«Все хорошо, все отлично, – успокаивал себя мужчина. – То, что с тобой случилось, – вполне закономерно. Иного и не могло быть».
Он нетерпеливо сделал несколько глотков, обжигая губы, обжигая язык, небо.
Это всегда успокаивало – физическая боль помогала заглушить душевную.
Два портрета висели на стене. Сиверов подошел к ним и снял, скрутив в трубку. Затем щелкнул зажигалкой и поднес огонек к краю бумаги. Толстый ватман неохотно занялся, но затем в бумажную трубку, словно в дымоход, с шумом потянуло воздух. Огонь ровными упругими языками стал подбираться все ближе и ближе к пальцам, сжимающим края трубки. Глеб положил горящую бумагу в умывальник, дождался, когда сгорит последний клочок и включил воду. Черные хлопья, разваливаясь на микроскопические кусочки, один за другим исчезали в зарешеченном отверстии стока.
«Ты теряешь свое лицо», – невесело пошутил Глеб и вымыл руки.
Тишина, царившая в мастерской, начала угнетать его. И чтобы обмануть свое одиночество, мужчина включил музыку. Убавив громкость чуть ли не до шепота, он выбрал диск наугад и теперь вслушивался в голос Фишера Дискау, исполнявшего Шуберта.
«Как редко Бог награждает человека талантом, – думал Сиверов. – Как редко Бог награждает человека умом, и как редко случается, что и ум и талант достаются в одни и те же руки. Умный певец – редкость. Но самое странное то, что интеллект исполнителя можно сразу же отличить, прослушав всего несколько минут записи. И пусть певец повторяет чужие слова, исполняет чужую музыку, но все равно, в его голосе слышна душа, слышен ум».
А в том, что Фишер Дискау – чрезвычайно умный человек, Глеб не сомневался.
«Когда кончится компакт, я должен буду уйти из мастерской», – решил он для себя.
Ему было легче смириться с этой мыслью, словно бы не он сам, а кто-то свыше отмерял ему время. Слишком многое удерживало его здесь, чтобы он сам решился уйти.
Глеб не спеша перебирал оружие, решая, что ему стоит взять с собой.
Громоздкие приспособления он сразу же отложил в сторону.
Наконец, на столе остались лежать лишь два пистолета, короткоствольный револьвер, разобранная на части винтовка с оптическим прицелом да дюжина коробок с патронами. Все остальное оружие вновь заняло свое место в тайнике.
Теперь уже сумка не казалась Глебу такой легкой. Брезентовый ремень оттягивал плечо, когда он, стоя в дверях, дожидался, когда же наконец кончится компакт. Но вот прозвучали последние такты музыки.
Глеб нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Погас красный огонек. Мастерская вновь приняла безжизненный вид. Сиверов бросил пульт на скомканное покрывало, лежавшее на подиуме, и вышел на площадку. Он посмотрел в дверной проем так, словно перед ним была картина в простой деревянной раме. Ему хотелось как можно более подробнее запомнить все, что он оставлял здесь.
Нет, интерьер мастерской не был наполнен уютом, но все-таки это была часть его души, которую он оставлял здесь, в Москве, в городе, который стал для него родным, часть его самого.
– Долгое прощание – долгая печаль, – пробормотал себе под нос Глеб, закрывая дверь.
Вновь заскрежетали замки, и, как бы боясь вернуться Сиверов заспешил вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Сумка несколько раз больно ударила его по бедру.
– Джентльменский набор, – хмыкнул Глеб. – Оружие, смена белья, патроны и несколько компактов с музыкой. Если меня сейчас возьмут, то хороший телевизионный репортаж обеспечен.
И Глеб представил себе, как на экране телевизора после серьезного лица диктора возникает стол, на котором в ряд разложены пистолеты, разобранная винтовка, квадратные коробки компакт-дисков. Но на всем этом не задерживается внимание зрителей, главное – это ровные пачки стодолларовых купюр по десять тысяч в каждой. Деньги, которые он сейчас не может использовать, которые нужно надежно спрятать, про которые нужно заставить себя забыть.
