кругами – сочувствовать, задавать наводящие вопросы, приглашать на дружеские посиделки с выпивкой, а когда все это не даст результата, вполне возможно, прибегнут и к более крутым мерам. Уж что-что, а добывать информацию на Лубянке умели всегда. Федору Филипповичу требовалось продержаться – так было надо – всего несколько дней, но он знал, что сделать это будет дьявольски трудно. Ведь рано или поздно ему зададут прямой вопрос, и что он тогда ответит? Что примерно за сутки до памятного разноса в Завидово имел приватную и сугубо конфиденциальную беседу с тем же лицом, которое устроило ему пресловутый разнос, и что собеседник самым убедительным образом просил его не распространяться о результатах расследования? Что его скандальное отстранение от дел было всего-навсего тактическим ходом, предпринятым лишь для того, чтобы кое-кому помешать?
Машину тряхнуло на ледяной колдобине, прислоненная к сиденью охотничья двустволка в чехле упала и стукнула пассажира по колену. Удар был слабый, совсем безболезненный, тем более что на ногах у генерала были подбитые ватой камуфляжные штаны, но невыспавшийся, перенервничавший генерал все равно вспылил – сил на то, чтобы бороться еще и с собственным раздражением, у него уже не осталось.
– Дрова везешь, – проворчал он в затылок водителю, который, вопреки обыкновению, не стал спорить и оправдываться – понял, наверное, что сейчас лучше помалкивать.
Федор Филиппович снова зевнул и по-детски потер кулаками слезящиеся глаза. Добиться пресловутой конфиденциальной встречи действительно оказалось непросто, и теперь, борясь со сном, он вдруг усомнился в том, что игра стоила свеч. Может, ему больше всех надо? Или генерал Потапчук так богат, что ему уже не нужны деньги? Или проворовавшийся министр атомной энергетики ему дороже, чем счет в швейцарском банке? Да боже сохрани!
Федор Филиппович Потапчук был российским офицером и хорошо знал разницу между тем, что нужно стране, и тем, что нужно каждому отдельно взятому человеку. Когда солдат идет в атаку – ему это надо? Ох, вряд ли! Но солдату выбирать не приходится, он присягу принимал, и никто не спрашивает, что ему нужнее – пуля в лоб или бутылка водки и сговорчивая девка с ногами от ушей и парочкой крупных дынь за пазухой.
Оно, конечно, генерал ФСБ – не рядовой срочной службы. У генерала есть кое-какая свобода в принятии решений.
И между прочим, даже сейчас, после всего, свобода выбора осталась за генералом Потапчуком. Подумаешь, приватная беседа с президентом! Во время следующей подобной беседы можно будет просто развести руками: виноват, обгадился! Ну, не получилось, ускользнул одноглазый дьявол, как уже сто раз ускользал от всех на свете разведок. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел... А денежки-то – вот они! А? Ведь никто ничего не докажет! Только вот в зеркало на себя срамно глядеть будет, бриться придется на ощупь...
'Стар я уже привычки менять', – подумал Федор Филиппович. От этой мысли сразу стало как-то спокойнее, но вслед за ней сразу же пришла другая: шлепнут. Без толку, без смысла, а просто так, чтоб душу отвести, поквитаться за то, что вырвал изо рта жирный кусок и бросил под ноги, на грязную дорогу – ни себе, ни людям. 'Бог не выдаст, свинья не съест', – подумал генерал Потапчук и улыбнулся, поскольку постоянная готовность налететь на шальную пулю в его понимании была неотъемлемой частью воинского долга.
Глава 16
– Я понимаю, – говорил корреспондент агентства 'Рейтер' Алек Сивер, ловко разливая водку из литровой бутыли по кофейным чашкам, – понимаю, что вы, взрослый, состоявшийся человек, известный спортсмен, не пойдете бить стекла в витринах и поджигать автомобили. Черт возьми, это ведь очевидно! Меня интересует другое: как вы относитесь к экстремизму? Я имею в виду, к любому экстремизму, не только к мусульманскому. Прошу вас... А сантэ!
– За здоровье, – машинально повторил Закир Рашид, принимая чашку.
