Палец плавно нажал на спуск. Раздался хлопок выстрела, Человек откинулся на спинку кресла и застыл. Точно между глаз, в переносице чернело пулевое отверстие. Из него змейкой выскользнула струйка крови и убежала за воротник черного пиджака.
Император умер.
Чтение с продолжением: Человек без острова
Кончается двадцатый век... И теперь можно смело сказать, что честь самого крупного в нашем столетии географического открытия принадлежит русским военным морякам. В 1913 году на карту мира была нанесена — не островок и не остров — земля! Земля Императора Николая II, переименованная вскоре в Северную Землю теми, кто ничего не открывал. Имена российских Магелланов нашего века тоже стерли с географических карт, хотя, как справедливо утверждал Руальд Амундсен, — «в мирное время эта экспедиция возбудила бы весь цивилизованный мир». Увы, время было не мирным... И вместо лавров им выпали тернии, свитые большей частью из колючей проволоки...
Много лет автор этих строк пытался выяснить, как сложились судьбы свершителей этого неоцененного по достоинству подвига — членов ГЭСЛО — Государственной экспедиции Северного Ледовитого океана, которую задумал и готовил капитан 1 ранга Александр Колчак и которую игрой обстоятельств возглавил в конце концов капитан 2 ранга Борис Вилькицкий и его заместитель, командир ледокольного судна «Вайгач» кавторанг Петр Новопашенный.
29 июля 1919 года главный редактор журнала РККФ «Морской сборник» военмор Петр Новопашенный, командированный из Петрограда в Астрахань, бесследно исчез, не добравшись и до середины пути. Об этом доложили нарком-военмору Троцкому, который и назначил бывшего каперанга, знаменитого полярного исследователя на эту должность.
— Искать! — распорядился военный вождь рабочих и крестьян. И ВЧК немедленно начала розыск. Правда, были дела и поважнее. На Питер, колыбель революции, надвигались части белой Северо-Западной Армии. С гатчинских высот офицеры Юденича уже рассматривали в бинокли золотой шлем Исаакиевского собора. И никому в ВЧК не приходило в голову, что не будь у генерала Юденича таких офицеров, как капитан 1 ранга Новопашенный, контр-адмирал Пилкин, лейтенант Ферсман, поручик Транзе или корнет Оболенский, не пришлось бы объявлять красный Питер на осадном положении.
Итак, главный редактор старейшего русского журнала «Морской сборник» и один из первооткрывателей Северной Земли, начальник русской морской разведки на Балтике в 17-м году и лучший шифровальщик вермахта в 40-м, узник Заксенхаузена и этапный зэк пересыльной оршанской тюрьмы, знаменитый полярник и безвестный эмигрант с пожизненным нансеновским паспортом, капитан I ранга Российского императорского флота и высокопоставленный красный военмор Петр Алексеевич Новопашенный — един во всех перечисленных лицах. Какой уж тут, к черту, детектив, когда все сразу названо своими именами?!
И все же, и все-таки...
Тогда я еще не знал, что его зовут Фабиан Рунд. Корветтен-капитан Рунд... Просто мы оба спешили по одной и той же берлинской набережной в один и тот же дом, к одному и тому же человеку; я — московский литератор, и он — Фабиан Рунд, сотрудник абвера.
Мы пересекали одно и то же пространство с разрывом в полвека. Разумеется, у Рунда в его 1939 году были все шансы застать дома бывшего капитана 1 ранга Новопашенного, в отличие от меня, в моем девяностом. По самым скромным подсчетам, Новопашенному было бы сейчас лет сто десять. Но я все равно упорно разыскивал дом № 18 на Шенебергской набережной.
В один из знойных дней берлинского лета в кабинете адмирала Канариса, главы всемогущего абвера, раздался телефонный звонок главнокомандующего военно-морскими силами Германии гросс- адмирала Редера. «Редер: — Хайль Гитлер! Канарис: — Хайль.