«Слава Богу, доллары – это не рубли, – ухмыльнулся Глеб, садясь в машину, – не нужно опасаться денежных реформ. Они пролежат в надежном месте года два или три. А тогда уже все забудется, сменятся люди в руководстве, и никому не будет дела до того, что где-нибудь за границей всплывут купюры, номера которых записаны в толстой амбарной книге бухгалтерии. Плата за смерть, – думал мужчина, выезжая на улицу. – Не только за чужие смерти, но и за свою собственную. Мне приходится умирать во второй раз».
Сразу за перекрестком Глеб остановился и подошел к газетному киоску.
Небольшая очередь, человек пять интеллигентного вида, в очках. Киоскерша старательно отсчитывала сдачу, подавала людям сложенные вдвое газеты.
– Какое-нибудь рекламное приложение, – попросил Глеб Сиверов.
Ему досталась толстая газета на тридцати страницах. Устроившись в машине, он принялся листать ее. Объявления о квартирных обменах его не интересовали. Точно так же, как продажа радиотехники, кошек, собак.
Наконец, его внимание остановилось на рекламном объявлении, снабженном фотоснимком – длинные ряды металлических стеллажей, мерцание маленьких дверок – депозитарное хранилище. Он пробежал взглядом объявление. Все его устраивало. Да и банк, где располагалось хранилище, находился недалеко, всего лишь в трех кварталах отсюда. Газета полетела на заднее сиденье, и впервые за этот день Глеб Сиверов по-настоящему куда-то заспешил.
Банк встретил его неброской вывеской, правда, двери уже успели поставить изящные, из стекла, взятые в тонкую металлическую раму. Стальные сворачивающиеся жалюзи были убраны. У самого входа Глеб обменялся взглядом с охранником. Тот молчаливо уступил посетителю дорогу, и по мягкому ковру Сиверов отправился в глубину здания, ориентируясь по синим стрелкам, укрепленным под самым потолком. Завидев телекамеру, Сиверов чуть пониже наклонил голову – так, чтобы тень упала на его лицо.
«Конечно, – подумал мужчина, – скорее всего, они долго не хранят кассеты с записью. И, скорее всего, на них потом детишки работников банка записывают мультфильмы. Но чем черт не шутит, лучше не оставлять своего портрета».
Наконец, после поворота, перед Глебом замаячила белая пластиковая дверь с надписью: «Прием клиентов депозитарного хранилища». Он постучал.
– Войдите, – послышался мелодичный голос.
Его встретила приветливой улыбкой хозяйка кабинета, миловидная девушка, чья красота тут же напомнила Глебу о существовании фарфоровых статуэток.
Девушка явно страстно хотела походить на героиню рекламных роликов.
– Добрый день. Садитесь, – предложила она Глебу кресло и подвинула к нему пепельницу.
Ее ничуть не смутил дорожный вид Сиверова, джинсы, брезентовая куртка и потрепанная сумка на плече. Она посмотрела своими немигающими глазами на мужчину и, продолжая улыбаться, поинтересовалась:
– Чем могу быть полезной?
– Мне нужна ячейка в депозитарном хранилище. Девушка тут же заученно принялась объяснять:
– У нас есть три вида ячеек. Первые очень маленькие, мы их обычно используем для хранения драгоценностей. Средние – для наличности, и большие, где обычно хранят документы.
– Мне хватит и маленькой, – улыбнулся Глеб, – конечно, если меня устроят условия, на которых вы предложите мне воспользоваться вашими услугами.
– От каждой ячейки у нас существуют два ключа – один отдается вам, второй остается у меня. Только этими двумя ключами и можно открыть дверцу.
– Хорошо. Меня это устраивает.
– Вы хотите записать ячейку на свое имя или оставите девиз?
– Сперва я хотел бы поинтересоваться, можно ли оплатить ячейку вперед на год?
– Хоть на столетие, – улыбнулась девушка, обнажив идеально ровные, белоснежные зубы. – Платить будете наличными или по перечислению?
– Наличными.
Служащая банка извлекла из недр своего стола типовой бланк договора, быстро вставила его в
