дело, кроме тебя, поручить некому. Послать туда обыкновенного тупого исполнителя я не могу – испортит он мне все, и не будет толку. Ситуация такова, что принимать решения придется самостоятельно, на месте, и решения эти должны быть правильными. Ну и, сам понимаешь, наша европейская резидентура для такой работы тоже не годится, потому что, помимо решений, там могут понадобиться еще и активные действия. А это такая штука, что мы рискуем в два счета остаться без агентурной сети, которая создавалась десятилетиями. Смекаешь, о чем я говорю?
– А то как же, – вздохнул Глеб. – Вот это и есть спасение мира по голливудскому сценарию: пришел, увидел, подумал секунды полторы, а потом разнес полгорода и ушел, никем не замеченный.
– Разносить полгорода не надо, – успокоил Федор Филиппович. – Я всегда ценил тебя как в высшей степени аккуратного работника. Европе и так достается от террористов. Не хватало еще, чтобы ты тоже приложил руку к ее разрушению...
– Да, – согласился Глеб, – Европа – это, конечно, не Соединенные Штаты. Вот там я бы с удовольствием что-нибудь разрушил.
– Не торопись, – утешил его Потапчук, – жизнь еще не кончилась. Даст бог, съездишь и в Штаты.
– Куплю себе стетсоновскую шляпу, – мечтательно произнес Сиверов, – из буйволовой кожи, парочку шестизарядных револьверов... И в Даллас. Эх!
– Шестизарядные револьверы – это красиво, но непрактично, – сказал Федор Филиппович. – А что касается шляпы, то придется тебе пока вместо стетсоновской довольствоваться тирольской. Такая, знаешь, с узкими полями и желательно с перышком...
– Она мне не пойдет, – возразил Глеб. – Хотя само упоминание о тирольской шляпе радует. Значит, все-таки не вся Европа, а один вполне определенный ее регион... И что это? Швейцария? Бавария?
– Австрия, – ответил генерал. – Конкретно – город-герой Вена.
– Вот уж действительно город-герой, – усмехнулся Слепой. – Пропустить через себя транзитом столько наших эмигрантов и устоять – это настоящий подвиг. С этим может сравниться разве что стойкость и героизм ирландского Шеннона.
– Аэропорт Шеннон – пункт дозаправки трансатлантических авиарейсов, следующих из Европы в Америку, – сказал Потапчук. – Тут никакого сравнения быть не может. А Вена – это Вена... Там не только наших, там всяких иммигрантов хватает...
– В том числе и арабских, и кавказских, – подхватил Глеб. – Вот за что не люблю мусульман, так это за фанатизм.
– Христианский фанатик ничем не лучше мусульманского, – сухо заметил Потапчук.
– Да я не намерен объявлять крестовый поход! – воскликнул Глеб. – Просто с европейцами, согласитесь, легче разговаривать. Вежливо осведомился, как дела, а потом врезал рукояткой между глаз, и он твой навеки. Скажет все, что знает и чего не знает. А мусульманин только плюнет тебе в лицо и засмеется: давай, мол, пес неверный, действуй! Аллах меня уже заждался... Это, наверное, потому, что у мусульман до сих пор государства религиозные, а у нас, у европейцев, – такие светские, что дальше некуда. Бога нет, а раз так, то и бояться некого, кроме того, у кого кулак больше.
– Трудно с тобой в последнее время, – пожаловался Потапчук. – Болтаешь, как... Могу тебя утешить: с мусульманами тебе дело иметь не придется. По крайней мере, вначале.
– А я думал, что еду в Вену как раз затем, чтобы присмотреться к тамошней мусульманской тусовке.
– Может быть, со временем тебе и придется этим заняться. Но пока... Дело в том, что мы не только перехватили сообщение, переданное через Интернет для наших джигитов, но и выяснили, кто его отправил.
На этот раз Глеб ничего не сказал, ограничившись молчаливым кивком. Шутки кончились, начиналась вполне рутинная работа с конкретным человеком, проживающим по конкретному адресу. Если уж Федор Филиппович заговорил об этом, значит, ехать в Австрию действительно придется – осматривать тамошние достопримечательности, сидеть в пивных, добывать информацию, принимать решения и тут же, без промедления претворять их в жизнь. И если верить Потапчуку, решения обещают быть такими, что их осуществление нельзя доверить ни тупому исполнителю, ни хваленой высокоинтеллектуальной резидентуре, которая, надо полагать, больше всего на свете боится засыпаться, засветиться и быть выдворенной из Европы на родину. Правильно, кто же, находясь в здравом уме и твердой памяти, станет рисковать таким тепленьким местечком, а заодно и собственной шкурой?
