присел на ствол упавшей лиственницы, опрокинутой весенним паводком. Ни единого звука не раздавалось в лесу, кругом царило полнейшее безмолвие.
Приглядевшись к зарослям ив, растущих у самой воды, я неожиданно заметил, что многие ветви склонившихся к ручью деревьев надкусаны, разжеваны – словно размочалены. Обычно так выглядят следы жировки бобрят, которые, появившись на свет весной, к середине лета становятся уже вполне самостоятельными.
Место и впрямь казалось вполне подходящим для бобров. Мелкая, извилистая, почти недвижимая речушка с невысокими, заросшими осинником и тополями берегами, сплошь покрытыми осокой, таволгой да крапивой, вполне могла быть для бобриной семьи прекрасным домом. И действительно, стоило пройти немного вниз по течению, как за поворотом ручья показался небольшой затон, образовавшийся у сооруженной бобрами плотины. Устроив запруду в русле мелкого ручья, они обеспечили себе вольготный и достаточно широкий водоем, с бережком, одетым в сплошной пояс тростников, камышей и рогозов. На середине запруды, там, где поглубже, красовались кувшинки и рдесты, местами поверхность воды была укрыта ковром водяного ореха – чилима. Все эти столь любимые бобрами растения позволяли им круглый год без всяких забот жить в своем пруду. Да и со стройматериалами проблем у них явно не было.
На противоположной стороне пруда возвышалась небольшая кучка хвороста – хатка, в которой эти лесные трудяги и обосновались. Судя по всему, перебрались бобры в эти места недавно – хатка была маловата, не больше метра высотой и всего около двух шириной. Старые же и обжитые бобровые дома – порой весьма внушительные по размерам сооружения – выше человеческого роста и метров 12 в диаметре. Основой для хатки, как правило, служит старый пень дерева, кочка или куртина кустарника у кромки воды. Здесь бобры роют небольшой подземный ход, выводя его в надводную часть. Начиная расширять логово, животные рушат свод постройки, который затем заделывают ветками, скрепляя их илом. Со временем логово расширяют вновь, выгрызая изнутри нишу и снова надстраивая свод ветками и илом. Эта работа повторяется много раз, иногда на протяжении жизни нескольких поколений бобров. Несмотря на кажущуюся примитивность, бобровые хатки – сооружения достаточно капитальные, с большим трудом разрушаемые, в них бобрам не страшны ни морозы, ни хищники.
Впрочем, вопреки расхожему убеждению бобры не такие уж любители возводить хатки. Подобные жилища они строят только в том случае, если в выбранном ими месте берега недостаточно высоки и прочны, и у бобров нет возможности выкопать нору, куда более типичное для них обиталище. Самая простенькая нора – это подземный ход, один конец которого открывается под водой, а другой заканчивается расширением – логовом, пол которого зверьки выстилают древесной стружкой. Такие незатейливые убежища сооружаются бобрами весной и служат жилищем на время высокой полой воды. Гораздо сложнее устроены постоянные норы, в которых бобры живут на протяжении нескольких лет. Зачастую это целые лабиринты подземных многоэтажных тоннелей с гнездовыми камерами, отдушинами, тупиками. Протяженность таких нор порой доходит до 200 метров.
В местах, максимально обеспеченных необходимой для них пищей, бобры сооружают еще и кормовые норы. Эти «кладовые» устроены существенно проще и используются ими как своего рода столовые. На случай опасности звери возводят под землей специальные убежища-тоннели, большая часть которых затоплена водой, и лишь кое-где устраивают в них маленькие камеры, в которых можно глотнуть воздуха и переждать угрозу. Как правило, вход в любую нору скрыт под водой на глубине не более 2 метров, примерно на таком же расстоянии от земной поверхности бобры роют ходы в грунте берега.
