плюхнулись на стол или, не дай Бог, на руку соседа: каждая кастрюля рассчитана на нескольких едоков. Думаю, что вкус этого всестороннего бутерброда мог бы расположить к себе даже ярого любителя колбасных изделий, испытывающего стойкое отвращение к сыру.
Я заметил, что кое-кто скептически оценивал объем содержимого не такой уж и вместительной кастрюли. И оказался, как и все новички общества поклонников фондю, не прав. Еще кусочек, еще один, опущенный поглубже в булькающую гущу, и... все, баста, так сказать. Не помогают и пара бокалов легкого белого местного вина.
Организм удовлетворен, равно как и любопытство от знакомства с самым швейцарским блюдом швейцарской кухни.
Уже спускаясь в лавку сырных сувениров, на лестнице я сталкиваюсь с Пьером. Пользуюсь случаем, чтобы практическое знакомство с фондю дополнить теоретическими познаниями.
Выясняется, что, по преданию, блюдо с французским названием, означающим «плавленое», «расплавленное», родилось вполне естественным порядком в домах не слишком состоятельных и весьма рачительных крестьян.
Недоеденные остатки сыра они плавили в кастрюле, котелке или чане над огнем. Объяснение логичное и не противоречащее национальному характеру.
— А как насчет рецепта фондю? Не секрет? — осторожно осведомился я.
— Не секрет, конечно. Да только их столько... В одном месте кладут поровну грюйерского и эмментальского сыра, в другом — последний заменяют фрибургским, в третьем — смешивают несколько сортов грюйерского, но разного возраста... Могу предложить, к примеру, такой рецепт.
Нарезать подсохший или подсушенный хлеб кубиками и сложить в хлебницу. Затем натереть по 200 граммов грюйерского и эмментальского сыра и нарезать кусочками столько же фрибургского. Высыпать весь сыр в керамическую или эмалированную кастрюлю, куда добавить один зубок чеснока, туда же влить 300 граммов сухого белого вина, сок одного лимона, немного натертого мускатного ореха. Потом смешайте пару чайных ложек кукурузного крахмала со стаканчиком вишневой наливки и тоже туда. Помешивая, доведите до кипения и оставьте томиться на маленьком огне минуты на три-четыре. А перед тем, как на спиртовке подать на стол, сдобрите черным перчиком...
Записали? Кстати, запивать фондю хорошо вином или чем-то покрепче. Холодным пивом и тем более минеральной водой — не советую, это осложнит вашу жизнь в течение последующих нескольких часов.
А что делать тем, кто не потребляет спиртного? Есть такие, — усмехнулся Пьер. — Если им уж непременно захотелось отведать фондю, то пусть закажут чашку горячего чаю... Замечу, что сильно отличается по рецептуре фондю, которое готовят в италоговорящем кантоне Тичино. Они его называют «фондута».
К сырам там добавляют сырые яйца и молоко, а готовым блюдом заливают поленту-мамалыгу или вареную картошку. Есть еще фондю по-китайски...
Познавательную беседу пришлось прервать — пора было продолжить путь.
Тогда-то я и понял, что фондю — еда зимняя. Минувшим летом в Женеве я укрепился в этом мнении.
... Если на улице было просто тепло, то внутри недавно переоборудованного под «народный» ресторанчика было откровенно жарко. Поэтому мы смогли съесть не больше двух кусочков обмакнутого в сыр хлеба. Увы! Дело не спасло даже отличное белое вино. Столь вкусному, сколь и тяжеловатому фондю явно предписано согревать и объединять вокруг себя людей долгими зимними вечерами.
Владимир Житомирский
Шато д`Е, Женева
Земля людей: Гштатские мелодии
Гштад — это даже не заштатный городишко. Это всего лишь деревня с двумя тысячами жителей. Но в Швейцарии деревня зачастую может заткнуть за пояс иной город. Скажем, одна такая деревня, Санкт- Мориц, дважды была столицей Олимпийских игр. Гштад претендует на звание музыкальной столицы страны.
Уютно устроившийся на километровой высоте в одной из долин альпийского района Саненлэнд, город весь как бы пропитан музыкой и, словно магнит, притягивает музыкантов разных направлений из близких и далеких стран.
Именно здесь бросил якорь своего фестиваля классической музыки великий Иегуди Менухин. Сейчас этот ежегодный фестиваль проходит под патронажем Гидона Кремера, одного из выдающихся «выпускников» отечественной скрипичной школы.
В минувшем году на протяжении семи недель звучали произведения Шуберта, Шостаковича, Мендельсона, Брамса. Все деревенские отели Гштада (кроме двух пятизвездных здесь целая гроздь менее звездных гостиниц) были забиты мировым бомондом.
Когда мы приехали сюда сразу после окончания действа, в витринах еще стояли портреты Кремера, обрамленные свитками нот, и казалось, еще не угасло эхо великой музыки.
Похоже, в Гштаде музыка звучит всегда — либо вокруг, либо внутри тебя. Строгую классику здесь сменяют завораживающие ритмы кантри, потом фестиваль киномузыки — фильмы озвучивают не фонограммы, а живой оркестр. А там уже подоспел фестиваль народной музыки: фальцетные переливы неподражаемого пастушеского пения — йодля, аккордеоны, свирели.
Немыслимой длины деревянные альпийские рога перемежались с настоящими рогами живых коров, полноправно участвующих в церемониальном проходе и вплетающих в эту симфонию звон колокольцев.
Коровье соло на таком колокольчике хорошо слушать, поднявшись в подвесной кабинке по канатной дороге на гору Эгли. Выше по склону видишь упитанных рыже-белых производительниц самого высокосортного молока, пощипывающих ослепительно зеленую траву. Но вот что-то привлекло внимание одной из них, и она с неожиданной прытью галопом пустилась по склону вниз. В альпийской тиши раздалась весьма бравурная мелодия, правда, с несколько рваным ритмом.
Конечно, в этих краях, как и повсюду в Швейцарии, существует своя легенда. Она гласит, что, создавая эту страну, Господь опустил на землю длань, и ладонь его образовала Гштад, а пальцы — пять долин вокруг него. Может, оно так и было, только с птичьего полета Гштад своей извивающейся центральной и выгнувшимися боковыми улицами показался мне большим скрипичным ключом.
Когда Руди Верен вышел из своего шале и заиграл на аккордеоне, плавная мелодия вплелась в беззвучие альпийских лужаек, а затем полетела куда-то выше, к далеким пикам. Это был уже второй музыкальный инструмент, оказавшийся в его руках за те часы, что мы провели в его шале, — но об этом чуть ниже.
Его шале стоит на вершине горы Эгли. Вообще словом «шале» здесь, как я заметил, именуют практически любое деревянное здание — главное, чтобы крыша была распластана под тупым углом. Эти крыши напоминают крылья птиц, готовых взлететь.
Есть шале роскошные, в несколько этажей, есть скромные, но гордящиеся своим возрастом, подобно вот этому, принадлежащему Руди. Темно-коричневому сооружению 266 лет, но оно, похоже, простоит еще не меньше. Кстати, в деревне Санен довелось видеть шале вдвое старше.
Руди называет это свое хозяйство «верхней фермой» — в дополнение к «средней» и «базовой»,