– Полагаю, – продолжал генерал, – человек, которого нам удалось вычислить, является обыкновенным посредником – получает на свой электронный адрес эти самые картинки, в которых содержится закодированная информация, и вывешивает их на определенном сайте. Вряд ли он много знает, но чем черт не шутит!.. Проследи за ним, установи его связи, контакты, потолкуй по душам, в конце- то концов... Имей в виду, что фактор времени в данном случае имеет решающее, первостепенное значение.
Тон у него был совсем не тот, что две минуты назад, когда он ворчливо препирался с Глебом, сам получая от этой приятельской перебранки нескрываемое удовольствие. Теперь это и впрямь был генерал, ставящий перед подчиненным боевую задачу, и Сиверов не стал высказывать вслух то, что думал. А думал он о том, что задача, вероятнее всего, окажется невыполнимой. Лубянское начальство можно было понять: добившись некоторого успеха, они стремились, пока не поздно, закрепить этот успех и двигаться дальше. Что же до провала, то им он ничем не грозил: такие люди, как Глеб Сиверов, тем и удобны, что имена их не значатся ни в одном списке, а значит, в случае чего можно просто забыть об их существовании...
Эти мысли не вызвали у него в душе никакого отклика: Глеб давно привык к своей 'загробной' жизни и в самую последнюю очередь стремился в герои.
Федор Филиппович между тем со стариковской неторопливостью положил на колени свой потрепанный портфель, откинул крышку и начал выкладывать оттуда все необходимое: паспорт, билет на самолет, увесистую пачку цветастых, как конфетные фантики, евро и, наконец, главное – тощую пластиковую папочку, где лежал единственный отпечатанный на лазерном принтере листок с данными, которые удалось собрать венскому резиденту.
Глеб извлек из папки листок и быстро пробежал его глазами. Закончив, он хмыкнул. Данных было негусто, да и те, что были, лишний раз подтверждали только что мелькнувшую у него догадку: в Европу он скорее всего прогуляется понапрасну.
– Это турпоездка, – сказал он Потапчуку, который выжидательно смотрел на него исподлобья.
– Может быть, да, – медленно проговорил Федор Филиппович, – а может быть, и нет. Во всяком случае, я предпочел бы, чтобы ты думал иначе. Если вместо работы получится отдых, я буду последним, кто бросит в тебя камень. Только помни, что ты едешь туда именно работать, а не отдыхать.
– Постараюсь не забыть, – пообещал Глеб и, продолжая разглядывать листок, как будто там могло быть что-то, чего он не заметил сразу, потянулся за новой сигаретой.
Пауль Шнайдер посмотрел на стенные часы, а потом, словно не доверяя им, поддернул левый манжет и бросил взгляд на дорогой швейцарский хронометр. Эту нехитрую процедуру герр Шнайдер проделывал уже, наверное, двадцатый раз за последние сорок минут, но время от этого, увы, не пошло скорее. Стрелки часов прилипли к циферблату, будто намагниченные, и еле-еле ползли. Не удержавшись, он снова посмотрел на стенные часы, потом на хронометр, а потом и на циферки в правом нижнем уголке монитора, обозначавшие точное время. Показания всех трех приборов полностью совпадали, и если в точности стенных часов и компьютера Шнайдер еще мог сомневаться, то швейцарский хронометр, предмет гордости, купленный им четыре месяца назад, был непогрешим. Да и не бывает так, к сожалению, чтобы сразу трое вполне исправных часов отставали одинаково, минута в минуту, секунда в секунду...
Вообще-то, сегодня, как и всегда, спешить Паулю Шнайдеру было некуда. Работа у него была необременительная, и, по большому счету, ему было безразлично, сидеть перед компьютером здесь, в офисе, или у себя дома. Более того, офис был единственным местом, где Пауль Шнайдер мог общаться с представителями рода человеческого непосредственно, без помощи компьютерной сети. Так что в других обстоятельствах Пауль Шнайдер ни за что не стал бы поминутно смотреть на часы, изнывая от нетерпения в ожидании конца рабочего дня.