Водки в чашке было больше половины; он заподозрил бы, что француз пытается его споить, если бы сквозь полупрозрачные фарфоровые стенки не видел, что тот наливает себе столько же, и не слышал, как у господина журналиста заплетается язык. Пить француз, надо отдать ему должное, умел неплохо – наверное, и впрямь давали себя знать русские корни, – однако в росте и весе значительно уступал Рашиду. А воздействие алкоголя на центральную нервную систему, между прочим, зависит от того, сколько граммов этого самого алкоголя приходится на килограмм веса. Так что, если этот мсье задумал посоревноваться с Закиром Рашидом, шансов у него никаких...
– Это мы еще посмотрим, – заявил журналист, и Рашид слегка ужаснулся, поняв, что уже некоторое время говорит вслух. – Что вы мне толкуете про какие-то килограммы? Главное в этом деле – сила духа! Вы знаете, что я железный человек?
– Догадываюсь, – сказал Рашид, кивнув так энергично, что у него громко, на всю комнату, хрустнули шейные позвонки.
– А что это значит? – не отставал француз.
– Что вы боитесь заржаветь, – глубокомысленно сообщил тренер.
– Ке дьябль! Я совсем не это имел в виду. Только вот не помню, что именно я имел в виду, знаю только, что это было нечто совершенно иное... А! Так вы не ответили на мой вопрос, мсье Рашид: как вы относитесь к экстремизму?
– Я к нему не отношусь, – заявил Рашид. – Предпочитаю баскетбол.
– Вы увиливаете от ответа. А сантэ... – Француз попытался выпить, но обнаружил, что в чашке уже ничего нет. – Какого дьявола, мсье Рашид! У вас дырявая посуда, из нее все вытекает к чертям...
– Вы только что выпили, – сказал Рашид.
– Неужели? Вот дьявол, это все из-за вас. Вы меня совершенно расстроили тем, что все время увиливаете от прямых ответов на мои вопросы, как какой-нибудь политик или, не к ночи будь помянут, дипломат.
– Мы ведь договорились: никаких интервью, – напомнил Рашид.
– А кто тут говорит об интервью? – преувеличенно изумился Алек Сивер. – Я пытаюсь завязать с вами дружескую беседу, а вы твердите, как попугай: интервью, интервью... Тот, кто собирается взять интервью, не пьет наравне с интервьюи... интер... вью... интервьюируемым!
– Хороша тема для застольной беседы – экстремизм, – заметил Рашид.
Сивер, казалось, глубоко задумался. Через некоторое время Рашиду начало казаться, что его собутыльник просто уснул, но в это самое мгновение журналист встрепенулся, снова налил себе и Рашиду водки и задумчиво понюхал чашку, как будто в ней была не водка, а что-то другое – кофе, например.
– Да, – сказал он с огорчением, – пожалуй, вы правы. Я по привычке взял чересчур широко. Мы, потомки русских эмигрантов, всю жизнь страдаем от избыточной широты своей натуры. В Европе это как-то не приветствуется, да... К черту экстремизм! Ясно ведь, что взрослый человек с нормальной психикой и приличной зарплатой не может одобрять хулиганских выходок молодежи, которой, по большому счету, безразлично, какие витрины бить и чьи машины жечь.
– Ну, не так уж и безразлично, – осторожно вставил Рашид.
– А, бросьте! Вы не были в Париже этой осенью, а я был. И я вам скажу как на духу: абсолютно безразлично! За все время молодежного бунта в Париже не было зарегистрировано ни одного случая, чтобы подростки, перед тем как поджечь машину, разыскали владельца и поинтересовались его вероисповеданием или хотя бы материальным положением. Нет, нет, мсье Рашид! Просто никто не позаботился направить их энергию в другое русло – использовать, так сказать, в мирных целях... Между прочим, вы как раз этим и занимаетесь: в поте лица своего роете для этого бурного потока новое русло. Только, знаете ли, весь поток туда все равно не войдет, да и то, что войдет, вскорости опять выплеснется наружу. Ну сколько ваших питомцев станут настоящими спортсменами? Один, два... ну десять!
– Десять – это уже на целый десяток больше, чем ни одного, – возразил Рашид. – Между прочим, мой наниматель прекрасно осознает, что клуб – это лишь капля в море... Это его собственные слова: капля
