ею… — Я пожал плечами.
— Хорошо, обойдемся без ракеты. Тем более, что сейчас конверсия, разоружение, мирное сосуществование…
— Бардак, одним словом, — закончил я за него, прекращая жевать и с наслаждением закуривая.
Мы вяло — сказывалась усталость, — потравили анекдоты, а затем Флейшман заявил:
— Ну и хватка у тебя, Серега! Один удар, два выстрела, полсотни слов — и все со всем согласны и всем довольны.
— Профессия такая, — сказал я, закуривая очередную сигарету. Еще подумал: вот выкурю, и завалюсь спать. — У тебя профессия — уметь делать деньги, а у меня — уметь обращаться с людьми, преимущественно в форме приказов.
— Если б не твое умение, я бы здесь не сидел, — заметил Валера и провозгласил тост. — За Серегин профессионализм!
— Не надо, а то еще возгоржусь, — полушутливо-полусерьезно заметил я. — К тому же, если бы не твое умение в управлении шлюпкой, то и мое умение не понадобилось бы. Кормил бы местных рыб. Так что мы квиты. Кстати, Валера, было бы неплохо увеличить запасы продовольствия на берегу.
— Постараюсь, — согласился штурман. — Но только стоит ли?
— Не знаю, — признался я. — Просто мне показалось, что наша робинзонада будет долгой.
— Вот это уж вряд ли. Завтра или послезавтра потихоньку переберемся на корабль, а там починим машину и наша робинзонада закончится, — уверенно объявил Валера.
— Или превратится в одиссею, — вставил умолкнувший было Флейшман. — Такой вариант вы не допускаете?
Мы не допускали. Да и сам Флейшман больше шутил, чем говорил серьезно. А ведь худшее сбывается чаще, чем просто плохое.
Уже не помню кто из нас предложил завалиться спать. Костерок я предусмотрительно развел за холмом, ветра здесь почти не было. Мы прикончили остатки трапезы и стали устраиваться прямо на земле.
Валера уже спал, я готовился уснуть и уже лежа докуривал последнюю сигарету, когда устроившийся с другой стороны Флейшман ни с того, ни с сего спросил:
— Слушай, Сережа, а что бы ты стал делать, если бы толпа не остановилась и напала?
— Не напала бы, — лениво ответил я. — Бизнесмены — это не те люди, которые бросаются навстречу выстрелам. Вы слишком хорошо живете, чтобы рисковать жизнью не из-за денег, а из-за минутной вспышки никчемной злобы.
— Пусть не те, а вдруг? — не унимался Флейшман. — Мало ли что может стукнуть в голову даже самым благоразумным людям? Поперли бы напролом как кабаны… как носороги, — поправился он, словно я мог принять сравнение на свой счет. — И что бы ты делал?
Я тщательно затушил окурок, проверил, под рукой ли сумка, и лишь тогда ответил:
— Стрелял бы. В барабане оставалось четыре патрона, а промахнуться с такого расстояния невозможно.
Флейшман замолчал, а когда я решил, что он уже уснул, изрек:
— А ты страшный человек, Кабанов! Готов спокойно стрелять в живых людей, тебе лично не угрожающих…
— Не мне, так другим. Лучше в начале бунта убить парочку придурков, чем позволить убивать им. Меньше будет жертв. Кстати, именно поэтому меня и послушали. Поняли: либеральничать я не стану и полумерами обходиться не собираюсь. Если бы я блефовал, то они меня раньше штурманов бы в землю втоптали. И давай спать. День выдался трудный, а я почему-то сомневаюсь, что завтрашний станет легче. Спокойной ночи, Юра.
Засыпая, я подумал, что мое откровенное признание оттолкнет Флейшмана. Еще во время похода на вершину я заметил в нем презрение ко всем военным и к их методам. Нет, я не обиделся. С подобным отношением в последнее время приходится сталкиваться на каждом шагу. Да и как ему, богатенькому полуинтеллигентному чистоплюю, не осуждать стрельбу и убийства?
— Спокойной ночи, Сережа, — неожиданно пожелал мне Флейшман, и я почти немедленно заснул.
16. Наташа Лагутина. Лагерь на берегу
Второе утро на острове выдалось таким же хмурым, как и первое. По-прежнему дул ветер, и море обрушивало волны на сушу. Снятый вчера вечером с камней полузатопленный «Некрасов» все так же равномерно раскачивался вдали от берега.
Как и вчера, нас назначили помогать кокам. Пассажиры же продолжали слоняться без дела до самого завтрака, даже немного дольше. Затем им пришлось на себе ощутить ими же выбранную власть. Не знаю, кому из членов совета пришла в голову мысль нагрузить их работой. Нам это объявили уже как готовое решение: всем здоровым пассажирам предписывалось (именно так!) принять участие в постройке шалашей.
Место для шалашного городка было присмотрено в лесу на некотором удалении от берега. Никаких инструментов не было, и ветви приходилось ломать руками. Вдобавок почти ни у кого не было соответствующего опыта, и руководивший строительством Кабанов с несколькими помощниками носились по выбранным для лагеря полянам, где показывая, что делать, а где и помогая.
Работа растянулась от завтрака до обеда. К концу ее вся опушка и несколько полян оказались усеяны шалашами от совсем крохотных до способных вместить по десятку человек. При разнице в размерах их объединяло одно: все они были низковаты и предназначены главным образом для лежания. Выпрямиться них смог бы разве что карлик.
Работая, пассажиры постоянно ворчали, некоторые демонстративно пытались отказаться, но рядом немедленно возникал кто-нибудь из команды Кабанова, а то и член совета, и заставлял приниматься за дело — когда уговорами, а когда и угрозами.
Кое-кто объявлял это новой формой рабства и говорил, что по возвращении станет немедленно жаловаться на самоуправство, но дальше слов дело не шло. Людей Кабанов подобрал таких, что при одном их взгляде у самых буйных пропадало всякое желание спорить и лезть на рожон.
Не успели мы пообедать, как, подтверждая правоту и предусмотрительность совета, хлынул проливной дождь. Мы торопливо расползлись по своим новым жилищам и укрылись в них от очередной напасти.
Отношение людей к совету сразу переменилось: даже дураки теперь понимали, что если бы их не заставили работать, то им бы пришлось сейчас мокнуть под открытым небом без малейшей надежды обсушиться. Развести под дождем костер — дело почти безнадежное.
Сделанные наспех шалаши тоже кое-где пропускали воду. Приходилось устраиваться так, чтобы не попасть под падающие капли. Но это были уже мелочи по сравнению с тем, что могло нас ожидать. Да и винить за огрехи можно было только строителей, то есть самих себя.
Всякие хождения почти прекратились. Мы с Юленькой наконец остались наедине в своем шалаше, но женская любовь, в отличие от любви мужчины и женщины, требует большей обнаженности, и мы просто лежали рядышком и говорили, говорили, говорили…
Ближе к вечеру весь городок обошел Валера в блестящей от воды штормовке и объявил, что кэп разрешил всем желающим вернуться на «Некрасов».
Сердце мое забилось в предвкушении, воображение нарисовало родную каюту, в которой нам никто не сможет помешать, но радость оказалась преждевременной.
Машина «Некрасова» все еще не работала, воду удалось откачать лишь из нескольких отсеков, и хотя капитан ручался за безопасность корабля, большинство пассажиров предпочли до окончания ремонта остаться на берегу. Как будто в промокшем шалаше лучше, чем в комфортабельной каюте!
