— Достаточно! — решил Седой.
Держать руки высоко над головой занятие не из приятных и не из удобных, тем более, когда в глаза бьет свет рефлектора, а чужой голос звучит в приказном тоне и решительно. Глупая ситуация! Мефф опустил только что обретенный саквояж и зажмурился. В круг света вступил мужчина, который, хоть и была на нем местная фуфайка и калоши, показался путешественнику странно знакомым. Ну, конечно! Пуэрториканец, вручатель конверта. Здесь, в горной, центрально-европейской глуши! Южанин тщательно обыскал американца, вытащил у него из-под мышки пистолет и, энергично толкнув в спину, скомандовал:
— Вперед!
Рефлекторы погасли и в наступившей полутьме в нескольких метрах от них проступила калитка, а за ней невысокий, покосившийся дом из силикатного кирпича, претенциозные ступени которого, выполненные из искусственного мрамора, освещала одинокая лампочка на проводе. На ступенях стояли еще два смуглолицых «пуэрториканца», вроде бы близнецы, причем один был немного пожелтее, второй же на два тона потемнее, хотя, похоже, все трое были на одно лицо. Уже с порога пришельца ударила духота давно не проветриваемого помещения. Букет ароматов был дополнительно обогащен запахом медикаментов и едва уловимым, но всеприсутствующим привкусом серы. Вся хибара состояла из одной комнаты с кривоногой лежанкой, на которой Мефф заметил спящего пса. Кухня, видимо, размещалась в пристройке. При звуке шагов оттуда выглянула баба в ночной сорочке, растрепанная, неопределенного возраста, но весьма интенсивного пола.
— Садись! — сказала она на ломаном английском, подавая прибывшему стакан прозрачной жидкости.
— Благодарю!
Мефф выпил и глаза полезли у него на лоб, так как вместо ожидаемой воды в стакане оказался высокоградусный первач.
— Закусим? — спросила хозяйка и не моргнув кроваво-красным глазом, опустошила свою посудину. — Грибочки?
Хватая раскрытым ртом воздух, он кивнул. Баба (язык не поворачивается назвать ее женщиной) подошла к стене, содрала щепотку покрывавшего ее слоя грибков и сунула путешественнику.
— Я… в связи… прибыл… чек… — бормотал он.
— По второму? — кровавоглазая уже подносила следующий стаканчик.
«С волками жить…» — подумал Мефф, соображая, что после пересечения границы ему все реже попадались трезвые. Выпили. От стен донеслось скуление одного из темнокожих.
— Пшли вон! — буркнула хозяйка.
Тепло разлилось по всему телу пришельца. Ум просветлел, словно кто-то включил дальние огни, мрак помутнел. Он присел на табурет, у которого вместо трех ножек были две, но который тем не менее не падал вопреки элементарным законам физики. Может, попросту врос в пол.
Третий стакашек подействовал на Меффа уже не столь ощутимо, однако вызвал усиленные стенания цветных. Опять послышался ни то стон, ни то скуление.
— Что я сказала?! — шикнула баба и запустила в близнецов стаканом.
Произошло нечто странное. Стакан полетел по синусоиде, стукнул в лоб каждого из прихвостней, затем, описав дугу, какая не снилась и самым изощренным австралийским метателям бумеранга, вернулся в руку хозяйки. Мефф еще не успел оправиться от изумления, как трое близнецов прыгнули друг к другу, сбились в кучку, непонятным образом слились в единого могучего парня с лицом, покрытым трехдневной щетиной, и, пятясь, убрались за дверь.
— Я готов, — пробормотал путешественник. — Позор на мою голову!
— Дальняя дорога — тяжкая дорога, — произнесла баба, вытирая губы тыльной стороной шершавой ладони. — Погоди, накину чего-нибудь! — говоря это, она нырнула в мрачное чрево пристройки.
