Когда Аня садилась в самолет, то ее с трудом бы узнал кто-нибудь из знакомых. Минимум косметики, своим волосам она вернула первоначальный темно-русый цвет, дорогая, со вкусом подобранная, но скромная с виду одежда. На дне чемодана лежал старый этюдник с акварельными красками, оставшийся с тех времен, когда Аня училась в школе и посещала изостудию при дворце молодежи.
Первые дни на курорте она лишь осматривалась, изучая здешние нравы. Ее забавляло то, как по вечерам, уже после захода солнца, когда вся солидная публика прогуливалась по променаду или сидела в кафе, на пляже оставались лежать русские девчонки. Они якобы загорали, хотя то, что без солнца загореть невозможно, было понятно самому последнему греку – мойщику посуды в местном баре. Девушки, как одна, лежали с книгами в руках и исподволь поглядывали на прогуливающихся по кромке прибоя одиноких мужиков.
В основном сюда приходили местные греки, днем работавшие в магазинах, в гостиницах, крестьяне, приехавшие на заработки из глубинки полуострова. Они старательно изображали из себя богачей. Выбрав приглянувшуюся им девушку, подсаживались, заводили нехитрый разговор, для которого хватало тех двух десятков английских или немецких слов, оставшихся в памяти после средней школы, а затем вели девушек на дискотеку, думая лишь об одном: как бы потрахаться С наименьшими для себя финансовыми затратами.
«Дуры, – думала Аня, глядя на своих соотечественниц, – в лучшем случае они отработают деньги, потраченные на поездку. Год, два, ну пять, десять в лучшем случае, они еще смогут торговать своей задницей, а потом наступит день, когда к ним никто не подойдет, как к той молодящейся бабенке (она скоро посинеет от холода, лежа с голой грудью на влажном песке). Что за радость пойти с бедным греком на танцы? Для этого не стоило не то что ехать за границу, не нужно было и выбираться из деревни – любой русский тракторист лучше этих парней, так похожих на кавказцев.»
С самым восходом солнца она вышла на пляж в длинной широкой юбке, в блузке, скромно убрав волосы под косынку. Поставила на песок трехногий этюдник, раскладной брезентовый стульчик и, закрепив в рамку лист рыхлой белой бумаги, принялась акварелью рисовать восход солнца.
Изобразить что-либо более сложное, типа оливкового дерева на берегу или отеля, Аня была уже не в состоянии, основательно забылось то, чему учили ее в изостудии. А море и солнце всегда получаются убедительно, особенно если рисуешь акварелью, которая тут же расползается по слабо проклеенному рыхлому листу.
Этюд был уже наполовину готов, когда на берегу появились первые отдыхающие. Всегда найдется с десяток одержимых, озабоченных собственным здоровьем, которые еще до завтрака совершают утренние пробежки. Женщин среди них мало, в основном это мужчины после сорока, молодые не сильно пекутся о собственном здоровье. А деньги, как понимала Аня, водятся у мужчин именно после сорока. Ее забавляло то, как мужики поглядывают в ее сторону, как подтягивают животы, пробегая мимо нее, распрямляют спины. Получилось так, что берег метров на двести в обе стороны от нее оказался чист, а на пятачке возле Анны собрался десяток любителей утренней пробежки и гимнастики. Все они старались делать вид, что не замечают друг друга, Алин этюдник действовал куда более притягательно, чем голые сиськи других девушек вечером, к тому же действовал не на греков, а на приезжих.
Аня же, казалось, даже не смотрела на мужчин, демонстрирующих дряблые мышцы и отвисшие животы, она самозабвенно рисовала, а сама тем временем тщательно присматривалась к мужчинам, запоминала их лица, обращала внимание на обручальные кольца, на медальоны.
С этюдником под мышкой она вернулась в отель, переоделась и вышла к завтраку. Теперь можно было произвести более тщательную ревизию мужиков, обративших на нее внимание.
«Так, этот приехал с женой, сразу же его вычеркиваем, – отмечала про себя Аня, попивая свежий апельсиновый сок. – А этот приехал с дочерью, кольца не носит, может, разведен. На всякий случай, вычеркивать из списка его не будем, но и рассчитывать на него особо не стоит.»
