и, конечно, деньги. Не такие уж и большие по нынешним временам, однако на берегу не заработаешь и таких. А минус — постоянные разлуки с семьей. Того и гляди обнаружишь на голове роговые образования. Бабы — они бабы и есть. Варька вон тоже. Ластится, как кошка, а потом вдруг и спросит: «В море скоро пойдешь?»А ответишь, что нескоро, сразу кривится. Может, завела кого? Да только как узнаешь? Счетчика- то на этом самом месте у баб нет. Не догадалась природа. Как было бы просто… Пришел, посмотрел — и все сразу ясно.
Эх, жизнь наша морская! Стараешься, деньги зарабатываешь, а ради кого? Хорошо хоть, рейсы сейчас короткие.
И так всегда. Не успеешь уйти, как уже тянет вернуться. Да и уходить-то не хочется. Что я, моря не видел? Вода как вода, только соленая и берегов не видать.
— А погодка-то класс! — отвлек меня от неторопливых мыслей стоящий у штурвала Кузьмин.
Хороший Колька рулевой, ничего не скажешь. Если бы пил поменьше — цены бы человеку не было!
— Да, погодка, что надо, — ответил я ему в тон и, не выдержав, подначил: — Что, Коля, много выпивки припрятал?
Слегка одутловатое лицо рулевого изображает такое удивление, точно он в жизни не пил ничего кроме молока и кефира.
— Господь с тобой, Сергеич! Давным-давно завязал. Даже видеть не хочу ее, проклятую!
— Великий актер в тебе пропадает, Коля, — смеюсь, глядя на его уморительную рожу. — Ох, чья бы корова мычала…
В ответ Коля старательно изображает обиду, но не выдерживает и расплывается в улыбке.
— Не бойся, я Жмыху ничего не расскажу, — заговорщицки подмигиваю. — Так сколько? Канистру? Две?
— Нет у нас доверия к человеку, — притворно вздыхает Коля. — Ну, был когда-то за мной грешок. Чай, не ангел. Мало ли кого бес не попутает? Но я же не каждый день…
— Особенно после того, как Жмых прописал тебе по первое число. Гляди, Николай, не доиграйся, — уже всерьез предупреждаю напарника. — Мне перед самым рейсом старик особо наказал, чтобы я за тобой приглядывал. Рулевой ты из лучших, да по нынешним временам и на это не поглядят. Спишут в два счета.
— Да не волнуйся ты, Сергеич. — Кузьмин тоже стал серьезным. — Неужели не понимаю? Сам тогда был виноват. Голова дурная, вот и полез к Жмыху права качать. Нет, чтобы затаиться. Не пойман — не вор. Да и старик — мужик толковый. Не задираешься — сквозь пальцы смотрит.
— Не за то волка бьют, что сер, а за то, что корову съел, — подвожу итог под нехитрыми рассуждениями. — Задним умом вы все крепки, а как на грудь примете, так вам сам черт не брат. Добро бы мальчишкой был, так ведь тебе уже за сорок. Пора хоть что-то соображать. В Марселе так набрался, что чуть на пароход не опоздал. Как бы тогда до дому добирался? Ждал бы, пока нас судьба опять в те края занесет?
— Не трави душу, — взмолился Кузьмин. — Сказал же: исправлюсь. Жизнь, сам знаешь, собачья. Болтаешься целый век по морям, как дерьмо в проруби. На пассажиров наших посмотришь — загривки наели, денег полные штаны, а глядят на нас, как на белых негров. А сами-то чем лучше? Тем, что покуда мы горбатились, они всю страну разворовать успели? Будь бы моя воля, я бы их всех… А так нам только и остается, что пить. Дозу примешь — вроде полегчает.
— Все равно это не выход, — говорю после долгой паузы. — Да и всегда были те, кто живет получше прочих. Что сейчас, что при коммунистах, что при царе Горохе. Разве что сейчас все на виду. Свобода, чтоб ей провалиться! Или, думаешь, на Западе иначе? Сам же видел, должен соображать. Мы с тобой хотя бы не самые последние люди, что-то себе еще можем позволить. И давай не будем больше об этом. Болтай, не болтай — все равно ничего не изменишь. Работа у нас пока еще есть, платить что-то платят, погода отменная. Вон звезд сколько высыпало! Где ты еще такое увидишь?
