собираюсь.
— Ты уже не ребенок, и это не игра.
— Тогда что же? Объясни, пожалуйста. Что связывает тебя… с
Она, в сущности, не надеялась на ответ, и он не ответил. По стенам кабинета блуждали причудливые тени. Садилось солнце. Тредэйн молча зажег два светильника. Даже в их теплом свете его лицо казалось мертвенно-бледным.
С ним случилось что-то ужасное! Гленниан изо всех сил старалась скрыть свой страх.
— Что заставило тебя вернуться в Ли Фолез, Тредэйн? — настойчиво спросила она, как могла, отгоняя дурные предчувствия. Тредэйн, помолчав, ответил, хотя она и теперь не ожидала, что получит объяснение:
— Ты видела объявление у меня в окне: «Восстанавливаю нарушение равновесия», — он невесело улыбнулся. — Равновесие нарушено. Я должен его восстановить.
— ЛиГарвол? — спросила она.
— Ты всегда быстро соображала.
— Но это не объясняет, что этот…
— Сознающий.
— Ты ему принадлежишь?
— Пока нет.
— Пока? Что значит «пока»? Скажи прямо — ты продал свою жизненную силу Злотворному?
— Я обещал ему свой разум — товар, который будет храниться у Сознающего, пока в нем не возникнет необходимость.
— А взамен?..
— Некоторые необычные способности.
— Которыми ты намерен воспользоваться, чтобы отомстить верховному судье?
— И еще кое-кому.
— Это мелко!
— Для меня это важно. Это — все. Кроме этого у меня ничего нет.
— Есть цели гораздо выше, достойнее. Подумай о других людях — в мире полно зла, идет сражение…
— Все это меня не касается.
— Тогда ты уже не человек.
— Не тебе меня судить. Если бы я выбрал иной путь, отказался бы подчиниться Сознающему, я был бы уже мертв или погребен заживо в крепости Нул. Я мало рассказывал тебе о ее темницах, и радуйся, что ты не узнала больше. Но даже в последний миг, в мастерской Юруна, когда великий Ксилиил предложил мне свободу и власть, я отказался бы, если бы он не открыл мне имена предателей, погубивших мою семью. Видишь ли, Равнар ЛиМарчборг был продан по дешевке. Его жена, соблазненная предложениями проклятого ЛиГарвола, оклеветала моего отца. И вот благородный ландграф и двое его сыновей умерли мучительной смертью, а младший сын был обречен на меньшие, зато значительно более долгие мучения.
— С той ночи, — продолжал Тредэйн, — смыслом моей жизни стало наказать виновных. Исполнив это, я с радостью предамся Злотворному, и пусть делает со мной, что угодно.
Она никогда не видела в его глазах такой мертвой пустоты, и это зрелище испугало Гленниан.
— Тредэйн, — взмолилась она. — Ведь не может же все быть так безнадежно. Ты обратился к Злотворному от отчаяния. Это не твоя вина, и наверняка еще не поздно спасти себя. Отвернись от него — откажись от этой силы, измени свою жизнь и дай ему знать, что договор расторгнут.
— Неужто все так просто? Ты не понимаешь. Память об этой сделке навсегда запечатлелась в моем сознании. Я не в силах стереть ее. А пока я помню — и не могу забыть — мой Долг перед Сущим Ксилиилом остается в силе.
— Но ведь можно хоть что-то сделать. Вспомни о могуществе Автонна. Ты не призывал его? Может быть, он…
— Автонн… — Тредэйн усмехнулся. — Не проси меня объяснять, просто поверь — от него нечего ждать помощи.
Его каменная уверенность убедила ее, и Гленниан не пыталась спорить, только спросила:
— А если бы ты мог отделаться от этого договора со Злотворным, что бы ты стал делать?
— Отделаться невозможно, — все так же равнодушно возразил Тредэйн. — Вопрос не имеет смысла.
Гленниан помолчала, потом медленно предложила:
— Ты не хочешь хотя бы подумать о том, чтобы использовать свои способности для более стоящего дела, чем уничтожение личных врагов?
— Более стоящее дело — это то, чем занимались твои друзья-памфлетисты?
— Ты мог бы сделать многое — для многих.
— Я не говорил тебе, что запас моей силы ограничен? Когда она будет исчерпана, я стану собственностью Ксилиила. Ты и теперь будешь уговаривать меня тратить ее?
— Нет-нет, тогда не трать, вообще не используй! Будь осторожен, не расходуй ее, и…
— Рано или поздно отмеренный мне срок подойдет к концу. Тогда, если не раньше, Ксилиил получит меня.
— И что будет?
— Мое сознание продолжит существовать бесконечно, бессильное и… не в лучших условиях.
— О, — воскликнула Гленниан. — Как ты мог попасться в такую ловушку? Ничто в мире нельзя покупать за такую цену!
— Немножко поздно жалеть. Остается только извлечь как можно больше выгоды из заключенной сделки.
— То есть — продолжать охоту за своими обидчиками? Тебе и так плохо, а ты еще больше ухудшаешь дело. Прошу тебя, Тредэйн, остановись!
— Не могу. И не хочу.
— Тогда мне жаль тебя — и я за тебя боюсь, — Гленниан тут же пожалела об этих словах, потому что он замер, как будто она воткнула ему нож в сердце. Невыносимо было видеть мертвый, безнадежный взгляд его глаз, но что толку отрицать — он погиб, и надежды на спасение нет. Она ничем не могла помочь ему — никто не мог.
Еще минута — и она расплачется. Лучше поскорее уйти, к тому же ее ждут.
— До свидания, — сказала Гленниан, с удивлением слыша свой спокойный голос. Ответа она не ждала и поразилась, услышав его слова:
— Ты еще придешь?
— Да. — Она еще не знала, что сказать, а слово уже прозвучало.
Гленниан отвернулась и вышла.
Пфиссиг Квисельд утер лоб и вздохнул. Рядом с ним на скамейке заворочался и засопел пьяный, оскорбляя собой зрение и слух почтенного молодого человека. С закатом солнца хмурый садовник покинул сквер, однако не успел Пфиссиг порадоваться его уходу, как его сменил этот грязный, вонючий, омерзительный тип, осквернивший своим присутствием занятую молодым Квисельдом скамью. Деваться от него было некуда.
