Это уже было гораздо более конструктивное направление мыслей, и вскоре он уже во всех подробностях вспомнил все, что с ним произошло. Полным мраком был покрыт только самый конец его утренних приключений. Кажется, он ехал на машине, не вполне соображая, куда и зачем едет, но вот что было дальше, Слепой решительно не помнил. Неужели его угораздило потерять сознание прямо за рулем? Но тогда он должен все еще быть в машине, а не лежать на спине, вытянувшись во всю длину и ощущая под собой чистые простыни. “Или я как-то ухитрился добраться до дома? – подумал Глеб. – А что? Приехал, умылся и лег в постель… Сроду я не ложился спать по утрам, но я же все-таки ранен, так что уважительная причина у меня есть. И потом, кто сказал, что сейчас утро? Может быть, я целый день добирался. Почему бы и нет, раз я все равно ничего не помню?'
Он осторожно приоткрыл глаза. В комнате было светло и сильно пахло стройкой: свежей штукатуркой, известковой пылью, краской и еще чем-то, имевшим самое непосредственное отношение к строительству. “Ремонт у нас, что ли?” – по инерции подумал Глеб, но остатки сонной мути уже развеялись, как туман, и он понял, что находится в совершенно незнакомом месте.
Место это на первый взгляд более всего напоминало новенький, с иголочки, гостиничный номер, который еще не успели обставить. Слегка шероховатые на вид кремовые стены смыкались с белоснежным, разделенным на идеально ровные квадраты потолком. В центре каждого квадрата поблескивал стеклянный глаз точечного светильника. Слегка приподняв гудящую голову, Глеб увидел приоткрытую дверь, которая вела в соседнее помещение. Там было темно, но Сиверов разглядел в полумраке еще одну дверь. Между двумя дверями было никак не больше полутора-двух метров, и Слепой пришел к выводу, что там находится прихожая.
С трудом вывернув непослушную шею, он посмотрел назад.
Там было большое, на всю ширину торцовой стены, окно в пластиковой раме без переплета, зачем-то забранное снаружи легкой и красивой, но, несомненно, очень прочной решеткой. Дальше виднелись забрызганные белым верхушки елей, и Глеб прикинул, что помещение, в котором он оказался, находится как минимум на третьем этаже.
Третий этаж и решетка на окне как-то плохо сочетались друг с другом, но Слепой решил пока не торопиться с выводами – для выводов у него было маловато информации.
С облегчением откинувшись на подушку, он переждал приступ головокружения и приступил к дальнейшим исследованиям. В результате этих исследований выяснилось, что он раздет до белья и лежит на каком-то топчане, укрытый байковым солдатским одеялом в хрустящем от крахмала пододеяльнике. Грудная клетка у него была туго стянута бинтом, и на голове тоже обнаружилась марлевая чалма, намотанная с профессиональной ловкостью. Тем не менее, на больницу это место было совершенно не похоже. Оно вообще мало на что походило, это странное место с решеткой на окне, выстроенное и отделанное с европейской скрупулезностью и аккуратностью.
'Куда же это меня занесло? – с интересом подумал Глеб. – Дичь какая-то. Больница не больница, гостиница не гостиница.., и не тюрьма тоже, хоть и решетка на окне…
Какой-нибудь недостроенный дом отдыха? Все равно, при чем здесь решетка? Что тут красть, кроме моей драгоценной персоны? Вот разве что светильники, да еще линолеум с пола. На стройках часто ставят на окна временные решетки, чтобы народ не растаскивал сантехнику, но эта решетка на временную совсем не похожа, да и вообще… Странное место. Или это меня так стукнуло, что теперь мне буквально все кажется странным? Эх, – с горечью подумал он, – ну что это за жизнь? Ведь есть же, наверное, счастливые люди, у которых все воспоминания помещаются в семейном альбоме, и самое волнующее из них – это как в позапрошлом году ходили по ягоды, и тетю Машу в малиннике укусила пчела. Бедная тетя Маша! Щеку у нее раздуло, глаз заплыл, она этого до самой смерти не забудет…'
Кряхтя, он сбросил ноги на пол и сел на топчане. Оказавшись в незнакомом и странном месте, следовало незамедлительно осмотреться, чтобы составить определенное мнение о своем положении и план дальнейших действий.
