базу, разумеется, по просьбе Раулингса, отличавшегося легковерностью, возможной только у комендантов совершенно секретных объектов в западном полушарии.
Устремленный на него взгляд мисс Уотерс командир принимал исключительно как знак особой заинтересованности. Это его вполне устраивало. Он и не заметил, как мысли его начали терять самостоятельность, нервные импульсы стали контролируемыми, а сознание Утопленницы укрепилось в его индивидуальности словно червяк в яблоке, подчинив волю, чувства и интеллект.
Спустя несколько часов он, собственно, уже был всего лишь скафандром для личности Утопленницы. То, что ее ослабевшее тело привезли в частную клинику в Альбукерке, не имело значения. Врачи не смогли поставить никакого диагноза. Мисс Уотерс, казалось, абсолютно лишилась жизненных сил и висела между жизнью и смертью, хотя невозможно было установить характер ее заболевания.
Комендант же, наоборот, казался здоровее, нежели когда-либо, возможно, как отметили сотрудники, стал только более сосредоточен, малоразговорчив. При каждом прохождении корабля он всматривался в лицо майора Брайана Скотта. Психика космонавта была достаточно здорова, упорно сопротивлялась телепатическому воздействию, раскрывалась очень медленно, отдельные уголки сознания защищались от подчинения чужой воле. Брайан жаловался своему коллеге, что чувствует головную боль, онемение некоторых мышц. Товарищ предлагал ему обратиться с просьбой о досрочном возвращении. Скотт отказался.
Телепатическое проникновение продолжалось. А когда пришло время связи, Утопленница, облеченная в тело Раулингса (биологический передатчик остался на базе), могла сообщить об удачном завершении первого этапа.
Старый доходный дом в одном из районов, некогда заселенных средними классами, позже неграми, а в настоящее время превратившихся в пристанище различной голытьбы — пуэрториканцев и вьетнамцев — Ларри Белл нашел не без труда. Загримировавшийся под Приапа (ему трудно было скорчиваться, но в конце концов он был магом высокого класса), он не вызвал особого интереса у спящего на ступенях наркомана и добрался до запущенного жилища на втором этаже. Соблюдал осторожность и внимательность. Принимал во внимание возможность засады. Даже цифровую комбинацию в сейфе набирал прутиком, на расстоянии, боясь взрыва или выстрела самопала, установленного внутри. Однако ничего такого не произошло. Уже спустя минуту он держал в руке небольшую черную коробочку. Ларри подозревал, что это какая-то незапатентованная разновидность передатчика, но предпочитал не копаться в устройстве. Он ждал шестнадцати часов (22°° по Гринвичу). Чтобы не терять времени, скрупулезно осмотрел жилище. Кроме некоторого количества емкостей с ядами и множеством оружия, не нашел ничего, что могло бы вызвать интерес. На колченогом стуле лежал чистый блокнот, из которого была вырвана почти половина листков. Тем не менее Беллу с помощью пепла от сигареты удалось расшифровать последнюю запись, оттиснувшуюся на следующей страничке: «Джеральд Блэк, Нью-Джерси…» Название улицы прочесть было сложнее.
А потом он ждал, то и дело поглядывая на часы. У него уже сложилась определенная картина целого. Фаусон и его шайка подготавливали широкомасштабную гибель. Всего ли человечества или только его избранной части — этого он пока не знал. Возможно, Пекло выработало какую-то новую концепцию избранных народов взамен прежней. Белл был убежден в одном: операция не могла быть успешной. Достаточно того, что он укрепился в подозрениях, убедился, что шеф — это Фаусон (фотографию Фаусона он вырезал из репортажа о пожаре), а потом ему только надо будет передать информацию «белым» и ждать дальнейшего развития событий. Вместе с заслуженной наградой, разумеется. Возможно, следовало бы уже сейчас уведомить их о своих успехах. Нет, лучше, если они получат все на блюдечке целиком!
Бельфагор всю свою долгую жизнь был игроком, обожал покер, что, впрочем, при его способностях иллюзиониста оборачивалось детской забавой. Страшно любил ставить все на одну карту, особенно если карта была меченой. Правда, при мелких играх он вел себя по возможности осторожно, однако в моменты, когда можно было заграбастать всю пульку, он никогда не колебался. Так произошло, когда он решил объегорить Пекло на дельце со школой Упырей, так было и теперь, когда он взялся разыгрывать собственную партию на шахматной доске с неопределенным количеством полей, занятых «черными» и «белыми», располагая лишь одной фигурой — собой.
