разговоры – они охранники, – Сиверов вслушался в звуки, доносящиеся из наушников. – Нет, есть еще кто- то. Это, видимо, женщина-секретарь. Но она не в самой комнате, а в спальне, дверь которой приоткрыта».
– Здесь, – сказал татуированный, и тут же противно заскрипел фломастер по мелованной бумаге.
– Лады… 'Ах так! Значит, у вас расстелен план города и вы отрабатываете маршрут.
Что ж, если вы задумали большую сделку, это только ускорит развязку, Я позволю вам довести сделку до середины. Вмешаюсь, когда уже будет передан товар, но еще не уплатят деньги или, наоборот, оплату произведут вперед и станут ждать поступления товара. Главное, ребята, спутать вам карты'.
– Хорошо, я буду ждать здесь со своими людьми.
– Во сколько?
И вновь скрип фломастера.
«Даже время и то не называют вслух. Видать, напуганы. Основательно».
Сиверова не покидала мысль, что Иванов чего-то недоговаривает. Не только из боязни быть услышанным кем-то третьим, скорее всего, он скрывает истинную цель своего визита и от человека, с которым ведет разговор.
– М-да, партия, конечно, невелика… – Но зато качество! – восторженно воскликнул Иванов.
– Меня интересует общий объем в деньгах, – рассмеялся татуированный. – А качество… Здесь не Запад, чтобы за качество деньги платили. Наши покупатели люди непривередливые и не очень-то состоятельные.
– Все равно, тебе грех жаловаться.
Вновь пришлось убавить громкость, поскольку Иванов поднялся и сделал несколько шагов, которые отозвались в наушниках раскатами грома. Затем зазвенел хрусталь, и Сиверов отчетливо услышал, как раскручивается металлическая полоска, потом – как стреляет пробка шампанского и как лопаются пузырьки в фужерах.
«Налито три фужера. Выходит, все-таки их трое. Но кто же третий?»
Тут послышалось цоканье каблучков.
«Ну конечно же, женщина! Я не могу привыкнуть, что в таких делах почти на равных могут быть замешаны женщины! Наверное, ее роль сводится не только к роли секретарши-телохранителя, она имеет и право голоса в этой системе. Чего-то недосмотрел генерал Потапчук, хотя и предупредил меня, чтобы я опасался этой женщины больше остальных».
Как пили Иванов и, возможно, секретарша слышно не было, а вот татуированный умудрялся чмокать одновременно губами и языком.
– Дело почти сделано, – сказал он наконец.
И только сейчас Глеб сообразил, почему до этого времени молчала женщина:
«Она не понимает по-русски!»
Иванов обратился к ней на английском языке с удручающим акцентом. Хотя, если быть справедливым к нему, слов он не коверкал, лишь не правильно произносил звуки.
– Выпей немного шампанского, – предлагал Иванов своей секретарше. Та отказывалась. Наконец, судя по звуку, – тонкому звону хрусталя, – она все-таки взяла бокал. И Сиверову почему-то показалось, что делает она это не столько ради своего хозяина, сколько ради гостей, кем бы они ни были.
В общем, все эти ухищрения с подслушиванием были пока почти ни к чему.
Ценного Сиверов узнал крайне мало. Он мог бы поступить кондово и куда проще: выбрать какое- нибудь людное место, когда там окажется Семен Георгиевич Иванов со своими телохранителями, и показательно расстрелять всю банду. Тогда бы он тоже достиг цели: о таком происшествии наверняка написали бы все газеты, показали бы трупы в программах новостей. Но все, что делал Глеб Сиверов, он делал основательно. Слепой всегда оставлял своей жертве последний шанс, о которым сама жертва и не подозревала, – шанс оправдаться в его глазах. И если бы такое произошло, Сиверов наверняка отказался бы выполнять задание. Подобное в его жизни случилось однажды, почти в самом начале его карьеры.
«Да-да, – вспомнил Глеб, – это было мое третье задание».
