там, в тиши кокона, совершается таинственнейшая мистерия полного преобразования.
Гусеница перестает существовать. Она не умирает, а распадается на миллионы единичных клеток. Образуется кашицеобразная масса, состоящая из физиологических жидкостей, воды, отдельных клеток и небольших фрагментов тканей. Клетки продолжают жить, хоть ничем и не напоминают ни клетки гусеницы, ни, уж тем более бабочки.
С определенного момента, приводимые в действие таинственным приказом, они начинают сгруппировываться в новую форму, ничем не похожую на предыдущий организм. Волшебная трансформация человека в другое млекопитающее — свинью либо пантеру — по сравнению с метаморфозой бабочки представляется элементарнейшим действом. Чтобы таковое свершилось, достаточно изменить пропорции элементов тела, положение фигуры, отпустить волосы.
Но гусеница и бабочка — это два организма, невероятно далекие друг от друга в смысле как анатомии, так и функций тела. Это видно с первого же взгляда. Гусеница столь же далека от бабочки, как, скажем, от птицы. Так что не было бы ничего удивительного, если б из кокона, допустим, махаона время от времени выпархивала бы колибри.
Что же происходит в коконе? Часть клеток идет в пищу другим. Остальные строят из себя органы, которых не было у гусеницы: голову насекомого с сосущим эластичным полым хоботком, фасетчатые глаза, туловище и брюшко, а сверх того пару сказочно расцвеченных крылышек, чудо аэродинамики, вершину авиационной технологии и в то же время художественной выразительности. Чтобы изумить нас еще больше, эти крылышки создаются в смятом и скомканном виде. Все выглядит так, словно художник от пола до потолка забил свою студию перемятыми полотнами и, ныряя внутри них, писал, а после того, как полотна были развернуты, явил миру чудесный многоцветный орнамент, удвоенный в точном зеркальном отражении. Крылышки бабочки, вынырнувшей из куколки, распластываются и натягиваются на рамках из наполняемых воздухом трубок.
Учебники убеждают нас в том, что форма тела гусеницы и бабочки записана в генах. Гены в клетках обоих этих существ одинаковы. Это должно бы означать, что на лентах ДНК гусеницы записаны сразу два плана построения. Один — задающий тело гусеницы, второй — тело имаго, то есть зрелой бабочки. После того, как гусеница вылупилась из яйца, гены запускают в дело первый проект — план конструкции ползающего на присосках, мясистого жирового мешочка, поглощающего гигантское количество пищи. Потом же, когда в тиши кокона этот ползающий кусок сала развалится от обжорства на составляющие его клетки, приходит в действие второй план — легкого, воздушного, разноцветного и веселого, порхающего на вольных просторах, питающегося солнцем и нектаром, беззаботного существа.
И тут-то проявляется вся необычность этого феномена. Помните, в случае с амебами, несколько десятков тысяч этих одноклеточных собирались в одном месте и возводили из своих тел башню с дисковидным основанием и стройным стеблем, увенчанным шаровой камерой. У бабочек и других насекомых мы имеем дело с несколькими миллионами клеток, которые создают из себя летающую машину.
Для этого клетки, образующие бесформенную смесь, начинают объединяться по новому плану и одновременно с постройкой отдельных органов предпринимают различные действия: часть клеток, оказавшихся в конечностях, начинают продуцировать и выделять хитин, который образует внешний скелетик. Другие, попав в крылышки, создают чешуйки и принимаются вырабатывать гамму красителей. Чтобы это делать, клетки должны откуда-то «знать», где они находятся: в крылышке ли, в ноге ли, в голове или брюшке.
Как мы уже убедились на примере амеб, знание своего положения в общем теле не может быть получено индивидуально ни одной из клеток. Представим себе миллионную толпу людей, бестолково снующих по огромной площади. И прикажем им расположиться так, чтобы получился контур бабочки. Выполнение такой задачи требует, по меньшей мере, знания цели и одинаковой у всех «мозговой картины» крылатого насекомого.
