Генерал Потапчук предпринял все возможные меры предосторожности, понимая, что игра ведется крупная и цена ошибки в этой игре равнозначна катастрофе. Из управления он выехал на машине, но вскоре отпустил ее и смешался с уличной толпой. Сотовый телефон Федор Филиппович оставил в салоне, сейчас у него в руках был портфель, в котором лежала тонкая папка с аккуратно завязанными тесемками.
Затем он еще дважды менял транспорт. С троллейбуса пересел на автобус, спустился в метро и проехал одну станцию. За последний год генерал пользовался метро второй раз и, возможно, не будь он так поглощен размышлениями о предстоящем разговоре со своим агентом, многое его бы удивило.
Но Потапчук удивился лишь тому, что парень с девушкой вежливо уступили ему место.
«Неужели я так постарел?» – с горечью подумал генерал, благодарно кивнув сначала девушке, потом парню.
Он сел, поставил на колени портфель и мгновенно превратился в заурядного чиновника предпенсионного возраста. Портфель был старый, видавший виды, но Потапчук любил старые вещи, дорожил ими. Ведь с каждой связана какая-нибудь история, а из таких историй и складывается жизнь.
Он даже старые авторучки не выбрасывал, а складывал в нижний ящик письменного стола, где собралась уже солидная коллекция.
Генерал был поражен, каких усилий стоило ему попасть ногой на ступеньку эскалатора.
«Да, привык ты, Федор Филиппович, – мысленно упрекал себя Потапчук, – что тебя служебная машина возит. А народ продолжает ездить, как двадцать или тридцать лет назад, автобусом, троллейбусом, метро, трамваем. Скорее всего, многие подумали, что я провинциал, впервые увидевший эскалатор, впервые оказавшийся в Москве по командировочным делам. Ну, и пусть думают, как говорится, замаскировался, лучше некуда».
Потапчук был человеком опытным и постоянно следил, скользя безразличным взглядом по лицам, не наблюдает ли кто за ним. Вроде сопровождения не было, или, как говорится, наружное наблюдение не велось.
«Это вселяет надежду. Значит, все еще не так далеко зашло, хотя от них можно ожидать чего угодно».
Кто прячется под словом «они», генерал Потапчук представлял весьма смутно. На улице, вновь оказавшись в толпе, он вздохнул с облегчением. А затем, когда предстояло свернуть в арбатский переулок, вновь напрягся, дважды или трижды оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
«Чисто…» – убедился Федор Филиппович и лишь после этого позволил себе свернуть к дому, где располагалась мансарда Глеба Сиверова.
Год назад еще можно было встретиться на явочной квартире, но сейчас подходил лишь этот адрес, До котором знали только двое – Слепой и он сам.
Генерал поднялся на последний этаж, перевел дыхание. Сердце колотилось так, словно он тащил по лестнице тяжеленный шкаф.
«Да, старость не радость. И как это Глеб сюда взбегает? Вот здоровье у человека! Но и я лет двадцать назад не замечал этажей и расстояний».
Федор Филиппович подождал, пока успокоится сердце и восстановится дыхание, а затем постучал в дверь. Единственное, чего он не успел сделать, так это смахнуть пот, выступивший на морщинистом лбу.
Глеб встретил генерала улыбкой – дружелюбной, открытой, даже, как показалось Потапчуку, беззаботной.
«Наверное, так он улыбается своим детям. А может, и Быстрицкой. Такая улыбка дорогого стоит, этот не предаст», – подумал генерал, переступая порог, после чего протянул Сиверову руку, и они обменялись крепким рукопожатием.
– Ух и высоко же ты забрался! Не доберешься до твоего скворечника, Глеб Петрович!
– Что поделаешь, так получилось. Не люблю я, Федор Филиппович, цокольные этажи.
– А у тебя тут все по-прежнему, – огляделся генерал, не выпуская из рук портфель, словно это была самая ценная для него вещь.
– Вы чего с портфелем боитесь расстаться?
Здесь никто не украдет.
– Все равно боюсь, Глеб Петрович, – сказал Потапчук, но портфель поставил.
Глеб помог генералу сбросить старомодное пальто с каракулевым воротником, снять шарф.
Все это скрылось в стенном шкафу: На мансарде было свежо.
– Окно открыто, – объяснил Глеб, – сейчас закрою, – и опустил рамы.
– А у тебя, как всегда, кофе пахнет, только почему-то музыки не слышно. В последний раз, когда я здесь был, помнится, звучал Вагнер.
– Хотите, Федор Филиппович, включу?
– Может быть, потом. А вот от стакана воды не откажусь.
– Кофе?
– Кофе потом.
Сиверов наполнил из пластиковой бутылки высокий стакан, подал генералу.
– Устал я, – признался Потапчук.
– Да и я смотрю, Федор Филиппович, совсем вы себя не жалеете. Когда в последний раз отдыхали?
– И сам не помню когда. Где помню, а вот когда – забыл.
– Значит, давно, – констатировал Глеб. – Присаживайтесь.
Генерал взял портфель, с благодарностью посмотрел на Сиверова, устроился за низким журнальным столиком в мягком кожаном кресле, терпеливо дождался, когда Глеб поставит на стол кофейник и чашки.
– Нет-нет, мне не наливай, – Потапчук прикрыл чашку рукой. – Почему нет пепельницы, позволь спросить'? Надеюсь, ты курить не бросил?
– Курю мало, – рассмеялся Глеб, – здоровье берегу.
Федор Филиппович понимающе улыбнулся и выложил на столик пачку сигарет и зажигалку. Глеб поставил пепельницу.
– Ну, что скажете? Какие новости?
– Есть хорошие, есть и плохие. С каких прикажешь начать?
– Лучше с плохих.
– Нет, давай с хороших, потому что с плохими придется разбираться, и думаю, тебе.
– Тогда, тем более, с плохих.
– За последнее время, Глеб, погибли несколько наших сотрудников, а также чиновник, который помогал нам.
– Осведомитель? – уточнил Глеб.
– Можно сказать и так.
– За деньги работал?
– Нет, не за деньги. Но все это – присказка, – генерал поставил портфель на колени.
– Что же вы медлите? Открывайте, Федор Филиппович, свой ларец с секретами, рано или поздно придется это сделать.
– Знаешь, Глеб, ты мне столько раз помогал, я уже со счета сбился, по справедливости, ты должен носить генеральские погоны, а не я.
– Погоны меня никогда не привлекали, разве что, может, в молодости, и то потому, что женщинам нравились.
Генерал улыбнулся, причем улыбка получилась кроткой, даже чуть-чуть виноватой.
– Скажу сразу, Глеб, в этом деле я могу рассчитывать только на тебя.
– Я же еще не знаю дела, Федор Филиппович, нельзя же так сразу быка за рога. А вдруг я ничем не смогу помочь?
– Сможешь, сможешь, больше некому. Мы все под колпаком.
– Не понял… Вы под колпаком?
