таких мелочей-то и состоит.
Не помню уже, по какому случаю я был приглашен к Ту, но общество должно было собраться большое. С пустыми руками идти было неудобно, однако зная непьющесть вьетнамцев, наполнить свои руки бутылкой я не решился. Оглядываясь по сторонам у станции метро, я вдруг увидел лоток с бананами, а рядом — очень небольшую очередь. Это было неожиданным везением, поскольку в те времена бананы были дефицитом. Кроме того, я полагал, что в качестве подарка они подойдут как ничто другое: южные люди вьетнамцы, по моему мнению, должны были тосковать по бананам. Так оно, наверное, и было.
Итак, с желтеющей гроздью бананов в руках я нажал кнопку звонка и почти сразу очутился в суматошной атмосфере вьетнамского предпразднества. Картина была привычная: к назначенному часу ничего еще не готово (как говаривал Ту, «главная черта вьетнамского народа — не точность, а героизм»), кухня полна людей, сидящих на корточках над расстеленными газетами и быстро чистящих овощи. Стоял отчаянный шум, ибо говорили все и сразу. Мне показалось, что мое приношение вызвало оживление, которое я отнес на счет приятных ассоциаций с тропической родиной. Несколько бананов тут же споро нарезали для готовки, оставшиеся же три я решил преподнести трем дамам: Бить, Ны и Красному Облаку (так переводилось ее имя).
К моему удивлению, дамы слегка покраснели, а молодые люди оживленно загалдели, отчего дамы покраснели еще больше и тут же сломали бананы.
— Нам не надо! — воскликнул я. — На всех все равно не хватит. Это только вам. — Я был уверен, что женщины хотят оделить бананами всех.
Мое замечание вызвало еще большее оживление мужской части, а Бить, Ны и Красное Облако выскочили с кухни в комнату, и оттуда долго еще слышалось их щебетание и хихикание. Ту выманил меня в коридор:
— Значит, так, — сказал он, понизив голос, — ты не обижайся, но у нас женщине считается неприличным взять в рот целый банан. Его надо сломать. Понял?
— Но почему? — удивился я, — зачем его ломать?
— Зачем-зачем, — передразнил меня Ту, — у нас считают, что банан похож на...
...И он сказал на что. Представив себе хороший банан, я понял, что так могут считать не только они. А мы не сравнивали только потому, что сравнивать было не с чем: бананов в нашей жизни почти не было.
Если бы мы говорили с моим другом не в его коридоре, а на научной конференции, мы бы употребили выражение «фаллический символ». С этим же символом связан — у других народов — вертел- шампур. Правда, это не приводит к запрету на шашлык или люля-кебаб: содрав с шампура, их можно есть любому и любой. Но готовить — орудуя шампуром — дело чисто мужское. (Кто из вас когда видел шашлычницу-женщину?) Зато варка и тушение в кастрюлях и на сковородах, сосудах вогнутых, — женское дело. Сейчас, конечно, многие и понятия не имеют о первоначальных запретах, но привычка осталась. Так что и готовка, и сама пища тоже бывают разделенной по полам: женская и мужская.
А уж в тех местах, где верили, что перенимаешь качества того, кого ешь (что ешь), ни один мужчина не взял бы в рот куриного сердца или не отведал бы рыбы на собственной свадьбе. Рыбы ведь известны хладнокровием. Впрочем, рыбьи молоки в данном случае угощение законное по причине рыбьей плодовитости. Да и невесту угостить икрой просто следовало. Но никогда наоборот.
Бывали и разные другие запреты: того нельзя есть женщинам, того мужчинам, а этого — детям.
Например, у малых народов Камбоджи «...мясо лающего оленя нельзя есть замужним женщинам, им же нельзя есть мясо угрей и крокодилов». Эта цитата из труда видного исследователя Индокитая Я.Чеснова. Что касается этого запрета, то ученый Чеснов дает его истолкование с предельной простотой и ясностью: «Последнее обстоятельство объясняется тем, что женщинам приходится ходить за водой к рекам и они, согласно поверью, могут подвергнуться мщению со стороны крокодилов». Как же ужасно, очевидно, «мщение со стороны лающего оленя», если он стоит в ряду запретов рядом с крокодилом! Честно говоря, я не очень представляю себе лающего оленя, но как-то ясно воображаю сцену его ярости. Вот женщина- грешница, тайно отведавшая плоти лающего оленя, входит в лес, и тут с громким лаем и визгом набрасываются на нее эти мелковатые — с собаку, что ли, раз лают? — олени. Они топчут беднягу, бодают рогами и лают, лают, лают... Правда, не столь понятна угроза угрей: уж они-то не то что лаять или бодать, но и куснуть толком не способны. Но если есть запрет, значит, есть у него и причины, Просто они нам не сразу видны.
В конце концов, пока мне не объяснили добрые вьетнамские друзья, я смотрел на бананы и в упор не видел, на что же они смахивают. В коридоре моего ученого друга — я этого еще не ведал (прямо как Адам и Ева, не вкусившие запретного плода). А потому вздохнул с сочувствием:
— Бедные! Ведь у вас столько бананов, а им есть нельзя!
— Почему же нельзя? — возразил Ту. — Только надо приличия соблюдать. Наши девочки здесь, когда эскимо покупают, всегда несут домой. И никогда не едят на людях.
На людях приличнее взять стаканчик...
Л. Минц
Зеленая планета: Правила игры
«… потом самолет начал набирать высоту и как будто свернул на восток, и… там, вперед, он увидел заслонившую весь мир, громадную, уходящую ввысь, квадратную вершину Килиманджаро. И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь».
Я проснулся оттого, что самолет пошел на посадку. В иллюминаторах ничего не было видно. Сборник Хемингуэя, который я взял перечитать в дорогу, соскользнул на пол, и мой сосед — седой сухощавый кениец — нагнулся за ним.
— «Снега Килиманджаро», — прочитал он — по-русски. — Хорошая книга. Вам нравится?
В свое время я зачитывался африканскими рассказами Хемингуэя. Но мне никогда не нравилось, как он обошелся со своим главным героем Гарри Морганом: оцарапал колючкой и заставил умереть от гангрены, — особенно не нравилось мне это теперь, когда я сам летел в Африку.
— Нелепая, нелогичная смерть, — сказал я кенийцу, — и слишком литературная.
— Гарри все равно бы погиб, — возразил тот, — и Хемингуэй это хорошо понимал, потому что провел в Африке много времени. Охотился, убивал зверей... Он, конечно, знал, что существуют правила…
— Какие правила?
— Простые и справедливые. Ты предаешь — тебя предают, ты убиваешь — тебя убивают... Правила игры.
— Я не знаю, никаких правил и не собираюсь никого убивать, — сказал я.
— Разумеется, — улыбнулся кениец. — Вам как раз ничего, не грозит...
Самолет коснулся земли. Над пожелтевшими холмами Африки; дрожало знойное марево.
В десятиместном «Ниссане» — микроавтобусе с поднимающейся крышей — нас было пятеро. Шестым был Доминик — водитель и сафари-гид. В первый же вечер он привез нас на ужин в «Нью-Стенли» — старейший отель в Найроби.
— Доминик, это правда, что ОН здесь жил? — спрашивал я.
— Правда. Сидел вот под этой акацией и писал.
— И что же он писал? «Зеленые холмы Африки»?