Но этого мало! Откуда каждый из людей, находясь в середине толпы, будет знать, где находится и куда должен переместиться, чтобы точно вырисовался контур четырех крылышек со сложным орнаментом и их пары оказались зеркальными отражениями друг друга?
Такое невозможно. Это выполнимо только в том случае, если кто-то сверху наблюдает за толпой и устанавливает людей в нужных местах, строго следуя имеющемуся образцу. Аналогичные требования действуют и в мире клеток. Целенаправленное упорядочение материальных элементов осуществляется всегда по одной и той же кибернетической логике. Иначе говоря, невозможно обойтись без постоянного сравнения возникающей бабочки во всех фазах «строительства» с видовым образцом. Клетки радужницы должны создать радужницу, а не капустницу и уж никак не колорадского жука. Этот образец, находись он в клетке, должен был бы иметь абстрактный характер, поскольку ни в одном бабочкином яичке не обнаружены микроскопические изображения насекомого в его различных фазах. Образец мог бы быть записан только в генах, на ленте ДНК линейным цифровым кодом в десятичной либо двоичной системе. Но прочтение такой записи и преобразование ее в материальную структуру требовало бы такого логистического аппарата и такого «hardwar», какие необходимы компьютеру, преобразующему запись на дискете в изображение на экране.
Ничего подобного в клетке нет. Производимая ею замена генной записи на ряд аминокислот в белковой цепочке на несколько порядков величин менее сложна.
Таким образом, имеется лишь единственная возможность управлять движениями миллиона клеток, так, чтобы они сложились в трехмерный организм бабочки, со всем его разнообразием — трубочками кровеносных и дыхательных сосудов, пищеварительным трактом, пневматическими «лесами» («скелетом») крылышек, цветным орнаментом чешуек на них. Такую возможность обеспечивает гипотеза о существовании образцов, присутствующих в пространстве, образцов небиологических и нефизических, существующих вне клеток и входящих в своеобразный резонанс с ними всюду там, где они содержат геном данного вида бабочек.
Гипотеза о существовании таких образцов выходит за пределы современной науки. Однако в данный момент представляется единственной, способной объяснить феномен возникновения невероятно сложных живых клеточных конструкций.
Кто знает, может быть, в один прекрасный (хотя, что уж тут прекрасного?!) день может оказаться, что фантастический фильм под названием «Муха», повествующий о человеке, ставшем насекомым, вовсе не будет чистой фантазией, как и история героя «Превращения» Ф. Кафки. Так ли уж недостижима для нас форма бабочки? Возможно, для этого достаточно «всего лишь» поверить «в чудо» и подстроить какой-то слой психики к образцам, управляющим метаморфозой бабочек, и тем самым ввести наши клетки, хоть они и обладают человеческим геномом, в резонанс с образцами тела капустницы или махаона. Правда, трудно сказать, что произойдет во время такой трансформации с сознанием и разумом человека.
Мачей Кучиньский
Перевел с польского Е. Вайсброт
Рассказ: Четверкой лошадей на север от залива. Джек Лондон
12 января 1996 года исполнилось 120 лет со дня рождения замечательного американского писателя Джека Лондона. Прожив на свете всего сорок лет, он успел сделать невероятно много. Только романов им написано более пятидесяти, не говоря уже о множестве прекрасных рассказов и очерков, в том числе и путевых.
Много лет посвятил я поискам неизвестных нашему читателю сочинений Джека Лондона, которые, как выяснилось, существуют, несмотря на 29-томное «полное» собрание его сочинений и бесчисленные сборники, вышедшие на русском языке за полвека. Однажды, просматривая каталог библиотеки Ленин градского университета, я обнаружил номер американского журнала с очерком Джека Лондона «Четверкой лошадей на север от залива». Но, увы, журнала на месте не оказалось—его выдали на руки. Стараясь
