рядами, торпеды сбрасывают. И так нахально летали, так низко, что и стрелять-то нельзя в свой корабль попадешь. А вообще-то, когда подводили нас к Медвежке, англичане часто бросали суда. Идите сами в свои порты и все. И весь разговор. Все охранение кончалось. Это только один «PQ-17» описан, а они и раньше нас бросали...
И вот дошли мы до Медвежки... Знаете, и тогда это трудно было объяснить, а теперь и подавно. Но вот было какое-то предчувствие. Еще с вечера. И чай почему-то пили молча. И спать пошли и не спалось. Вот что-то должно случится, и не лежится выйдешь из кубрика на палубу, покуришь, посмотришь на небо черное и на море — что-то не то. Не объяснить... День прошел тихо, а к вечеру нас торпедировали. Подлодка. Я даже сообразить-то ничего не успел и взрыва словно не слыхал, удара не почувствовал, а уж был в воде. К ледяной воде привычка была, не зря, видно, зимним плаванием в Ленинграде занимался. Только дыхание враз перехватило, и все соображение отшибло кто ты? откуда? что было? ничего понять не могу. Держусь, болтаюсь, обломки какие-то вокруг, и тут плот из-за волны. А плоты какие были? Четыре бочки металлические да каркас из досок. Ну, и там ремни, чтобы схватиться можно было. Подплыл я к этому плоту. Не надо, наверное, говорить об этом. Рехнулся, что ли, он черт? ...Я вот вам говорил — есть подлецы но мне не верится, что нормальные люди на такое пойдут...
Подплыл я к плоту, а там один товарищ наш, значит, подобием весла, доской здоровенной отгонял всех остальных, кто к ремням тянулся. Бил доской по головам что есть мочи. Ну, чтоб ему спастись, а остальные... Молча бил, сам на коленях, и плашмя этой доской, со всей силой, по лицам, по рукам, скотина... Отплыл я не хватало еще, чтобы свой добил.
Стемнело. Вода такая холодная, что и холода уже не чувствуешь...
— А это был первый случай, когда потопили ваш корабль?
— Когда судно потопили — первый. Но до этого я уже два раза в воде побывал. Это когда мы в конвоях шли, раньше еще. Оба раза от взрыва бомбы. Один раз так качнуло, что смыло волной. А другой раз воздушной, взрывной волной с мостика выбросило. Тогда сильно ушибся, лежал, вахту за меня другие стояли. Мне почему-то всю жизнь не везло... Первый раз меня наши подняли, круг спасательный бросили. А второй корветы охранения подобрали. Нас там много в воде оказалось — рядом потопили транспорт. И тогда мне здорово врезалась в память одна деталь. Корветы вылавливали людей по способу близнецового трала. Этот способ я потом, когда в рыбкиной конторе ходил, узнал. Узнал, что он близнецовый называется. Так рыбу ловят — два судна тянут между собой сеть. Так и нас тянули. И вот я, чтобы не попасть в общую кучу живых и мертвых тел, нырнул под сеть и схватился за нее с наружной стороны. А многие попавшие внутрь сети захлебывались раньше, чем их оттуда вытаскивали.
Так было в конвое. А тут я остался совершенно один. Тех, что за плот цеплялись, разнесло в разные стороны. Может, зацепились за что-нибудь или утонули, не знаю. Темно, волны, никого и ничего не видно. Ну, думаю, конец скоро. Долго не протянешь. Надежды на спасение никакой, никто тебя не поднимет. Тем более ночью. Бессмыслица полная. Это никто не расскажет, никто не опишет. Ни страха, ни отчаяния, ни надежды... Да я думаю, что в таком состоянии и не человек уже в воде болтается, а что это такое, черт его знает... И сколько времени прошло — час? два? — я и не знаю, только совсем темно. И вдруг поднимает меня волной, и голова моя утыкается во что-то мягкое, плавучее. А руки совсем окоченели пальцами пошевелить, зацепиться за это мягкое никак не могу. Так я словно какими-то другими руками, точнее, усилием какого-то механизма, который у меня внутри появился, я вот свои руки, как доски, на это мягкое и закинул. Вылез кое-как, когда это мягкое на волне вниз пошло, а я оказался повыше. Вылез, отдышался — показалось, что я только сейчас и дышать-то начал, а так в воде и не дышал вовсе. Разобрался что к чему. Оказалось, я на надувном плоту с капюшоном. Шведский — тогда на шведских судах такие плоты были. Его, видимо, сорвало и смыло во время шторма с судна, которое шло в караване. И вот он, попав в воду, раскрылся. А когда плот раскрывается там лампочка зажигается, сигнальная, аварийная включается под действием воды. Обычно лампочка на 72 часа выведена, а шторм недавно прошел, срок не вышел — она и горит.