— По мне, так хоть век их не видеть. Денег в кармане от них не прибавится. А ведь скоро четверть века, как по морям шастаю! Как в восемнадцать забрали на флот, так и пошло-поехало. Три года на Северном отмурыжил со всеми сопутствующими удовольствиями. Шторма, морозы, палуба за минуту льдом обрастает. Это на Черноморском кайф ловили, а у нас, коли волной смоет, на воде и минуты не продержишься. Летом и то тепла настоящего нет. Подумаешь, звезды! Хрена мне с них!
— Приземленная ты душа! — говорю, прикуривая сигарету и ловя себя на мысли, что мне тоже нет никакого дела до сверкающих над нами точек. Давным-давно по ним хоть курс определяли. Помню, как и нас в училище натаскивали, точно на дворе девятнадцатый век, и нет в помине всех этих спутников, радиопеленгов и прочих облегчающих жизнь штурмана предметов. И кому это надо? Практика под парусами, бим-бом-брамсели — и прочая мура, что никогда не понадобится в жизни современному моряку. Удивительно еще, что на родной военной кафедре в порядке ознакомления не обучали пальбе ядрами и абордажному бою, а уже потом читали лекции о ракетных установках и реактивных бомбометах!
И ведь все равно ничего не помню из той дребедени, которой усиленно пытались забить мою бедную голову! Или почти ничего. А к чему мне это? Человек очень быстро забывает все, с чем в жизни не сталкивается. Три начала термодинамики, например. Уверен: спроси любого, кроме разве что чудом уцелевшего физика, что это такое, и в ответ услышишь лишь невнятное бормотание. А ведь каждому их в школе вдалбливали. Тогда для чего нас учат? Чтобы чем-то занять годы, пока мы еще малы для работы?
И какие только глупости не лезут в голову во время вахты, особенно ночной. Как ни крути, спать- то все равно хочется, а если вахта еще и спокойная, как сегодня… Тихая погода, открытое море, дел, можно сказать, никаких. Одна забота: выдержать курс и скорость. Ерунда. И время — половина третьего. До смены еще полтора часа. Пассажиры давно угомонились. Все, кроме заядлых питухов, которые потом полдня дрыхнут по каютам. Да и что им еще делать? До порта все равно далеко.
— Видел Лудицкого? — неожиданно спрашивает Николай. — Дерьмократ несчастный! Даже здесь при охране! Сам видал, как он на борт поднимался, а с ним аж целых четыре бугая. Все в костюмчиках, а у каждого наверняка по стволу подмышкой.
— Так не только у Лудицкого. Пусть не четверых, но хотя бы по одному охраннику самые богатые с собой прихватили. Друг дружку опасаются, что ли? Иной раз посмотришь на них: красиво живут! Зато все время за свою шкуру трясутся. Может, и не нужно человеку столько денег? Уж лучше жить спокойно.
— А черт его знает? С одной стороны, вроде и спокойнее, а с другой — любой из них за месяц от жизни возьмет больше, чем такие, как мы, за сто лет. Так что, еще как посмотреть. Да и приятно небось, когда с тебя пылинки сдувают. На секретуток ихних посмотришь — пальчики оближешь! Нам такие бабцы и не снились. Дай мне волю — все бы перетрахал. Даром, что не молодой! Ничего, старый конь борозды не испортит!
— Но и глубоко не пропашет, — закончил я за него. — Перетрахаешь таких, как же! Сначала карманы долларами набей, и тогда пожалуйста!
— Стану я какой-то шлюхе платить! Я, значит, работай в поте лица и зада, и я же деньги отстегивай! Да это же все равно, как если бы за право постоять на руле я компании платить буду, а не она мне. Лучше все пропью, но у меня ни одна б… в жизни копейки не дождется!
— Хочешь сказать, что ни разу под красный фонарь не бегал? Вообще-то, я и сам ходил по борделям пару раз, не больше, да и то скорее из любопытства, чем по потребности. И ничего хорошего там я не нашел. Не по-русски как-то сразу приступать к делу. Ни тебе разговоров, ни заигрываний… А секс с презервативом — как питье разбавленной в десять раз водки — процесс вроде бы идет, а удовольствия никакого.
— Ни-ни, — заверил меня Кузьмин. — По кабакам — сколько угодно. Впрочем, вру. Был разок грех по молодости. Еще в застольные годы. Очень уж хотелось мне тогда посмотреть, чем у ихних баб одно место от наших отличается.
— И чем же?
— Да все такое же, — махнул рукой Коля. — Разве что подмахивает малость получше. Да и то… У нас тоже иной раз на такую нарвешься — не ты ее, а она тебя трахает. Вот, помню, в Питере сошелся с одной. Огонь, а не баба. Не поверишь, Сергеич, но я за месяц семь килограммов потерял!