Он тогда еще не имел такого веса в КГБ, какой приобрел теперь, и любая ошибка могла закончиться крушением всей его новой жизни.
Он получил тогда подробное досье, денежный задаток и заверение руководства, что общество вздохнет свободнее, когда прозвучит негромкий выстрел. Глеб залег на крыше здания противоположного тому, в котором жил человек, о котором шла речь в досье.
Все было просчитано: пути отхода, время, необходимое, чтобы преодолеть расстояние от одного дома до другого, и время, нужное ему, чтобы покинуть свою позицию. Вариант казался беспроигрышным – минута форы. Его машина успела бы бесследно раствориться в городе, оставив после себя только легкий запах выхлопных газов. Все складывалось так, чтобы покушение совершилось. Сиверову предстояло убрать торговца живым товаром, поставлявшего девушек в Турцию и Германию.
А тот даже не задвинул шторы на окнах, когда принимал у себя гостей. В те годы только считанные квартиры были оборудованы по европейским стандартам – жалюзи, кондиционеры и прочая дребедень, и Сиверов прекрасно знал российскую привычку: если уж началась пьянка, то непременно, какой бы холод ни стоял на улице, к полуночи все окна в квартире окажутся распахнутыми настежь. Глеб отлично видел застолье, видел хозяина, не раз наводил на него перекрестье прицела.
Но что-то мешало ему нажать на спусковой крючок.
Сиверов медлил.
И вот тогда, на крыше, он впервые понял, что игра окажется игрой, если и ты даешь своему противнику шанс, не заставая его врасплох. Каждый из нас живет с мыслью о смерти и должен соизмерять с нею любой свой поступок, как хороший, так и плохой.
Все уже напились до поросячьего визга. Хозяин квартиры, главный сутенер, жил холостяком, и его сборище обслуживали официантки, приглашенные из ресторана. Оттуда же была привезена и снедь. В новой квартире пока что имелись только стол, стулья, да кровать в спальне, которая до поры до времени пустовала.
Глеб видел все три окна – в гостиной, спальне и кухне.
Сначала квартира жила взаимосвязанной жизнью.
На кухне официантки, используя как стол ящики и положенные на них доски, раскладывали в тарелки снедь.
В спальне время от времени появлялись мужчины и вели деловые разговоры, не предназначенные для чужих ушей. Но затем, после полуночи, когда все уже переговорили, насытились и напились, официанток, кроме одной, самой молоденькой и миловидной, отправили по домам. В обязанности оставшейся входило подавать выпивку на стол.
Глеб выжидал, решив для себя, что уберет хозяина ближе к утру, когда большинство гостей уже уснет или разъедется по домам. Он то и дело переводил взгляд с окна гостиной на окно кухни. Официантка стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на дом, на крыше которого засел Глеб. Сиверов знал наверняка – она не может видеть его, потому что мачты фонарей доходили лишь до уровня третьего этажа и все, что было выше, терялось в темноте. К тому же смотрела девушка из ярко освещенной кухни.
Затем официантка прошла в гостиную, убрала пустые бутылки, поставила новые. В ее движениях уже чувствовалась усталость, хотя ей хотелось казаться бодрой и легкой. Улыбка тут же исчезла с ее лица, едва девушка вновь оказалась на кухне.
Она попыталась примоститься на ящике возле стены и вздремнуть. Голова ее с полузакрытыми глазами клонилась все ниже и ниже, пока наконец не опустилась на колени. Девушка вздрогнула, ощутив, что падает. Тогда она поднялась, открыла холодный кран и умылась.
После чего прошла в спальню и, сев возле кровати на пол, положила голову на мягкий матрац. Она спала чутко, открывая глаза на каждый громкий возглас, на смех, доносившийся из гостиной, боясь пропустить тот момент, когда понадобится ее помощь.
Это уже после, по прошествии двух недель, Глеб понял, что не спешил стрелять лишь потому, в квартире была эта девушка. Он понимал: зрелище будет не для женских глаз.
