несколько звериных шкур, она взяла с меня слово прибыть к ней через два дня снова. До нашего лагеря меня сопровождал почетный караул, и, вернувшись, я мог не жалеть о приключении, если бы оно не повлекло за собою «международного» столкновения.
Через неделю ко мне явились два посла от царицы с настоятельным приглашением немедленно пожаловать в гости.
— Передайте вашей царице, — заявил я им, — что мне некогда, у меня важная работа и я прошу оставить меня в покое.
Послы пошушукались и, подойдя ко мне вплотную, торжественно объявили, что их повелительница предлагает мне сочетаться с нею браком и вместе с нею править народом.
Все это было сказано таким тоном, точно и сомнений не допускалось, будто я могу отказаться от оказанной чести. Но мне начали надоедать навязчивые дикари, и я со смехом отказался и от престола, и от народа, и от звания принца-консорта.
Сановники мрачно покачали курчавыми головами так, что составлявшие их головной убор перья запрыгали в разные стороны и, не сказав больше ни слова, с достоинством удалились. Узнав о происшедшем, мои негры в один голос решили, что быть беде.
— Горе тому, кто оскорбит эту колдунью! — твердили они. — Если не помогают ей чары, она начинает жестоко мстить.
Не полагаясь на свои силы, негры все надежды возлагали на ожидавшихся с ближайшего поста солдат. Они оказались правы.
Не прошло и двух дней, как через бамбуковую ограду в наш лагерь была брошена связка надломленных стрел — война была объявлена по всем правилам международного права. Но как воевать, когда на двести трусливых негров и десяток старых ружей с самым ограниченным запасом патронов приходилось черное воинство, отвагу которого я мог наблюдать во время охоты? Пришлось отсиживаться в лагере, усилив дозоры днем и дежуря по очереди с помощником ночью. Работы прекратились. Было жутко, особенно по ночам, когда виднелись огни врагов и неслись какие-то шумы. Однажды дикари решили сделать пробный набег на лагерь. Я допустил их на пятьдесят шагов, встретив дробью из пяти ружей. Враг отступил, но пальба напугала больше моих негров. Не имея оснований особенно доверять собственному народу, от безделья и суеверия впадавшему в полную панику, я перестал спать по ночам и не выпускал из рук браунинга. Осада длилась четыре дня, и это было очень скверное время. Наконец, на пятый день, на наше счастье, пришли солдаты. Радость нефов не поддавалась описанию. Дикари же при появлении белого отряда немедленно сняли осаду и ушли куда-то в глубь лесов и степей. Больше я их не видел, а невероятный роман с черной царицей кончился моим переводом в другое место. Через год окончена была и дорога, и мне пришлось искать новую работу.
— Как видите, — улыбаясь заканчивает рассказчик, — уже много лет назад я мог бы устроиться вполне солидно, не знаю, впрочем, прочно ли, но, во всяком случае, я мог бы царствовать в дебрях Конго, пользуясь всеми доступными там благами жизни. Но к подобным монархиям у меня что-то склонности не имеется. Прозаический Алжир лучше.
Из цикла «Африканское лето», 1937 г.
В апреле 1934 года решили мы с женой бежать за границу: видим, что житья уже совсем не стало. Землю обрабатывать я уже совсем бросил, как раскулачили да вчистую разорили нас, а работал в Туркестане на водхозе. Потом пошла паспортизация, и меня, как бывшего зажиточного, сняли. Пять месяцев был без работы, всю одежду, какая была на нас с женой, проели, но сыты никогда не были. Сорок рублей в день истратишь, голод немного заморишь, а есть все хочется. Потом поступил я на земляные работы на Аму-Дарье. Работали мы с бабой вместе до того, что руки не подымались, а получали на двоих 800 граммов хлеба в день, на иждивенца не полагалось, а у нас дочка. Вот стали все трое пухнуть. Тогда-то и задумали перебраться через речку к афганцам.
В первый раз все трое чуть не потонули, пришлось вернуться. Через четыре дня пошли снова, дошли до середины реки и опять едва не захлебнулись. 10 апреля пошли в третий раз. Будь, мол, что будет. Но Господь нас перевел. Перебрались мокрые на другой берег, дошли там до заставы, афганцы говорят, пошлем вас на Кабул, а сами послали нас со стражей на кашкарскую границу и довели до самого Памира. Отсюда мы пошли одни, уже без конвоя. Идем от кишлака до кишлака. Где встречают палкой, где камнями: пошел, мол, вон, урус проклятый. Пришли как-то к киргизской кибитке, смотрю: лежит на земле дохлый верблюд, а рядом мертвый русский, с голоду, наверное, помер. Посмотрел я на него и думаю: и нам то же будет, та же точка подходит!..