После тщательного отбора Анна оставила в своем списке трех мужчин, приехавших отдыхать в одиночестве. Когда после завтрака отдыхающие выбрались на пляж, Анна сделала правильный шаг: она не стала надолго располагаться под зонтиками, решительно прошла от отеля к самой воде, разделась, повернувшись спиной к публике, сбросила верхнюю часть купальника и нырнула в море. Заплыла довольно далеко и плавала долго, чтобы у тех, кто обратил на нее внимание, закралось сомнение – не утонула ли она. Вышла из воды, прикрывая грудь скрещенными руками, тут же оделась и так же быстро, как и пришла, покинула пляж.
Даже если бы кто-то и попытался за ней увязаться, то не успел бы одеться, так стремительно она действовала. До самого вечера она исчезла из отеля. За ужином пришла поздно, одной из последних, сидела с таким видом, что никто из мужчин не решился к ней приблизиться. Спать легла рано, а утром вновь с первыми лучами солнца оказалась на пляже с кисточкой в руках перед видавшим виды этюдником.
И вновь рисовала море, посеребренное восходящим солнцем.
«Кажется, сработало, – подумала Аня, заметив, что один из вчерашних любителей утренней гимнастики появился не в плавках и с полотенцем, наброшенным на шею, а в летнем костюме. – Староват, где-то около пятидесяти, но глаза у него голодные.»
Аня сжала губы и принялась смешивать серебряную краску с желтой. Старая истертая кисточка топорщилась, как плохо связанный веник. Мужчина подошел к Ане и остановился в трех шагах сзади, разглядывая акварель. Аня выждала паузу с полминуты, когда, по ее расчетам, мужчина должен был заговорить, и не дала ему этого сделать.
Посмотрела на него сердито и зло бросила заранее выученную фразу по-немецки:
– Не мешайте мне, пожалуйста, я не могу рисовать, когда на меня смотрят, – и без того грубые слова прозвучали в ее устах вдвойне грубее.
Мужчина стоял как вкопанный, нервно протирая очки и массируя отечные мешки под глазами.
– Я же сказала, вы мне мешаете! – Аня сделала вид, что собирается захлопнуть этюдник.
После этого пожилому немцу ничего не оставалось как уйти. Аня понимала, насколько тому обидно было услышать подобное. Знала, пожилые люди мнительны, теперь целый день немец только и будет думать о том, в какое глупое положение попал. Он проклянет тот момент, когда решил подойти и познакомиться с юной художницей, совсем непохожей на других русских девушек, приехавших отдыхать в Грецию. Ведь, глядя на них, с первого взгляда можно было сказать – проститутки.
После завтрака Анна пошла купаться. Обиженный ею немец не смотрел на нее, когда она раздевалась, но Аня видела, что не смотреть ему удается с трудом: шея немца, когда он, обернувшись, разглядывал отель, подрагивала от напряжения.
«Дождемся вечера», – решила девушка и вновь на целый день исчезла из поля зрения своей жертвы.
Лишь только наступило время ужина, она расположилась в баре за чашкой кофе и, когда пожилой немец, не глядя в ее сторону, проследовал в ресторан, тут же бросилась за ним.
Нагнала у аппарата для выпечки тостеров, когда тот наливал себе молоко.
– Добрый вечер! Извините меня, пожалуйста, – сказала Аня.
Немец испуганно отпрянул в сторону.
– Мне так неудобно за то, что случилось утром, но я, когда работаю, забываю обо всем. Я целый день переживала из-за того, что накричала на вас, – и Аня виновато улыбнулась.
Немец расплылся в довольной улыбке.
– Нет-нет, все в порядке, я понимаю, в работе нельзя мешать, вы же работали, – говорил он.
До конца шведского стола они уже дошли вместе, советуя друг другу, что лучше всего взять на ужин. Естественно, за столиком они оказались вместе. Познакомились.
– Анна.
– Гер Шнайдер.
Аня почувствовала, что в искусстве немец разбирается слабо и поэтому, уже не боясь, бросилась в рассуждения о живописи. Ей вполне хватало того объема знаний, которые она приобрела в изостудии, при этом умудрилась рассказать геру Шнайдеру о том, что живет в Москве одна, что родители ее уже умерли, братьев и сестер у нее нет, а смысл ее жизни – рисование, что приехала она в Грецию затем, чтобы нарисовать настоящий средиземноморский восход солнца.