Опора и надежда крупного международного консорциума по торговле различными материалами остался один, если не считать косматого пса, а может, козла, сонно вздыхающего среди перин на развалюхе-лежанке. Со двора, куда отправился поразительный «тройняк», не доносилось ни звука. Мефф оглядел комнату. Убожество состязалось в ней с запущенностью. Лампочка — самое большее двадцативаттка — стыдливо пряталась в гирляндах многолетних липучек против мух, в углу вздымался навал калош и других неопределенных частей гардероба, на столе меж банок и бутылок валялось десятка полтора книжек и журналов. Единственным значительным предметом была стоящая в углу сложная аппаратура, напоминающая современную скульптуру, сооруженную из сосудов фантастической формы, стеклянных и резиновых трубок и шлангов. Во всем этом что-то булькало, издавая некую далекую от ритмичности песнь без слов, которую Мефф счел типичным блюзом, характерным для этой части Европы. Ничто не указывало на то, что вторая половина чека могла принадлежать кому-либо из обитателей одинокого дома.
— А вот и я!
Мефф вскочил бы на ноги, если б его элегантные вельветовые брюки не приклеились к табурету, а тот, как мы помним, накрепко сросся с полом, покрытым плотным слоем многовековой грязи. Полная неожиданность. Голос был низкий, хоть и с приятным звучанием — альт зрелой, но все еще притягательной дамы. Стало светлей. У хозяйки убыло лет сорок. Теперь это была тонкая темноволосая женщина, волосы с металлическим отливом она ухитрилась собрать в какую-то немыслимую прическу, глаза ее излучали силу и витальность, а губы, украшение абрикосового цвета лица, горели самым что ни на есть естественным кармином. И что казалось совсем уж невероятным — это была та же самая, что и пять минут назад женщина. Не баба. Отнюдь!
В голове путешественника пронеслись любимые слова Тедди, профессионального шулера из Лас- Вегаса: «Нет некрасивых женщин, просто — водки мало!» Теперь слово явно стало делом!
— Бэта, — представилась девица, подавая по здешнему обычаю для поцелуя изящную ручку, благоухающую духами «Суар де Пари».
— Мефф.
— Прошу простить за не совсем радушную встречу, но соображения безопасности… Старик, ты можешь наконец проснуться?!
Перины заколыхались, то, что Мефф вначале принял за животное, оказалось мужчиной в дохе и шапке-ушанке мехом навыворот. Однако хватило двух движений, и, как шелкопряд из кокона, из лохмотьев вылупился субъект в черном вельветовом гарнитуре, с седой бородой, обрамляющей худощавую физиономию, как бы живьем позаимствованную у заморышей Эль Греко.
— Приветствую тебя, юноша! Прости, что наша обитель явилась тебе в столь неприглядном виде, но мы живем в трудные времена. По домам шныряют всяческие комиссии, велят отчитываться о доходах, пересчитывают серебряные ложки, облагают налогом недвижимость… Но, коль мы здесь все свои…
Тут он хлопнул в ладоши. В потолке открылся люк и тут же под бревенчатым потолком закачался тысячеваттный золотистый паук, с тихим шелестом вдоль голых, неоштукатуренных стен опустились расписные коврики. Зашумели климатизаторы, нагнетая в преобразившуюся комнату вместо вони запахи лаванды и «Олд Спайс». Лежанка обернулась диваном с золотистой пурпурной обивкой, каждая из покрытых грязью досок пола перевернулась на 180 градусов, превратившись в паркет, а хромоногий табурет преобразился в удобный шезлонг. Еще минута и на окна опустились зеркала в золотых рамах, раковина умывальника обернулась вместе со всей стеной, явив взору бар, снабженный не хуже, чем его далекая родня в Лас-Вегасе, а мнимые пуэрториканцы составили цыганский оркестр, который тут же принялся терзать слух присутствующих резво и вполне фольклорно. Дьявольщина, черт побери!
Велюровый седобородач сердечно обнял путешественника.
— Вылитый дедушка, ну вылитый же… Разве что блондин, пониже ростом, да нос прямой и глаза голубые. Прости мне небольшую формальность, но при тебе ли, дорогуша, приглашение?
Мефф подал хозяину чек, конверт и листок с адресом. Тот некоторое время рассматривал бумаги.
— Твоего отца звали Леоном, а мать — Абигейль?
Пришелец кивнул.
— Деда ты знал?
