когда вызвал ее к столу, она сразу в обморок, и насилушки откачали.
— А ты ее совсем пришиби, — весело посоветовал Плечевой. — Чтоб и в суд звать некого было.
— Убили! — выбравшись наконец из толпы, не своим голосом завопила Зинаида и, по-прежнему двумя руками держась за щеку, рванулась вдоль по деревне.
Обернувшись на ее крик, Чонкин и Гладышев одновременно ослабили пальцы. Корова это