Сломанные ребра немедленно выразили свой протест против намерений Глеба, в голове лопнула очередная начиненная болью петарда, комната косо поплыла в сторону, но Слепой отмахнулся от своего недомогания, как от назойливой мухи: сейчас ему было не до того. Если ты профессионал и тебя при этом угораздило подставиться точнехонько под выстрел из гранатомета, изволь пенять на себя. Твои болячки – это твоя проблема, и чем дольше ты будешь валяться, стеная и закатывая глаза, тем серьезнее будут твои проблемы и тем вернее они сведут тебя в могилу.
Сделав себе короткую энергичную выволочку, Глеб оттолкнулся от топчана и встал, ощущая себя межконтинентальной ракетой в момент старта – ракетой с серьезными неполадками в системе управления, готовой в любой момент рухнуть обратно на стартовый стол. Для того, чтобы скорректировать полет и удержать ускользающее равновесие, он схватился за стену и был несказанно удивлен, обнаружив, что стена пружинит, словно сделана из пористой резины. В первый момент он решил, что из-за контузии ему мерещится всякая чертовщина, но стена действительно была мягкой и ощутимо подавалась под рукой.
Глеб удивленно шевельнул бровями под марлевой чалмой: насколько ему было известно, мягкие стены являлись принадлежностью психиатрических лечебниц, да и то скорее в кино и на страницах романов, чем в реальной жизни. Он снова огляделся и пожал плечами: как-то раз ему довелось посетить отечественную психбольницу, и это место имело с ней очень мало общего. Глеб почувствовал, что теряет связь с реальностью. Потеряв сознание за рулем автомобиля, можно было ожидать пробуждения где угодно: в луже крови на обочине лесной дороги, в больнице “скорой помощи”, вообще на том свете, но эта пустая светлая комната с узорчатой решеткой на окне не лезла ни в какие ворота. Упругая податливость стены вдруг стала неприятной, словно Глеб упирался рукой в стенку громадного желудка, который незаметно его переваривал, и он, оттолкнувшись от этой противоестественной упругости, нетвердыми шагами поплелся к двери.
За дверью действительно оказалась тесноватая прихожая, в которой из обстановки имелись только непонятный металлический кронштейн в углу под потолком и еще две двери. Одна из них вела в сверкающий нежилой чистотой санузел с узким и тоже зарешеченным окошком напротив душевой кабины, а вторая, по всей видимости, открывалась в коридор, по которому можно было выбраться из этого непонятного места. “Можно было бы, – мысленно поправил себя Глеб, – если бы эта чертова дверь открывалась”.
На двери не было ни ручки, ни замка, ни хотя бы защелки, но она стояла мертво, словно являлась частью монолитной стены, смеха ради декорированной пластиком “под дерево”, чтобы вводить в заблуждение постояльцев.
Глеб поднял голову и снова посмотрел на укрепленный в углу металлический кронштейн. Более удобное место для следящей телекамеры было бы трудно подыскать, и он живо представил себе, как какие- то люди сидят перед монитором и от души потешаются, наблюдая, как их гости тычутся в глухую стену, пытаясь пройти в дверь, которой на самом деле нет. Это была, конечно же, полная ерунда. Просто дверь была хорошо пригнана и рассчитана на то, чтобы ее нельзя было открыть изнутри.., как в тюрьме, например. А камера, которую здесь, несомненно, в ближайшее время установят, с успехом заменит дверной глазок, в который толстый вертухай обычно подглядывает за заключенными.
«Тюрьма? – подумал Глеб. – Ох, вряд ли у нас в России такие тюрьмы появятся даже через сотню лет. Или это тюрьма для высших правительственных чиновников? Что-то я о такой не слышал, и потом, при чем тут я? Я-то не правительственный чиновник и не псих, чтобы запирать меня в камере с мягкими стенами. Ну до чего же интересное место!»
Он почувствовал, что вот-вот свалится, и со всей возможной поспешностью вернулся в комнату, которую как-то незаметно для себя начал именовать палатой. Ложиться он не стал, а просто присел на топчан и немного посидел, приходя в себя. Все-таки ему здорово досталось, и он решил на время отложить мысли о том, как отсюда выбраться.
Когда тошнота прошла, а боль немного утихла, он встал и подковылял к окну.
За окном застыл в зимней неподвижности мрачноватый еловый лес. Этаж был все-таки не ниже четвертого, и открывавшийся отсюда вид поражал воображение. Впечатление складывалось такое, будто на многие километры вокруг не было ничего, кроме этого заснеженного елового леса, словно Глеба, пока он лежал без памяти, погрузили в самолет и увезли к черту на рога, за Уральский хребет, в самое сердце тайги. “Ничего подобного, – подумал Слепой, любуясь пейзажем. – Судя по интерьеру, это не Сибирь, а
