Ирина тогда наклонилась к самому его уху и тихо, так, чтобы не мог слышать шофер, сказала:
– Когда я смотрю на капли дождя, усеявшие ветровое стекло, мне кажется, что мир плачет.
– О чем? – спросил Глеб.
– Он плачет о нас с тобой.
– Но мы же счастливы, – возразил тогда ей мужчина.
– Можно плакать и о счастье.
Глеб коснулся губами ее длинных ресниц и ощутил солоноватый привкус слез.
– Ты что? – изумился он.
– Не мешай, – счастливый шепот проникал в самую глубину души. – Я плачу оттого, что счастлива, оттого, что у меня есть ты…
Глеб Сиверов сидел в вагоне и горло ему перехватил спазм. Ему хотелось вновь вернуться в тот день, когда они были счастливы с Ириной Быстрицкой, были счастливы до слез. «Одиночество может быть счастливым тогда, – подумал мужчина, – когда есть куда вернуться, есть о ком думать, когда знаешь, что кто-то ждет тебя. А я уезжаю неизвестно на сколько. Я даже не попрощался с ней, как она того заслуживает».
И он стал рисовать себе в мыслях Ирину. Сначала это были легкие, еле различимые штришки. Округлости плеч, две дуги, очерчивающие грудь, плавный изгиб шеи, овал лица… Он чувствовал себя Богом, создающим первого человека на земле – женщину…
Черно-белый рисунок, сотканный в мыслях… И самое главное, он был соткан не только из линий, но, как казалось Глебу, из музыки. Каждой черточке соответствовала определенная нота, и все они складывались в мелодию. Мелодию, как подумалось Сиверову, одинокой скрипки, звучащей в вечернем подземном переходе, божественная мелодия Вагнера, исполненная совсем не для тех людей, кто проходит мимо и слышит ее, а исполненная только для него одного, остановившегося в растерянности возле колонны, подпиравшей треснувшую балку перекрытий. Из бетонного разлома свисают тонкие битумные сосульки – черные, цвета траура. Звук одинокой скрипки отражается от голых стен, от грязного кафеля, и мелодия растекается над огромным городом. И в какой-то момент, кажется Глебу, все в мире меняется местами. Уже не город является вместилищем для звуков музыки, а музыка поглощает Москву целиком, подчиняя себе все – от движения машин до неяркой звезды, встающей над заплеванными ступеньками, которые неожиданно кончаются узкой полоской неба.
Он вздрогнул и приоткрыл глаза.
Наталья, склонив голову, смотрела прямо на него.
– Когда вы думаете, – сказала девушка, – вы не кажетесь таким страшным.
– Что, я пугаю тебя? – рассмеялся мужчина немного нервным смехом, как бы боясь, что Наталья смогла проникнуть в его мысли, увидеть рубиновые огни автомобилей, капли дождя на ветровом стекле такси, услышала надрывные звуки скрипки, пытающейся пробиться из тесного подземелья к вечернему небу, к еле различимым звездам.
– Не знаю, – повела своими худыми плечами Наталья, и под тонким трикотажем свитера проступили ее ключицы, – но мне кажется, у вас есть какая-то тайна, о которой вы не хотите говорить даже самому себе.
– Тем более мне не захочется говорить о ней с тобою.
– Так значит, тайна есть? – слабо улыбнулась девушка и коснулась ладонями своих порозовевших щек.
– Да, есть, – абсолютно серьезно произнес Глеб и насупился. Ему не хотелось, чтобы кто-то лез ему в душу.
А спутница была явно настроена именно на это. К тому же, не для того, чтобы заполучить Глеба, а просто так, из озорства.
Глеб пристально смотрел в глаза девушки. Та не отводила взгляда и даже не моргала, словно бы они играли в игру «Кто кого переглядит?»
Первой не выдержала Наталья. Она прикрыла глаза ладонью, как будто ей в лицо било яркое солнце.
– А хочешь, я сейчас проведу маленький психологический анализ?
– Ничего не получится.
– Посмотрим. Вот если ты сейчас говоришь о чужих тайнах, значит, у тебя есть своя.
– Думаете, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме?
– Что-то вроде этого.
– Никаких тайн у меня нет.
– Ой ли? – засомневался Глеб. – Вот скажи, к примеру: откуда и куда ты едешь?
– Еду из Москвы в Адлер, – без тени улыбки отвечала Наталья. – Вот если бы я ехала в одном с вами поезде из Адлера в Москву – это было бы настоящей тайной.
– Это было бы сумасшествием, – поставил диагноз Глеб. – А вот какого черта тебя понесло на юг?
– Почему? Я давно собиралась туда поехать…
– А вот, пожалуйста, не нужно врать.
В глазах девушки мелькнул испуг, и Сиверов понял, что на верном пути.
– Никуда ты не собиралась ехать.
– Почему?
– Иначе бы у тебя был билет. И ты бы приехала на вокзал не раньше, чем за полчаса до отправления поезда.
– В самом деле… – растерялась Наталья и уже более не пыталась скрыть свой испуг. – А откуда вы об этом знаете?
– Очередь на вокзале в кассах идет достаточно быстро. И к тому же у тебя не так уж много денег.
– И тут вы угадали. Но как?
– Иначе ты взяла бы билет у перекупщика, как сделал это я.
Девушка поджала губы и призадумалась. И в этот момент она показалась Глебу совсем девчонкой, маленькой и беспомощной, которая сделает все, что ей скажешь.
– Я еду… – произнесла она, обращаясь то ли к Глебу, то ли к кому-то третьему, кого сейчас не было рядом с ними, – я еду… – повторила она уже более уверенно и несколько раз моргнула.
Глаза ее заблестели, по щеке покатилась слеза. Девушка сглотнула и попыталась улыбнуться.
– …только не считайте, пожалуйста, что я уже совсем такая дурочка…
Сиверову захотелось сказать, что он так и подумал, но боялся, что Наталья обидится. И вряд ли сейчас она способна воспринимать шутки. Он знал по себе, что когда подолгу держишь в себе обиду или даже просто грустную мысль, то самый верный способ избавиться от желания замкнуться в самом себе – рассказать кому-нибудь. Пусть даже не то, о чем ты думаешь, а совсем другое, вкладывая в слова чувства. Не важен смысл, важно то, как ты это говоришь.
А Наталья уже плакала. Ее худые плечи вздрагивали. Она опустила голову, затем уткнула ее в колени.
– Только не нужно, не утешайте меня, – всхлипывала она, – я ужасно не люблю, когда меня жалеют.
– Но из-за чего же ты так сильно расстроилась?
– Потому что я еду… еду… – повторяла Наталья.
Внезапно она выпрямилась, потерла глаза кулаками, да так, что размазала тушь, и радостно спросила:
– Разве это плохо – ехать?
– По-моему, ты сама решаешь – хорошо это или плохо. Все зависит от того, куда ты едешь или откуда.
– Я и впрямь глупая, – покачала головой девушка. – Глупая, потому что плачу, глупая, потому что еду.
– Может, хватит говорить загадками? – предложил ей Сиверов.
