На десятой минуте Шайтан перестал дышать – просто вытолкнул из пробитых легких воздух и больше не вдохнул. Юрий не удивился и не испугался: ему частенько приходилось видеть, как подобные вещи происходят с людьми. Он только вздохнул и подумал', что Бондарев ошибся, не желая тренировать Шайтана на активную оборону: все-таки солдатами не становятся, ими рождаются…
– Спасибо, солдат, – сказал он Шайтану и потрепал его по деревенеющей шее. – Спасибо, брат. Еще сочтемся – не на этом свете, так на том.
Тут ему вспомнилось кое-что, имеющее отношение не столько к мертвым, сколько к живым, и он снова полез в карман за мобильником. Номер домашнего телефона Светлова Юрий не помнил, поскольку ни разу им не пользовался, но этот номер был записан в памяти мобильника, и Филатов подумал, что, сколько ни ругай прогресс, от него все-таки иногда бывает хоть какой-то толк. Все еще сидя в луже и держа на коленях голову мертвого пса, сделавшуюся теперь совсем уже тяжелой, прямо как двухпудовая гиря, он вызвал номер из памяти и нажал кнопку соединения.
Сначала в трубке тянулись нескончаемо долгие гудки.
«Дома их нет, что ли? – испугался Юрий. – Черт, куда их понесло на ночь глядя, да еще и с ребенком?» Он снова посмотрел на часы. Было начало двенадцатого; под ложечкой у него холодной скользкой жабой зашевелился настоящий страх, но тут трубку наконец сняли.
Ему ответила Лида, жена Светлова, и Юрий успокоился – совсем чуть-чуть, но все-таки успокоился.
– Алло?
– Здравствуй, Лидочка, – сказал Юрий. – Филатов беспокоит. Извини, что так поздно. Я вас не разбудил?
– Нет, не разбудил. Здравствуйте, Юрий Алексеевич.
Прозвучало это как-то нерешительно, словно вопрос Юрия застал Лидочку Светлову врасплох. При этом она слегка задыхалась, и Филатов понял, что разбудить-то он никого не разбудил, но вот с постели, похоже, поднял, и притом в самый неподходящий момент. Он мысленно плюнул: нашли время, черти!
– Тысяча извинений, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более обыкновенно, без этой зверской хрипоты и долгих пауз, получавшихся из-за того, что ему было трудно разжимать челюсти. А челюсти, черт бы их побрал, он сжимал, чтобы не лязгать ими от холода.
Одежда у него промокла насквозь, хоть выжимай, температура воздуха была близка к нулю, да и потеря крови, наверное, давала себя знать: его трясло мелкой дрожью, и по всему телу пробегали волны нехорошего, какого-то глубинного озноба. – Ты прости меня, черта холостого, – заговорил он снова, совладав наконец с голосом, – опять я день с ночью перепутал. Если можно, дай Диме трубочку, мне ему пару слов сказать надо. Он тут просил узнать кое-что… В общем, это срочно.
– Да, конечно, пожалуйста, – сказала Лида.
– Слушаю, – сказал Светлов. – Юра, ты?
Он тоже дышал не совсем ровно – не дышал даже, а пыхтел, как старенький паровоз, только что вскарабкавшийся на вершину крутого холма, – и голос у него предательски срывался, и звучал этот голос, несмотря на все усилия воспитанного и тактичного Димочки Светлова, весьма недовольно.
– Я, – сказал Юрий. – Извини, что отрываю от важных дел, но время не терпит.
– Ты пьян, что ли? – спросил Светлов. – Что это у тебя с голосом?
– А у тебя? Можешь не отвечать, сейчас это не имеет значения. Вот что, Дима. Ты меня, пожалуйста, не перебивай и, главное, не спорь, а делай все, как я скажу – быстро и с точностью до шестого знака. Надевай штаны – прямо сейчас, не откладывая даже на минуту, – бери деньги, бери Лиду, дочку бери, хватай такси, дуй на ближайший вокзал и убирайся из города на все четыре стороны. Только поездом, понял? В аэропорту пассажиров регистрируют, а липовых документов у тебя, конечно, нет. Молчи и слушай! – прикрикнул он, когда Светлов попытался вклиниться в его монолог. – Тебе надо спрятаться и, главное, спрятать семью. Я не пьян и не шучу, мне не до шуток сейчас. Действуй, только будь осторожен. Да, и выбрось К чертям свой мобильный, по нему тебя могут вычислить.