Разглядывая бобриный домик, я недоумевал по поводу того, почему животные вместо хатки не устроили норы – берег казался мне вполне пригодным для такого строительства. Хотя бобры наверняка лучше меня разбирались в свойствах местного грунта… За этими размышлениями я едва не пропустил самое интересное – возле небольшого домика из воды показалась ушастая голова его хозяина. Бобр внимательно оглядел окрестности, принюхался, но, видимо, не заметив ничего подозрительного, поплыл прямо на меня. И хотя я и знал, что бобры не так уж осторожны и пугливы, как принято думать, дыхание все же невольно затаил. Пока эта мысль проносилась в моей голове, я сделал неосторожное движение ногой, и под ней хрустнула ветка. Звук этот в лесной тишине показался подобным грому, причем не только мне… Бобр замер на месте и, встретившись со мной глазами, тотчас нырнул, оглушительно хлопнув хвостом по воде, предупредив таким образом об опасности своих сородичей. Мне ничего не оставалось, как ретироваться в заросли кустарника, в надежде на то, что животное, успокоившись, покажется снова. Ждать пришлось недолго – бобр вскоре действительно вынырнул и, снова ударив по воде хвостом, ушел под воду. Сей маневр он повторил несколько раз, будто говоря мне: «Знаю, что ты прячешься в кустах, ну подожди же у меня!» Видно, здорово осерчал на невольного нарушителя его привычной размеренной жизни…
Уже на исходе лета я вновь оказался у бобриной речки. Тайга начала прощаться со своим изумрудным нарядом – багрец, словно ранняя седина, слегка тронул поросшие лесом холмы. Вода в ручье спала, обнажив большую часть плотины, которую теперь можно было разглядеть во всех подробностях. Основой для нее послужил ствол дерева, упавший поперек русла. Вокруг него бобры уложили палки, куски стволов, веток, кое-где были видны камни, и все это сооружение надежно цементировал ил. Длина плотины не превышала 10 метров, ширина была около полуметра, да и высота не более полутора, хотя известны и такие бобриные плотины, длина которых достигает от 100 до 1 000 метров. Но подобные гигантские сооружения чаще строят бобры Северной Америки. Нередко звери не ограничиваются возведением плотины только в русловой части. Когда подпруженная речка начинает разливаться по пойме, бобры стремятся перехватить и эту вышедшую из берегов воду, сооружая уже в пойме небольшие плотинки, которые, проходя от дерева к дереву, от куста к кусту, с каждым днем увеличиваются в размерах, превращаясь постепенно в единую большую запруду.
При заготовке «стройматериалов» бобрам очень помогают их знаменитые зубы – резцы, которыми звери валят, а затем разделывают на части далеко не самые мелкие деревья. Плотина подновляется бобрами постоянно, но чаще всего – осенью. Однако сейчас бобров у запруды видно не было.
Я взял бинокль и принялся разглядывать противоположный берег затона. Трава уже пожухла, а потому я смог разглядеть то, чего не заметил в прошлый раз. На берегу бобрами было проложено несколько каналов. Обычно каналами постепенно становятся тропы, по которым звери регулярно ходят к местам жировок и заготовок кормов. Постоянно утаптывая и подрывая грунт, бобры превращают такие дорожки в заполненные водой каналы, по которым можно скрытно добраться к местам кормежки, улизнуть от врагов или транспортировать заготовленные ветви деревьев.
У одного из таких каналов я и увидел «своих» бобров – четверо взрослых и трое малышей обедали корой поваленной ими осины. Видимо, в сборе было все семейство – самец и самка, двое их взрослых годовалых детей и три бобренка, родившиеся этой весной.
Бобр – хороший семьянин, а потому в одиночестве он живет редко. Обычным временем появления детенышей считается конец весны – начало лета. Первые полтора месяца бобрята питаются жирным, высококалорийным молоком матери и очень быстро растут. Но уже через пару недель их рацион пополняется и растительной пищей. В течение месяца-полутора детеныши становятся объектом заботы всей семьи. Взрослые животные обогревают и охраняют бобрят, приносят им пищу, участвуют в играх, сопровождают в прогулках по водоему. Как правило, достигнув двухгодовалого возраста, по весне молодые бобры покидают семью. И надо сказать, что этот период едва ли не самый опасный в жизни молодых бобров. Помимо хищников угрозу может представлять даже встреча с другими бобрами. Миролюбивые в семье и спокойно воспринимающие своих ближайших соседей, бобры удивительным образом преображаются при встрече с чужаками. И подобные столкновения почти всегда перерастают в жесточайшую схватку, во время которой бобры своими мощными резцами наносят друг другу тяжелые, подчас смертельные, раны.
…В сгустившихся сумерках уже не помогал и бинокль – я перестал различать животных, для которых вечер и ночь – привычное время бодрствования. Не без сожаления я оставил бобровый пруд, надеясь еще вернуться в эти места через пару недель. Но когда это произошло, меня ждало горькое разочарование – бобровая хатка оказалась разрушенной. Здоровенные следы, тянущиеся вдоль берега, не оставляли никаких сомнений в том, что здесь побывал медведь, разворотивший бобриное жилище. Косолапый хищник, пытаясь добраться до обитателей хатки, уничтожил ее до основания…
Я присел на покрытый мхом пень, огляделся вокруг. Царящее в тайге безмолвие сегодня казалось просто мертвым. Я еще долго смотрел на лениво текущий ручей, а когда, собираясь уходить, встал, тут же