Редер: — Вилли, одно небольшое дельце... Мне стало известно, что в Берлине живет кто-то из русских эмигрантов, участник арктических экспедиций адмирала Колчака... В свое время он заснял на пленку обширнейший участок неисследованного побережья русского Севера — приметные мысы, бухты и прочее. Нам нужен его фотоархив. Есть сведения, что он вывез его с собой.
Канарис: — Насколько надежен источник сведений?
Редер: — Он так же надежен, как и вся ваша контора. Это наш... это ваш военно-морской атташе в Москве капитан цур зее барон Баумбах.
Канарис: — Хорошо. Найдем. Приятно в такую жару остудить мозг мыслями об Арктике».
В том году мысли о полярных льдах студили многие думные головы в Берлине. В германских штабах ясно понимали, что война с Англией неизбежна, и война эта будет прежде всего морской. А раз так — нужны передовые базы флота в Северной Атлантике, в Западной Арктике. О том, чтобы базироваться на порты Норвегии, приходилось пока что только мечтать. При всем своем нейтралитете норвежцы настроены весьма пробритански. Но есть Новая Земля, есть Кольский полуостров и есть весьма податливое большевистское правительство в Москве, которое обещало подыскать «базис норд» — «северную базу» для германских рейдеров если не в самом Мурманске, то неподалеку от него. Спустя полмесяца после начала войны, 17 сентября 1939 года, в Мурманск тайно вошли два немецких транспорта с грузами для будущей базы. Взамен Берлин обещал продать Советскому Союзу недостроенный тяжелый крейсер «Лютцов». С захватом Норвегии проблема базирования на советском Севере снялась сама собой. Но резко повысился интерес к Северному морскому пути — стратегической трассе, наикратчаише связующей океан Атлантический с Тихим. Начало второй мировой войны застало тридцать пять немецких торговых судов в нейтральных портах Юго-Восточной Азии. Этот гигантский караван Редер, заручившись согласием Молотова, рассчитывал провести в Европу безопасным от англичан путем — меж скал Сибирского побережья и кромкой полярных льдов, — путем, разведанным и проложенным гидрографами русского флота еще в первую мировую и вполне освоенным советскими ледоколами. К тому же по нему можно было перебрасывать рейдеры в Тихий океан и там охотиться на торговых трассах союзников. Таким образом, «фотографическая лоция» северных берегов Сибири становилась документом стратегической важности.
В Берлине у меня не было и пфеннига. Такого голода я не испытывал со студенческих времен, когда решился плыть из Ростова в Москву теплоходом, имея на двенадцать дней восемьдесят семь копеек... Но, по сравнению с моим нынешним положением, это были деньги.
А получилось так: мои знакомые берлинцы прислали мне приглашение, по которому время поездки совпадало с объединением Германии. Все было хорошо, но Госбанк СССР вдруг объявил, что граждане, выезжающие до 26 июня, должны вернуть обмененные ими марки ГДР. Никаких обменов их на марки ФРГ, даже символических — на телефон, трамвай, туалет, — не обещалось. И вообще недвусмысленно давалось понять, что сейчас в Германию советским гражданам ехать не стоит, лучше перенести поездки на октябрь.
Я законопослушно вернул упраздняемую валюту, стараясь не вспоминать, сколько часов (тридцать два!) пришлось стоять за ней в очереди, отбил друзьям в Берлин телеграмму о том, что приехать не смогу, и на другой день отправился сдавать железнодорожный билет. И вот тут сердце дрогнуло. Не то чтобы стало жалко потерянного в очередях и интуристовской кассе времени (приходил на Большие Каменщики к пяти утра с термосом, бутербродами, книгами и раскладным стульчиком, и так — три дня), а просто подумал: ну вот, в кои-то веки могу стать свидетелем настоящего исторического события и не стану из-за каких-то жалких марок. В конце концов, не за тряпьем же еду. Как-нибудь продержусь у друзей на бутербродах. Десять дней не срок...
