– ..и начать врать по-крупному, – закончил за него Глеб. – Так я все-таки не понял, как мне быть с этим вашим Небабой.
– Прошу меня извиняйт, – с сильным немецким акцентом ответил Малахов. – В принципе, было бы неплохо с ним поговорить, но все, что мне нужно, я про него уже и так знаю. Он занимается похищением людей, причем в таких размерах, что никакому маньяку и не снилось. Что же мне, посадить его на десять лет?
– Это если получится, – задумчиво заметил Глеб, снова поднося чашку к губам.
– Вот именно, – проворчал Малахов.
– И как вы намерены его прищучить?
– Он опять зашевелился, – сказал полковник. – Мои ребята выловили несколько его объявлений. У нас в отделе есть одна девица… В общем, в результате проведенной оперативно-розыскной работы удалось установить, что наш Небаба затевает что-то крупное. Похоже, он готовится сорвать приличный куш и слинять. Вот тут-то ты его и хлопнешь, причем так, чтобы все было вполне очевидно: вот Небаба, а вот, наоборот, бабы…
– Что же он, по-вашему, сам их повезет? – удивился Глеб. – На его месте я бы не стал.
– Слава богу, ты не на его месте, – искренне сказал полковник, – а на своем. И вообще, это не твоя забота.
– А чья?
– Моя. Всего и делов – пугнуть его чуть-чуть, чтобы засуетился, чтобы когти рвануть захотелось. Он и так наверняка весь на нервах. Один намек – и он побежит. А бежать удобнее всего туда же, куда везут товар, потому что там деньги.
– Смотрите, не перестарайтесь, – предупредил Глеб. – Знаю я ваши намеки. Как бы он вообще на дно не лег.
– Не ляжет, – заверил его Малахов. – Некуда ему ложиться.
С момента того разговора прошло две недели, в течение которых Глеб чувствовал себя словно отравленным. Часто, глядя на Ирину, он ловил себя на мыслях о том, каково было бы ему на месте тех мужей, чьи жены, уехав в Москву подзаработать деньжат, сгинули без следа, как брошенный в воду посреди океана камешек. Конечно, у Ирины не было никакой нужды откликаться на сомнительные объявления в газетах, да и сам Глеб был вполне способен отыскать пропавшего человека, не прибегая к посторонней помощи, но много ли в России таких семей? Половина страны торгует сама с собой всяким дерьмом, укрепляя экономику Китая и Турции, а вторая половина сидит без работы. Чем не рынок рабов? Нищие, безответные, совершенно бессильные перед хамами в погонах и без, засевшими в кабинетиках и в рабочее время развлекающими себя компьютерными играми…
Слепой понимал, что Малахов намеренно заразил его собственным сумасшествием. Тоже мне, солдат революции, думал Глеб. Чистые руки, горячее сердце… Что же касается холодной головы, то в данном случае это качество чекиста Малахова было под большим вопросом. В то время, как все “внутренние органы” гонялись за террористами, полковник вдруг ни с того ни с сего заинтересовался судьбами каких-то исчезнувших баб. И ведь наверняка восемьдесят процентов из них – обыкновенные уличные проститутки…
Глеб хмыкнул, покосившись в боковое окно. “Мустанг” мчался по Тверской. Несмотря на неумолимо приближающееся утро, здесь было полно очень откровенно одетых девиц.
Похоже, бизнес подполковника Небабы нисколько не повлиял на численность их популяции. У этого колодца не было дна, из него можно было черпать бесконечно. В масштабах истории деятельность Мирона Григорьевича Небабы имела значение не большее, чем содержимое детского ночного горшка, но Глеб давно избавился от нездоровой привычки мыслить категориями всемирной истории. Каждая из исчезнувших женщин была живым человеком и имела право на защиту, в том числе и со стороны государства. Такой взгляд на вещи, несомненно, показался бы узковатым очень многим людям, однако Слепой неплохо изучил человеческую психологию и отлично знал цену широте взглядов. Каждый дурак не прочь порассуждать об истории и о том, что прогресс требует определенных жертв, в том числе и человеческих, до тех самых пор, пока колесо истории не наедет ему на ногу, или пока его самого не поволокут к алтарю, чтобы принести в жертву тому самому прогрессу, который он так превозносил. Вот тогда все эти доморощенные сверхчеловеки сразу вспоминают, что каждое сознание целиком вмещает в себя весь окружающий мир, и там остается еще довольно много места…
'Да, – подумал Глеб, на опасной скорости ведя машину в сторону окраины, – выходит, сегодня я опять размажу по асфальту одну-две Вселенных… А Малахов-то прав, я становлюсь циником. Я так долго им притворялся, что, похоже, даже не заметил, как маска начала прирастать к лицу. Слова-то какие: маска, прирастать… Жалко, что на скорости сто двадцать километров в час нельзя как следует посмотреться в зеркало, полюбоваться собой, любимым”.
