– Дорогой юноша, вас ждет необыкновенная жизнь… и необыкновенное будущее. Я не обладаю вашими удивительными талантами, но могу с уверенностью предсказать это… – Эйнштейн похлопал Мессинга по плечу. – И если вдруг вам будет плохо, приходите ко мне. Чем смогу – помогу… Кстати, насчет такой лаборатории я постараюсь что-нибудь придумать. Не уверен, что скоро получится – для этого нужны деньги, – но буду стараться… и сразу вас извещу..
Двое немецких автоматчиков вернулись в зал ожидания, высокого черноволосого мужчины с ними не было.
Унтер посмотрел на паспорт, потом на черноглазую темноволосую женщину, усмехнулся и спросил:
– Юде? – и еще произнес пару фраз на немецком.
Женщина не отвечала, с ужасом глядя на него. Унтер спрятал паспорт в карман кителя и сделал знак рукой. Автоматчики подошли к женщине, один взял ее под руку и повел к двери. Женщина не сопротивлялась, только один раз оглянулась на людей страшными черными глазами.
Они вышли, хлопнула дверь. Унтер остановился перед пожилым человеком в старом пальто и поношенной кепке, с улыбкой сказал:
– Аусвайс.
Цельмейстер и Кобак напряженно прислушивались к тому, что делалось в зале ожидания. Мессинг сидел, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Неожиданно снова прогремела автоматная очередь. Мессинг вздрогнул и открыл глаза, спросил:
– Опять стреляли? Или мне померещилось?
– Стреляли, стреляли, успокойтесь, Вольф Григорьевич… – горько усмехнулся Цельмейстер. – Интересно, сколько нам еще придется здесь сидеть?
– А вы хотите выйти подышать свежим воздухом? – поинтересовался Лева Кобак.
– Я-то могу выйти, Лева, – парировал Цельмейстер. – Я на еврея совсем не похож, а вот вы… и документов спрашивать не надо, ваш нос – это нос Моисея, идущего по пустыне.
– Прекратите, – резко оборвал их Мессинг. – Нашли время шутить…
– А когда же шутить, Вольф, солнце мое? Когда в нас стрелять будут?
– Послушайте, Питер, никогда не думал, что после стольких лет совместной жизни вы начнете мне надоедать, – пробурчал Мессинг.
– Совместной? – спросил Цельмейстер. – Что вы имеете в виду?
– Перестаньте паясничать. Если не прекратите, можете убираться ко всем чертям, – уже зло проговорил Мессинг. – Концертов и выступлений больше не будет… стало быть, и необходимость друг в друге отпала.
– Благодарю тебя. Господи, наконец-то я стану свободным человеком, – пробормотал Цельмейстер. – Ни секунды больше не задержусь в этой проклятой, сумасшедшей Европе… В Америку, только в Америку!
За стенами взревели мотоциклы, послышались громкие голоса, говорившие по-немецки, смех. Потом рев мотоциклов сделался громче, а затем стал быстро затихать.
– Кажется, они уехали… – пробормотал Цельмейстер.
– Тише, – прошептал Лева Кобак. – Сюда кто-то идет.
Действительно, за стенами послышались шаги, потом узкая дверца отворилась, в кромешной тьме образовалась полоска света, и в ней стал виден железнодорожник:
– Выходите… Скоро поезд…
Они вышли из своего убежища, прошли через комнату с кассиршей и оказались в зале ожидания. Цельмейстер достал несколько крупных купюр, протянул железнодорожнику:
– Возьмите, пожалуйста. Не могу передать, как мы благодарны вам…
– Благодарю, вельможных! пан. – Железнодорожник спрятал деньги в карман форменного кителя. – Я же пана Мессинга сразу узнал…
– Вы его видели?
– А как же! В позапрошлом году был в Варшаве… на его представлении был… каждый его фокус помню… Волшебник, да и только! – Железнодорожник довольно улыбался. – Неземной человек!
– Как вы сказали? – вытаращил на него глаза Цельмейстер. – Неземной человек?
– А как же? Самый что ни на есть… разве простой смертный такое делать сможет? Никогда.
Цельмейстер покосился на Мессинга и ничего не сказал.
Они вышли из здания станции и сразу увидели лежащих на земле у стены мужчину и женщину.
– Пресвятая Дева Мария! – охнул железнодорожник, быстро пошел куда-то в сторону и исчез, свернув за угол дома.
– Хуже зверей… – тихо проговорил Цельмейстер, глядя на убитых людей, потом глянул на Вольфа Мессинга: – Теперь вы понимаете, что в Варшаву ехать нельзя?
– Куда нам еще можно ехать? – спросил Мессинг.
– Да куда угодно. Я смогу договориться с нужными людьми, и нас переправят через Буг в Советский Союз. Сейчас это единственное место, где мы будем в безопасности. Поймите, Вольф, я говорю совершенно серьезно… Вас ищут. Вы, надеюсь, не забыли, что за вашу расчудесную голову Гитлер обещал сто тысяч марок? Да вас первый встречный опознает!
– Я должен найти мать и братьев, – упрямо повторил Мессинг.
– Вы уверены, что найдете их в Варшаве?
– Я уверен, что они живы. Значит, я должен их найти.
И в это время в туманной морозной дали послышался долгий гудок паровоза, предупреждавшего о своем прибытии.
Из здания станции стали выходить люди, толпились на перроне. Многие оглядывались на мертвых мужчину и женщину, торопливо крестились.
Показался маслянисто-черный паровоз, пускавший клубы белого пара. И вновь он тонко, пронзительно загудел…
Гостиничный номер состоял из нескольких комнат – большой гостиной, двух спален и кабинета с громадным камином. Две горничные и дежурный администратор внесли в гостиную большие букеты цветов и сложили их прямо на столе. Потом горничные расставили букеты по вазам и графинам, доставая их из большого застекленного буфета. Еще на столе стояли бокалы и бутылки шампанского. Некоторые бутылки были уже пусты.
– Черт возьми, сколько можно приносить цветы? – спросил доктор Абель.
– Там еще много, – ответил дежурный.
– Ты стал знаменит, как Карузо или Шаляпин! – усмехнулся Абель и сказал администратору: – Хватит, хватит! Остальные заберите себе!
– Но, repp Абель, нам их тоже некуда девать, – улыбнулся тот.
– Дарите всем дамам, которые проживают в отеле! И достаточно, дайте нам побыть одним! Не беспокойте нас! – Доктор Абель буквально силой вытолкал из гостиной дежурного и горничных и захлопнул за ними тяжелую дубовую дверь.
Вольф, уставший, но счастливый, сидел в кресле, держа в руке бокал с шампанским.
Абель налил себе шампанского, поднял бокал:
– Что-то вы, дружище, не пьете шампанское. Или не рады ошеломительному успеху?
– Я не люблю спиртное… – слабо улыбнулся Вольф. – И без него голова болит.
– Спиртное, голубчик, пьют не для того, чтобы болела голова, – назидательно произнес доктор Абель. – Спиртное пьют, чтобы испытать чувство радости! Чувство эйфории! Пьют, чтобы стряхать с души горести и тяготы каждодневной жизни! А голова болит – это уж, милейший, потом! Это называется похмелье! Впрочем, немцам это чувство незнакомо. И евреям тоже… Вот поляки или русские – это да! Они ужасно страдают от похмелья.
– Почему же такое разделение?
– Да потому, что у немцев и евреев срабатывает чувство самосохранения. А поляки и русские… у
