позвякивала увесистая связка ключей.
– Вот незадача, – приговаривал мужик, – раньше мы жили тут как у Христа за пазухой, а теперь… – в отчаянии махнул он рукой.
– А что случилось?
– Да вот, у завода теперь даже рабочим платить денег нету, не то что этот пансионат содержать. Сказали, сами выкручивайтесь. Попробовал наш директор что-то делать, так его посадили. А потом и его заместителя, и главного бухгалтера. Пока разбирались, полпансионата вынесли: и кровати, и холодильники, и телевизоры.
Глеб посмотрел на спасателя и усмехнулся. Вполне можно было представить, что, имея в руках связку ключей, тот сам и распродал все имущество пансионата, на которое нашлись покупатели, оставив оборудованными лишь пару номеров для таких вот заезжих чудаков, как Глеб.
– Вода, конечно, только холодная, – говорил мужчина, открывая дверь номера. – Белья тоже нет. Но если хочешь, можешь взять скатерть со стола.
– Ты меня вечером, как солнце сядет, разбуди.
– Да можно и позже, – махнул рукой спасатель. – Раньше двенадцати выходить в море смысла нет. А ты не беспокойся: я лодку подготовлю, бензина возьму, удочки… Если что, то мы на рыбалку отправляемся, понял?
– Это уже твои проблемы, – устало проговорил Глеб. Ему не терпелось, чтобы спасатель закрыл дверь и оставил его в покое. Но тот явно редко видел людей и поэтому не прочь был поговорить.
– Вот я на прошлой неделе возил одних…
– Послушай… – Глеб положил руку ему на плечо и сжал пальцы. Мужчина, почувствовав силу, тут же умолк. – Я очень устал и хочу спать. Расскажешь мне свои байки сегодня ночью.
– Может, перекусить чего-нибудь? Рыбы? – предложил спасатель.
Предложение это было сделано от чистого сердца и к тому же сделавший его не рассчитывал на быстрое вознаграждение. Скорее всего, рыба здесь была такой же составной частью местного пейзажа, как горы на горизонте, море и узкая полоска пляжа.
– Спасибо, – немного смягчился Глеб, поняв, что зря с самого начала настроился враждебно к спасателю, – я, конечно же, не прочь перекусить, но больше всего хочу сейчас спать. Так что, если не трудно, разбуди меня пораньше.
– Это можно. А то у меня ставриды копченой целый ящик. Все равно испортится, а кошки и собаки уже так обожрались рыбой, что смотреть на нее не хотят. Им теперь только мясо подавай.
Глеб с облегчением вздохнул, когда дверь за разговорчивым мужиком закрылась, и он оказался в одиночестве.
«Да, неважно у них тут идут дела, – подумал Сиверов. – Раньше эти места буквально кишели отдыхающими. А теперь цены тут повыше, чем в Болгарии или Венгрии. Вот и бросились все подальше от родных берегов. А мне и здесь неплохо».
Он скинул одежду и оставил ее лежать на полу. А сам, шлепая босыми ногами по паркетному полу, чудом сохранившемуся в этом забытом Богом пансионате, открыл дверь душа. Ну конечно же, кафель местами отвалился, с потолка на постояльца смотрела ржавая лейка разбрызгивателя, а вместо фаянсовых вентилей на кранах поблескивали две латунные пластины с просверленными и обработанными напильником отверстиями.
Глеб спохватился, что не закрыл дверь в номер. Но потом понял: никто чужой тут не появится, а спасателя бояться не стоит. Скорее всего, тот сейчас направился к морю и вновь занялся каким-нибудь идиотским делом, вроде ужения рыбы на горячем песке.
Холодная вода приятно бодрила. И самое странное, от этого сон становился только более желанным. Глеб, зажмурив от удовольствия глаза, подставлял свое тело упругим струям чуть более теплой, чем хотелось бы, воды. Вместе с пылью и потом уходили от него воспоминания.
И теперь уже происшествие в поезде казалось ему таким же далеким, как его жизнь в Москве, хоть и отделяло его и от одного и от второго количество часов, выраженное всего лишь двузначным числом.