Подвигался, руки отошли немного. Хорошо, просто хорошо. Шарить там начал, одеяло нашел. Грубое такое, шерстяное. Грелки химические попались. Они градусов до 50-60 разогреваются, когда вода внутрь попадает. Не сразу, конечно, но разогреваются. Ночь под одеялом да с грелками в каком-то забытьи провел, а утром, только-только светать стало, все и разглядел. Таблетки нашел — там дробленый орех грецкий, изюм, еще что-то, в таблетках этих. Шоколад был, вода консервированная, несколько банок. Все это трехдневный запас на шесть или восемь человек. Жить можно. Подкрепился, полегче стало, уже соображать начал. Размышлять — где и что, куда ветер, в каком направлении несет. Капюшон, он как парус работает. Что-то даже в уме вычислять начал. А какой день сегодня? Вспомнил.
Да-а. 19 июня. День моего рождения,..
И вот, представляете, там, в этом рационе для утопленников еще 12 бутылочек было. Ну, может, граммов по 150 или 200, плоских таких бутылочек с виски. И еще зеркальце сигнальное, чтобы кораблю- спасателю какой знак солнцем подать. Гелиограф, словом. И смотрю от нечего делать в зеркальце это. Морда, конечно, противная, опухшая, обросшая, а в этом гелиографе выпуклом, представляете, она какая? Ну, ничего... И вот я, значит, отворачиваю пробочку, наливаю виски в банку из-под воды, смотрюсь в это дело, в гелиограф, чокаюсь с ним, с самим собой, значит. «Ну, говорю, Евгений Николаевич, с днем рождения тебя! Что там дальше будет — не знаю — а рождение надо отметить, хоть и не в очень приятной компании». Ладно. Выпил одну бутылочку, потом другую, третью... Так, в обычное-то время, ерунда. А тут от слабости, что ли, от передряг этих или от чего еще, не знаю, только так окосел, что уж дальше деваться некуда. И закусил вроде бы хорошо, а не подумал, что так оно на меня подействует. И вот лежу уже в каком-то полуобморочном состоянии... Ну, а как пьяный может себя чувствовать? Он ни на что же не способен! Вот я такой и был, когда услышал шум дизелей. Сколько времени прошло? Что? Как? Или все мне это приснилось? Ничего понять не могу: то работают дизели, то куда-то пропадают. Потом вроде речь какую-то слышу. Сверху откуда-то кричит кто-то: «Лук раунд? Ху из зет?» «Посмотри, есть кто там?» «Кто-то есть. Какой-то парень». «Он как? Живой?» Другой говорит, уже близко совсем: «Нет, мертвый. Похоже, мертвый».
Тогда я, наверно, сообразил, что это я мертвый, сдвинулся как-то...
Не помню уже, как я оказался на палубе этого английского корвета. Первое, что понял — это смешок какой-то. Открыл глаза — и такой грянул тут грохот. Моряки вокруг за животы хватаются. Конечно, физиономия у пьяного, тем более, который совсем ничего не соображает, видимо, очень смешной была. Да еще и нашлась-то она среди пустынного океана. Все хохотали: «Пьяный. Живой, но пьяный. Как на дне ада...» Что-то в этом роде.
Куда-то меня положили, куда-то я лег. Сколько я там спал, не знаю, только расталкивают: «Ты живой?» «Живой». «Командир тебя хочет видеть». «А что это за судно?» — спрашиваю. — «Корвет дежурный по району», отвечают.
Приводят к командиру.
— Кто ты и откуда?
— Я — русский. Моряк с «Игарки».
— «Игарка?» — говорит. — Ага, хорошо. Но ты оказался не на советскому плоту, а на шведском. А шведское судно, которому принадлежит плот, давно в России. А как ты добыл этот плот, парень, вот что самое интересное. Так ты, парень, что-то не то говоришь. Ты лучше правду скажи — с какого ты парохода и кто тебя на плот подсунул на пути следования нашего конвоя? Конвой будет идти с запада, а ты тут его как раз и поджидаешь. Что у тебя на плоту было? Какие сигналы и кому ты подавал? И рацию куда дел? Утопил? Ведь ты не просто так сидел, ты подавал подводным лодкам сигналы.
Как я ему мог доказать, что не диверсант я и никаких сигналов не подавал?
— Русский, — твержу, русский, матрос с «Игарки». Шли в конвое, торпедировали нас.
— Русский? переспрашивает он меня. — Матрос? Русских я давно знаю и еще не встречал ни одного русского матроса, чтобы он так бегло по-английски говорил. Тебя, парень, расстрелять надо.
Вызывает командир корвета еще кого-то, отошли в сторону и о чем-то тихо так разговаривают. Ну, думаю, Евгений Николаевич, а теперь тебе и подарок ко дню рождения будет. В гости попал. Расстреливать будут. Подходит командир корвета.
— Ладно, — говорит он, — мы еще разберемся, кто ты, немецкий или советский. Расстреливать я тебя пока не буду. Мне рулевой нужен.
