значительной степени на средства, которые предоставила русская царица Мария Федоровна – в девичестве датская принцесса Дагмара. Обрученная с преждевременно скончавшимся наследником русского престола Николаем, она в итоге вышла замуж за его брата, впоследствии императора Александра III. Принявшая православие еще при первом обручении, Мария Федоровна и внесла свой немалый взнос на строительство церкви в ознаменование коронации своего супруга в 1883-м.
На закладке храма в 1881 году присутствовала датская королевская фамилия. Проект церкви в результате конкурса был отобран из работ шести архитекторов. Лучшей оказалась работа выпускника Петербургской Академии художеств Давида Ивановича Гримма, по проектам которого сооружено немало построек в России и за рубежом, в том числе и памятник Екатерине II, что перед Александрийским театром в Петербурге. Мария Федоровна пережила не только мужа, но и своего сына – Николая II, да и страну, которая стала для нее второй родиной. Именно ей, едва ли не единственной из царской семьи, удалось спастись во время «окаянных дней», и в 1919 году она вернулась в Данию. Мария Федоровна поселилась с сестрой, английской королевой Александрой, в доме на берегу моря в северном пригороде Копенгагена. Этот белый особняк смотрит на Балтику и на памятник Кнуду Расмуссену, крупнейшему датскому исследователю Гренландии и Арктики...
Не знаю, соседство ли русской церкви тому причина, но в витрине одного из аукционов на Бредгэде было выставлено полотно, изображающее русскую императорскую яхту «Штандарт» во время одного из походов по Балтике. А из другого – я видел – выносили копию (или, возможно, авторский вариант) «Незнакомки» Крамского.
Едва ли не напротив «Феникса» красуются ворота дворца, носящего почему-то английское, совершенно неожиданное название «Odd Fellow» – «Странный парень». В редкие часы, когда зимняя датская погода одаривала нас солнцем, я любовался игрой света на фасаде и красотой кованных узоров металлической решетки его ворот. Именно в нем, еще до 50-х годов, устраивались выставки русского искусства...
Здесь же, на Бредгэде расположено и кафе «Петербург», считающееся одним из лучших в городе. В Копенгагене есть еще одно кафе с русским названием – «Александр Невский» – неподалеку от бронзового Абсалона.
«Бредгэде» в дословном переводе означает «широкая улица» – так ее, кстати, и именовали в дореволюционных русских изданиях. Возможно, в старину, когда на ней только появлялись первые дома, типа будущего «Феникса», она и казалась широкой.
На набережной пролива, отделяющего Зеландию от Амагера, неподалеку от Амалиенборга стоят золотые павильончики-беседки, из которых королевская семья поднимается на борт своей яхты. Рядом с ними – современное здание с развевающимся флагом компании «Мэрск». Эту эмблему я видел и в Амстердаме, и в Майами, и, говорят, ее можно увидеть по всему миру на контейнерах, судах и самолетах.
Так и соседствуют бывшие и сегодняшние владельцы Дании. Хозяин «Мэрск» – самый богатый человек в стране. Ему уже за восемьдесят. Но работает он по 14 часов в день 365 дней в году.
Ян Леденфельдт из компании «Лайф-стайл турз», большой знаток Копенгагена и королевской семьи, водил меня по Слотсхольму, историческому островку, отделенному каналом от остального города и представляющего собой ядро, вокруг которого вырастала датская столица. Удобнее всего припарковать машину оказалось во дворе... Датского парламента. Когда мы еще только смотрели на это огромное здание издали, от памятника основателю Копенгагена епископу Абсалону, Ян взял меня за локоть: – Смотри, вон идет глава одной из крупнейших фракций в фолькетинге. А министр иностранных дел вообще приезжает в парламент на велосипеде.
Да что министр! Королева Маргрете II сама может зайти в универмаги «Иллум» или «Магазин дю норд», в фирменный магазин королевской копенгагенской фарфоровой фабрики (благо она официально носит титул «поставщика королевского двора») за покупками, особо в преддверии Рождества, но чаще всего ее, говорят, можно встретить в цветочном магазине Беринга на Кебмагергэде.