– Погоди, – сказал Светлов уже совсем другим, напряженным голосом. – Что ты несешь? Что-нибудь случилось? Я не планировал никуда уезжать, да и сейчас не планирую.
– Убирайся из города, кретин! Тебе что, жить надоело?
– Не ори, – сказал Светлов, – меня глоткой не возьмешь. Однажды ты меня здорово выручил, но это не означает…
– Нет, – устало сказал Юрий, – не означает. Знаю, ты у нас храбрец, готовый рискнуть жизнью во имя свободы слова. Но бывают вещи пострашнее смерти.
– Например? – спросил Светлов, безуспешно пытаясь придать голосу насмешливое выражение.
– Все, все, – сказал Юрий, – мне с тобой спорить некогда, да и денежки капают – я с мобильного звоню.
Ты ни о чем не думай, ложись в кровать и доведи начатое дело до конца – может, еще успеешь напоследок.
А потом к тебе придут, и ты узнаешь, что страшнее смерти. Ну, может быть, не прямо сегодня, а, скажем, завтра, с утра, когда ты уйдешь на работу, а жена с дочкой останутся одни…
– Я понял, – перебил его Светлов. – Понял.
– Ну и слава богу, – сказал Юрий, борясь с желанием лечь прямо в мокрый снег, свернуться калачиком и задремать. – Тогда шевели своей редакторской задницей, и чтобы через двадцать минут вас в квартире не было. Потом как-нибудь созвонимся, если будем живы.
Лидочке привет передавай.
Говорить со Светловым было приятно даже на такую тему. Голос у него был живой и теплый; этот голос составлял такой разительный контраст с окружавшей Юрия ледяной промозглой темнотой, что Инкассатор поймал себя на желании растянуть разговор до бесконечности – до тех пор, по крайней мере, пока за ним не приедет «скорая». Но он решительно прервал связь, нацелился было положить мобильник в карман, но передумал, положил рядом с собой на асфальт и, хорошенько примерившись, ударил по нему кулаком. От первого удара сделанный из паршивенькой пластмассы корпус треснул, а от второго разлетелся на куски. Ничего особенного там, внутри, не оказалось – жидкий пучок проводов, таблетка микрофона, миниатюрный наушник, листок эластичной резины с овальными пупырышками кнопок, маленький аккумулятор да какая-то печатная плата. «Черт его знает, как оно работало», – подумал Юрий, бессознательно запуская окоченевшие, ушибленные пальцы под собачий ошейник, как будто там было теплее.
Все-таки он потерял слишком много крови – перед глазами все плыло и двоилось, в голове шумело, а сознание мерцало, как изображение на экране самого первого синематографа. «Братья Люмьер, – подумал он. – Бульвар Капуцинов… Вот дерьмо-то! Придется все-таки ждать доктора Айболита, не дойти мне до дома, да и нельзя, наверное, домой…»
Потом в конце аллеи замигали знакомые синие вспышки. Юрий услышал приближающийся шум двигателя и напоследок, уже теряя сознание, сделал то, что должен был и еще мог сделать: непослушными пальцами расстегнул пряжку офицерского ремня и крепко зажал в кулаке снятый с мертвого пса ошейник – там, на войне, так снимали именные солдатские медальоны с убитых в бою ребят.
Он проснулся, но некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь без помощи зрения и осязания определить, что с ним и, главное, что вокруг него. Это был полезный навык, пару раз выручавший его в острых ситуациях: если не знаешь, где ты и что с тобой, но чувствуешь, что дело дрянь, не спеши подавать признаки жизни. Может быть, засевший на крыше разбитой водокачки снайпер только того и ждет…
Голова у него болела и кружилась даже с закрытыми глазами, к горлу подкатывала тошнота, что служило верным признаком контузии – легкой, судя по тому, что он слышал рядом чье-то тяжелое дыхание и размеренный стук капель. Левое плечо ныло, да и все тело ощущалось как один сплошной синяк, но оно все-таки было, существовало и, похоже, пострадало не так сильно, как он ожидал.
Более или менее разобравшись со своим телом, он перешел к окружающему миру. Вокруг было тихо, если не считать уже упомянутого тяжелого дыхания и редкого стука капель, и тепло – не жарко, а вот именно тепло. В самый раз, в общем.