Обычно, когда Глеб приезжал на курорт, несмотря на усталость, несмотря на время дня или ночи, он шел купаться к морю. Но теперь странное чувство овладело его душой. С одной стороны, он понимал, что уехал отдыхать, даже если отбросить в сторону причины, приведшие его к морю. Но с другой стороны, постоянное чувство опасности настолько прочно укоренилось в его мозгу, что забыть о нем он не мог, пусть даже находился в самых безобидных обстоятельствах. И у него возникло желание как можно дольше растянуть удовольствие.
Но прошло минут десять, и он успел замерзнуть. Душ, сперва показавшийся спасительным, теперь только тяготил его. Все имеет свои границы. Даже не вытираясь, Глеб добрался до постели и, побрезговав ложиться на несвежее одеяло, надел чистую майку и тренировочные брюки. В открытое окно ненавязчиво втекали шум моря, свист ветра и упоительные запахи юга, когда даже не знаешь, чем именно пахнет – то ли цитрусовыми, то ли кипарисом. Среди этого потока ароматов Глеб различал только запах полыни, чуть горьковатый и в то же время на удивление мягкий, не такой, к которому он привык в средней полосе. К тому же этот запах вызвал у него воспоминания о хорошем итальянском вермуте, который незадолго до своего отъезда они пили вместе с Ириной Быстрицкой.
– Спать, спать, – повторял себе Глеб и чувствовал, как его убаюкивает здешнее пространство, в котором, как казалось ему, остановилось отдыхать даже само время.
Он лежал и ощущал, как постепенно теряет контроль над своим телом, как он уже не может определить, сжаты его пальцы в кулак или распластанная ладонь лежит на покрывале. Как редко ему приходилось отдыхать! Как редко он мог позволить себе расслабиться! И тем острее было сейчас ощущение свободы и независимости от чьей-либо воли.
Впервые за последние годы Глеб почувствовал себя полным хозяином положения. Он мог делать все, что угодно, и поэтому предпочитал горизонтальное положение и полное бездействие. Видимый мир, звуки уже ускользали от него, он медленно погружался в сон.
И вот в тот момент, когда Сиверов уже понял, что реальности для него больше не существует, он испугался, сообразив, что сновидение может быть не только приятным, но и ужасным. А теперь он сам из него без посторонней помощи вряд ли выберется.
Ему снилось, что он стоит в темной комнате, а за пока еще не видимым окном уже светает. Уже проступает потолок, но не видно стен. Вот возникла лампочка на витом, обтянутом материей шнуре, каких ему уже давно не приходилось видеть.
Первой догадкой было – это тюремная камера. Потом Глеб сразу же отбросил эту безумную мысль. В тюрьме не может быть витых, похожих на веревки, шнуров. И тут же ощутил: эта комната ему знакома. Он даже вспомнил, в какой стороне находится дверь, уже прорисовались контуры окна и даже тень от рамы, похожая на немного перекошенный крест, легла на ровно выбеленную стену.
И тут Глеб вспомнил: так выглядела небольшая комната, которая находилась позади их класса. Странная комната – ее почти всегда держали запертой, хотя в ней ничего не стояло. И открыли ее на его памяти только однажды, когда в школе делали ремонт, а он и другие ученики, оставшиеся в первый месяц каникул в городе, помогали рабочим. В тот день побелили потолок и стены. Они еще слегка пахли известкой. Большинство ребят уехали в пионерские лагеря, а у его отца была уйма работы, и намечавшаяся поездка в Австрию сорвалась и отложилась на следующий месяц. Хотя нет, вспомнил Глеб, ни стены, ни потолок еще не белили.
Это пахла краска, разведенная в алюминиевом баке. А он остался, чтобы раскатать на полу перед завтрашней побелкой бумагу. Кто-то из ребят, чей отец работал в типографии, принес остатки газетных рулонов – бумагу, навернутую на картонные трубки. Глеб не спешил, он знал, что отец сейчас сидит в своем кабинете и у него не найдется времени даже на разговоры. Он отматывал бумагу, стараясь угадать так, чтобы оторванного куска хватило ровно от одной стены до другой. И самое странное – это ему удавалось.
А за окном тогда не светало, а темнело. И тут он услышал в коридоре легкие шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге возникла Лада – девочка, о которой он почти что ничего не знал кроме того, что она довольно красива и сидит на две парты впереди него. Еще он знал, что ее отец крупный начальник и работает где-то в обкоме. Но ее фамилия стерлась из памяти Глеба точно так же, как и лицо ее отца,