На той же Кебмагергэде, отходящей в сторону Нэррепорта от Стреэт, в Круглой башне, удивительном сооружении, соединившем в себе и церковь Троицы, и обсерваторию, проходила выставка фотографий королевы. Нельзя сказать, что зал был переполнен, но выставка явно не пустовала. Официальные снимки, и семейные, известных фотографов, и случайных, неизвестных фотолюбителей, как, например, карточка, сделанная кем-то еще в годы учебы Маргрете в Оксфорде. Но на что больше всего я обратил внимание – выставка начисто лишена налета официальной помпезности, по-домашнему уютная...
У кого хватит сил, тот может выбраться по выложенному кирпичом пандусу Круглой башни на смотровую площадку. Когда Петр I, готовясь нанести удар ненавистным шведам, в 1716 году был в Копенгагене, он въехал на башню верхом. Его супруга, не желая отставать от императора, проследовала за ним в карете. Высадка в Сконе так и не состоялась, и сегодня об этом совместном русско-датском предприятии почти забыли, однако о выходке Петра и Екатерины путеводители напоминают до сих пор.
Место, откуда Петр, всматриваясь вдаль, «грозил шведам», почему-то с некоторых пор облюбовали самоубийцы, и смотровую площадку на вершине башни, помимо изящной литой ограды, обнесли еще и стальной изгородью...
Красивый город, – заметил человек, остановившийся возле меня на переходе «на красный».
Я нацелился камерой на здание биржи и все ждал, когда ветер поставит флюгер на ее шпиле так, чтобы его было лучше видно. Оторвавшись от объектива, я обернулся и увидел, что говоривший немолод. В зубах он держал трубку, лицо его было серьезным, но аккуратные усики, которые я назвал бы английскими, не скрывали приветливую улыбку. Он сидел на велосипеде.
– Красивый, но не сразу все в глаза бросается. Уличную жизнь так сразу не поймешь, так ведь? – продолжил он, вынув на несколько секунд изо рта трубку, и, вложив ее обратно, покатил вперед, ибо светофор переключился на зеленый.
Не знаю, что он конкретно имел в виду. Но, кажется, я догадываюсь. Копенгаген – конечно, в один ряд с Парижем или Римом не поставишь. Здесь нет каких-то ярких типажей в толпе, уличной бойкой торговли (разве скандинавка, даже и расхваливающая на уличном рыночке свои авокадо, которые к тому же и дешевле, чем в Москве, может привлечь внимание?), нет какого-то особенного колорита. А уличных музыкантов, даже латиноамериканских, сейчас много и в Москве. Так в чем же уникальность атмосферы Копенгагена? Вот это еще надо поискать. Точнее суметь увидеть. Мне показалось, что главная черта Копенгагена, как, впрочем, и всей страны, – уют, удобство, – то, что в Дании принято называть словом «hygge», которое лежит в основе датского образа жизни.
Этим словом характеризуют чаще всего ту обстановку, которую датчане стремятся создать вокруг своего очага. Это же слово употребляют и когда подразумевают и доброжелательную приветливость датчан.
Мой коллега из Нью-Йорка, управляющий редактор журнала «Трэвэл энд лежер», узнав, что я собираюсь в Копенгаген, поделился своими воспоминаниями: «Это один из самых веселых городов Европы, населенный студентами, которые постоянно распевают песни и пьют пиво в кафе». Я увидел и такой Копенгаген – благо Латинский квартал расположен по соседству от Стреэт. А на ней любят погулять не только студенты.
Город, который вначале показался мне неузнаваемо вымершим, ближе к уик-энду, и особенно в субботу, стал переполняться приезжими. В основном соседями – шведами и норвежцами. Мальме вообще считается шведским пригородом Копенгагена – при посадке в датской столице самолет разворачивается именно над этим, третьим по величине городом Швеции, а затем в считанные минуты пересекает пролив,