Было без минуты шестнадцать, он поудобнее уселся в кресле напротив телевизора, когда вдруг позади скрипнул пол.
У него не было времени схватить баллончик со святой водой или какое-нибудь оружие, да что там, он не успел даже вскочить с кресла, времени хватало лишь на то, чтобы подумать: «Как это случилось?»
Удар карате чуть не отрубил ему голову. Гном скинул бессильное тело в угол комнаты, захохотал и быстро занял место в кресле. Искорки, побежавшие по экрану, свидетельствовали о том, что он успел в последнюю минуту.
За ночь снег покрыл всю долину. Казалось, белизна сползла с вершин, чтобы засыпать путь, по которому прибыл Агент Низа.
«Это походит на жертвенный алтарь», — подумал Фаусон и икнул. Мысли в голове еле шевелились. Похмелье-гигант! И все из-за Аниты, которая носилась сейчас где-то по склону повыше линии лесов. А ведь минувший вечер обещал быть таким романтичным. Меффу даже казалось, что он переступил некий очередной порожек интимности, сократил на несколько сантиметров дистанцию, отделяющую его от сердца (и не только) прелестной блондинки. Они беседовали, глядя друг другу в глаза, сжимая руки… Фаусона удивлял собственный цинизм. Хотя, правду говоря, находясь рядом с Гавранковой, он забывал о всем божьем (временно) свете, о своей грустной миссии, а особенно о роли суперпалача. Минутами он забывал, что это вообще предпоследний вечер всего сущего. Льды таяли, и в кока-коле, и между ними. Девушка позволила уговорить себя выпить малюсенькую рюмочку коньяка. Мефф «за компанию» проглотил парочку рюмок покрупнее. В 22:00 он извинился перед Анитой и вышел на несколько минут. У него был очередной сеанс связи с «рыцарями Зла».
Когда он вернулся, рядом со светловолосым божеством сидел один из долговязых скандинавов, Ларе Свенссон! Вроде бы, так он представился. Оказалось, что за время прогулки Гавранкова успела завести несколько знакомств. Свенссон был лыжником — спецом по альпийским комбинациям. («Со мной не покомбинируешь, Ларе», — ворчал про себя Фаусон). Он с превеликим желанием прогнал бы скандинава или превратил в пингвина. В принципе, вещь вполне возможная. Но он не хотел предстать перед Гавранковой ревнивцем и грубияном. Посему они сидели втроем. Надежда на то, что соперник упьется, оказалась самоубийственной. После нескольких хороших стопочек Свенссон по-прежнему держался на своих мускулистых ногах так, будто коньяк не оказывал на него никакого действия, сатана же захмелел сильнее, нежели во время адского посвящения в избе Боруты. Его сознания хватило только на то, чтобы не ляпнуть какой-нибудь глупости — не обозвать присутствующих живыми трупами и не выкинуть какую-либо дьявольскую штучку. Он, словно ребенок, дал отвести себя в покои и уснул.
Утром, за завтраком, он достаточно долго присматривался к Аните, но она выглядела невинно, как святая Цецилия, к тому же в трехлетнем возрасте. Он немного успокоился. Тем более, когда милая девочка позволила поцеловать себя в щечку.
Потом Гавранкова пригласила его на лыжную прогулку. Он отказался. В то утро контуры мира он видел нерезко, и, оказавшись на лыжне, не смог бы сказать точно, где верх, где низ. Кроме того, ему приходилось держать под постоянным контролем все активнее разворачивающиеся события. В одном он был уверен: сегодня вечером он начнет последний штурм. Не будет никакого вина, виски, скандинавов и моральных принципов. Он возьмет Аниту с согласия ее или без того, силой либо подкопом, а если будет необходимость, то и с помощью всех методов, которыми располагает пышущий страстью мужчина и дьявол. При определенных обстоятельствах это, впрочем, выходит одно на одно. Конечно, гораздо лучше бы все выглядело, если б «спальная» инициатива исходила от Гавранковой, а ее «падение» свершилось бы по желанию девушки, однако на длительную кампанию катастрофически не хватало времени. Находясь совсем рядом, они все время оказывались всего лишь близко. В десять часов утра он выслушал очередное сообщение.
Бомба была уже у Приапа в руках, а соответствующий небоскреб — под ногами. Создатель атомной игрушки в это время пребывал внутри собственного несгораемого шкафа, более холодного, нежели взаимоотношения Анголы с ЮАР, и все указывало на то, что именно в этом месте ему доведется встретить