Ну, что делать, нарезал я верблюжьего мяса, а оно зеленое совсем. Пришлось есть. Поели и пошли дальше. Поднялись на перевал, не меньше шести километров будет, и идем по снегу и воде раздетые и босые. Думали, что уж не выйдем, здесь и конец будет. Доходим снова до кишлака. Киргизы выскочили из кибиток и гонят нас палкой, не только поесть, переночевать не пускают. Приходилось перед ними даже на коленки становиться, проситься ночевать: жена совсем была больная, отощала, едва на ногах держалась, да и девочка ослабла вовсе. Делать нечего, потащились дальше. Доходим до Индийской щели, и здесь нас какой-то мусульманин уж так хорошо встретил. На руках перенес мою жену через реку, потом девочку, хотел и меня самого перенести, да я ему сказал, что сам уж как-нибудь перейду. Он же нас и покормил и переночевать к себе пустил, а потом, увидев, что жена совсем больная, и говорит: вот я буду больную лошадь резать, а потом ты дай жене лошадиной крови выпить, ей лучше будет. Взял я собачью чашку, нацедил полную крови и дал жене пить. А ей и вправду как будто легче стало.
Переночевали мы здесь еще ночь, а на утро, когда встали, хозяин говорит: — Твоя жена на перевале все равно помрет, иди лучше на Ташкурган, там легче дорога.
Мы и послушались его. Идем, холод, то снег валит, то дождь пойдет. Ноги поранены, опухли. Жена и дочка в голос обе плачут, и не знаем, скоро ли дойдем. А дело к ночи, буран сильный. Потом стало видно заставу. Тут нас встретили, обогрели и накормили. Хорошие киргизы были, двое суток у них простояли и пошли дальше.
Идем опять день, два, ночуем, где под камнем, смотрим: юрты. Подходим, просим поесть, а хозяева-киргизы понатащили нам рогов да бараньих ног и кричат: на, мол, урус, кушай! Даже ночевать не пустили. Что поделаешь, легли снова под камнем, а поесть нечего. Утром собака одного киргиза притащила сурка, киргиз отобрал у пса да нам отдал. Я ободрал его, поджарил на огне, и стали есть, а потом пошли дальше. На другой день дошли до большого канала, немного тут поели и переночевали в пустой кибитке. Под самым Ташкурганом встретили нас аскеры и говорят: урус, кушать хотите, так идите к нам в кибитку, дадим «ноны». Пошли мы, нам, действительно, дали чаю с хлебом, поели, попили и собираемся уже идти дальше, а они мне говорят, чтобы отдал им жену и девочку, иначе, дескать, сейчас застрелят. Пошел я из кибитки, жена и девочка за мной. Аскеры выходят тоже, вынесли винтовки, тут же зарядили и гонят меня от жены с дочкой. Затащили их в кибитку, но тут какой-то спор у них произошел, а мы, тем временем, снова собрались вместе да и скорее ходу. Пришли в Ташкурган к самой, значит, китайской границе. Есть нечего, пришлось побираться. Через день-два взяли меня на работу плотником, платили по два фунта кукурузной муки в день, а нас трое: как хочешь, так и живи. Жена ходила с дочкой, побиралась, а я целый день работал. Русских здесь оказалось много, человек 60 или 70, но из них киргизы выслали 22 человека обратно в Советы, а остальных стали отправлять в Кашгар. Пригнали и нас туда, а тут опять беда. Один русский аскер задумал отобрать у меня дочку...
— Старик, — говорит, — я у тебя девочку забираю, буду ее воспитывать, а как подрастет, возьму в жены.
— Хорош, — говорю, — отец нашелся, нет такого закона, чтобы отбирать десятилетнего ребенка.
— А не хочешь — пулю, и вся недолга.
Как вышла девочка во двор, он схватил мою Зинку и уволок ее к себе в кибитку. Мы с женой вышли, увидели и заплакали. Подходит к нам татарин и зовет к начальнику, он, мол, ему все переведет и расскажет. Пришли к начальнику, оба с женой ревем, татарин ему все объяснил, а тот как соскочит с места да закричит, ну, думаю, сейчас расстреляет. Поднялся шум и крик. Привели к нему русского аскера.
— Где русская девочка? — спрашивает. — Отдай сейчас же!
Тот привел Зинку, отдал нам. Ну, думаем, ладно, пронесло, а оно не тут-то было. Прошло каких-