Он несколько раз свернул, до боли в глазах вглядываясь в дорогу, чтобы не пропустить нужный поворот. Фонари вдоль дороги поредели, потом правое заднее колесо со стуком, и плеском угодило в глубокую выбоину, окатив пустой тротуар фонтаном грязных брызг, машину швырнуло и занесло так, что Глеб с трудом справился с управлением.
Он понял, что центр остался позади, и сбавил скорость.
Мимоходом он подумал, что Небаба все-таки дурак. Кто же делает такие вещи ночью? Перевозить рабынь лучше всего днем, когда дороги забиты транспортом, а милицейские рации, захлебываясь хрипом, наперебой кричат об авариях, кражах и иных безобразиях. Сломанную ветку легче всего спрятать в лесу, и тот, кто хочет остаться незамеченным, нигде не будет в большей безопасности, чем в гуще миллионной толпы. “Да бог с ним, с Небабой, – решил Глеб – На каждого мудреца довольно простоты, а мне так даже легче. Хватит с меня охраны и кучи визжащих женщин Не хватало еще заботиться о том, чтобы ненароком не подстрелить кого-нибудь в толпе…'
Сотрудница отдела, которым управлял Малахов, неделю назад откликнулась на объявление Небабы и была завербована. На этот раз из-за нехватки времени Мирон Григорьевич до предела упростил процедуру вербовки, опустив такие излишества, как милицейские рейды и прочая чепуха наподобие необходимости выплачивать долги. У соискательниц без лишних разговоров отобрали паспорта и надежно заперли всех на подполковничьей даче, где они и просидели всю неделю, ожидая отправки. Все это время укрепленное под одеждой “подсадной утки” передающее устройство вело прямую трансляцию. Именно из этой трансляции полковнику стало ясно, что отправка вот-вот начнется, и он принял меры.
Город, по сути, уже кончился, но по обеим сторонам дороги бесконечной лентой тянулись какие-то поселки, промышленные зоны с нескончаемыми бетонными заборами, над которыми тоскливо маячили длинные припорошенные снегом крыши и какие-то ржавые остовы, мелькали слепящие пятна прожекторов, и снова начинались поселки с их утонувшими в черной щетине голых садов домишками. Глеб внимательно следил за указателями и, прочтя нужный, резко свернул направо.
Дорога здесь была неровная, с битым-перебитым, изломанным, как упавшая с шестнадцатого этажа плитка шоколада, асфальтом. Выбоины были до краев заполнены темной водой, мешавшей определить их глубину, и Глеб выругался сквозь зубы: если бы кто-нибудь потрудился предупредить его о том, какова здесь дорога, он бы совсем по-другому рассчитал время. А теперь…
Он покосился на часы и понял, что его машина погибла.
Если он хотел успеть, нужно было пошевеливаться, а не ползти, тяжело переваливаясь с ухаба на ухаб.
Поселок кончился, и вместе с ним кончился асфальт.
Фары “мустанга” вырвали из темноты полосу липкой грязи с блестевшими в колеях лужами и белевшими кое-где заплатками снега, которая в здешних местах именовалась дорогой. Криво изгибаясь влево, дорога ныряла в черно-белый лес. Недовольно фырча и взбрыкивая, “мустанг” сполз с асфальта. Глеб еще раз выругался и нажал на акселератор. Двигатель взвыл, жидкая грязь веером полетела из-под широких задних колес, и приземистая мощная машина, созданная для того, чтобы с запредельной скоростью нестись над гладким, как стекло, скоростным шоссе, с тяжелым громыханием запрыгала по ухабам. Глеб пытался лавировать, но это мало что давало. Амортизаторы стонали и кряхтели, в багажнике лязгало железо, тяжелая сумка с оружием на заднем сиденье вдруг подпрыгнула почти до потолка и с шумом обрушилась на пол. Машину в очередной раз швырнуло в сторону, и она с леденящим душу лязгом
