былые времена приводила его, бешенство. Сколько раз она уговаривала себя, что не будет впредь отдаваться этому соблазну, поскольку она уже вышла из юношеского возраста, провокации и вызывающее поведение более неуместны, но ее лицо автоматически приняло привычное выражение.
— Существует такая закономерность, — напомнила дочери Гилен Дивер, — слишком большие погрешности во вкусе вызывают истинные страдания у слушателя. Именно это хочет донести до тебя Судья. Ты понимаешь меня, дорогая?
— Ей пора понимать, — заметил его честь, — ребенок уже вырос.
Она понимала все это слишком хорошо. Лизелл почувствовала, как кровь начала закипать, а дыхание участилось. Как нелепо. Она обещала самой себе, что больше никогда не позволит словам отца так глубоко задевать ее. И вот пожалуйста — у нее, как и в шестнадцать лет, сердце колотится, пульс участился, и она снова беспомощно ломается под гнетом отцовского авторитета.
Как это противно. Она взрослая и независимая. Пора уже и вести себя соответственно.
— Папа и мама, мне очень жаль, что я вас расстроила, — начала она примирительно, осторожно выправив гримасу на лице, оставив лишь выражение вежливого огорчения. — Может быть, следующий раз вам больше понравится…
— Следующего раза не будет, — отрезал его честь. — Я сыт этой дрянью по горло и сейчас намерен вынести свой приговор.
— Боюсь, с этим придется подождать, — воспротивилась Лизелл. Он вздернул брови и высокомерно вскинул голову, и снова она почувствовала, что ее ставят в положение, где она вынуждена оправдываться и успокаивать себя. — Извините, но я не могу сейчас говорить. У меня назначена встреча, и я не могу ее пропустить.
— Но с Судьей не принято так разговаривать, — укоризненно заметила Гилен Дивер. — Ты не должна быть такой не почтительной, детка.
— Здесь нет никакого непочтения, — возразила Лизелл, — я говорю только правду, и я прошу прощения, но эта правда в том, что вы пришли в неподходящее время. В этом как раз все и дело. — Ей ничего не нужно было объяснять, но старые привычки живут долго, и поэтому она полезла в карман, извлекла оттуда письмо и протянула его отцу. Он взял его, будто оказывая одолжение, и, нахмурившись, пробежал глазами. Последние слова особенно задели его, и он не удержался, чтобы не прочитать их громко вслух:
—
— Что это за новый приступ безумия? — на секунду показалось, что Эдонс сейчас в клочья разорвет оскорбительный документ, но он предпочел вернуть его целым и невредимым.
— Это предложение государственной финансовой поддержки.
— Финансовой поддержки? Ты так это называешь? Ты хитришь, или ты просто настолько доверчива?
— Вы же видели бланк, сэр, — спокойно ответила Лизелл, — это Министерство иностранных дел.
— Я обратил внимание, что это официальный бланк, но они легко воруются или подделываются. Надеюсь, ты не настолько глупа, чтобы принять это предложение за чистую монету?
— Мне это предложение интересно, и я буду участвовать в гонках. Победитель королевских гонок получит невероятный приз — законный титул дворянина Геции, к которому прилагается старинное поместье или замок где-то в Нижней Геции, я бы хотела знать…
— Это бредовое предложение — вот что тебе нужно знать.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Судье лучше знать, дорогая, — вмешалась Гилен. — Поверь своему отцу.
— Это твое солидное послание даже отдаленно не похоже на официальное предложение, — заключил его честь. — Тебе пишет какой-то замминистра, именующий себя во Рувиньяк, не так ли?
Лизелл кивнула.
— Принадлежность корреспондента к такому известному и древнему роду весьма сомнительна. Так или иначе, ты не могла не заметить, что пишущий просит о встрече, но не указывает ни точного часа, ни конкретного места. Если он тот, кем себя называет, почему бы ему ни пригласить тебя в Республиканский комплекс? Министерство иностранных дел находится здесь рядом, и там много места. Почему бы ему с тобой не встретиться там?
— Место и время выбрано в соответствии с моим расписанием. И зампомминистра во Рувиньяк не вызывает меня, а напротив, ждет, когда мне будет удобно подойти, — ответила Лизелл, стараясь не выдать своих собственных подозрений.
— Не испытывай мое терпение своей легкомысленной глупостью. Ты уже обращалась в министерство за финансовой поддержкой по каким-нибудь из перечисленных пунктов? Ты заполняла какие-нибудь бланки, представляла соответствующие документы, рекомендации, свое письменное изложение, как ты собираешься использовать государственные деньги?
— Нет, я еще ни с кем не общалась.
— Ну, ты хотя бы уведомила министерство о своем желании участвовать в этих немыслимых гонках, в этой международной гонке за двумя зайцами, этом…
— Великом Эллипсе, — подсказала Лизелл. — Нет, сэр, я еще не уведомляла о своем желании.
— Надо же, не известное никому агентство из огромного числа явно желающих и хорошо подготовленных мужчин странным образом выбрало именно тебя представлять национальную честь вонарцев в этом глупом состязании, по-видимому, еще и за счет налогоплательщиков. Скажи мне, дочь, неужели все это не вызывает у тебя никаких подозрений?
Лизелл молчала. Ее отец всего лишь озвучил ее собственные сомнения, которым она не давала волю.
— Это невероятное на грани невозможного, — довел до сведения слушателей Судья. — Еще раз повторяю, приглашение, которое ты получила, — хитрая уловка, к тому же топорно сделанная.
— Кому и зачем нужно хитрить, сэр?
— Вряд ли можно понять предельную ограниченность ума. Тебе, я уверен, и в голову не могло прийти, что мир испытывает тебя на прочность. Бесстыдная и ненормальная жизнь, которую ты ведешь, притягивает всяких проходимцев.
Лизелл почувствовала, как от злости кровь бросилась ей в лицо. Но ей удалось, приложив усилия, сохранить спокойный тон:
— Жизнь, которую я веду, безупречна и достойна.
— Общественная польза от твоих порнографических лекций наилучшее свидетельство тому. — Крылья носа его чести раздулись, выражая отвращение. — Мне очень жаль, что ты вынуждаешь меня использовать такие неприличные выражения.
— Все это смешно, оскорбительно и совершенно не соответствует правде. В моих лекциях нет ничего порнографического. В них достоверно излагаются нравы и обычаи бомиров, ни для кого не
